Когда я просыпаюсь, ничего не меняется. Не брезжит рассвет, не гуляют лучи по комнате, выхватывая летающую пыль; не раздражает пятно на потолке. Сплошная темнота, изредка прерываемая светлым маревом где-то слева: как будто вдалеке светят фонарем прямо в глаза, ослепляя. 

Когда-нибудь я привыкну, но я не хочу к этому привыкать. 

Поначалу это пугало до дрожи. Ничего не изменилось. Это все еще пугает. Я все время ищу какое-то движение, шевеление воздуха, какое-то скольжение в темноте, будто что-то собирается на меня навалиться, напасть, убить... Уильям милосерден: рядом со мной он движется медленнее и плавнее, по крайней мере старается, пока я не привыкну. Это раздражает. Чувствую себя старой слепой чихуахуа, за которой необходим особый уход: ты холишь её и лелеешь целыми днями, но подойди ты с неправильной стороны - она пугается и впивается тебе в руку.

Я так не хочу.

Я задергиваю шторы, потому что яркий дневной свет мне неприятен, а повязку я носить тоже не хочу - от неё шрамы еще сильнее чешутся. Мне и так вход на конкурс красоты заказан был, а теперь...

Не хочу об этом даже думать. Все мысли состоят из одного сплошного "не хочу".   

Лондон встретил меня привычной уже промозглостью и вонью. Адские смеси запахов будоражат обостренное обоняние: организм пытается компенсировать слепоту, и теперь я слышу то, чего не хотел бы, и чую то, чего не хотел бы... С осязанием пока сложнее, но я отлично чувствую тепло. С Уильямом это вообще несложно: я буквально вижу красное пятно жара, исходящее от него, и без особого труда понимаю, где он.

А его нет. 

Он уходит утром, говорит, что ненадолго, и накидывает мое пальто: его я узнаю по запаху. Боги, как меня раздражает мой запах!.. Он везде, он мешает, я готов мыться двадцать раз на дню, лишь бы содрать ногтями с себя малейшие молекулы запаха... Может быть, я привыкну к нему и перестану различать.

К отсутствию Уилла привыкнуть невозможно, особенно потому что без него я сейчас буквально никто. Я пока с трудом ориентируюсь в квартире, то и дело натыкаясь на чертово кресло. Он уходит утром, уже полдень - милая Сири сообщает мне время по часам, - а его все нет. Сначала я думаю, что он просто задержался. 

Потом - что его разорвали собаки, арматурой забили скинхеды, и далее по списку.

Раздражение перерастает в ощутимое беспокойство, и я звоню ему раз, другой, пятидесятый: длинные гудки сменяются короткими, а затем и вовсе пропадают, перекидывая меня на чертов автоответчик. Автоответчик, Уилл, ты серьезно?.. Голосовые сообщения на любой вкус и цвет: от “Уильям, перезвони мне, будь добр” до ”УИЛЛ МАТЬ ТВОЮ Я ОТОРВУ ТЕБЕ КРЫЛЬЯ И ЗАСУНУ ТЕБЕ В”.

Я бы хотел их удалить, но не понял, как.

Сири объявляет восемнадцать вечера, и тихая злоба сменяется истерикой. Мне хочется бить себя по голове за тупость: ну как, как я вообще мог на это все повестись!? Приехать сюда, в этот проклятый город, где все воняет смогом и негде пройти, и куда приехать!.. - практически на попечение мелкому гаденышу, который не может даже взять трубку!?

КИАН, НУ СЕРЬЕЗНО!?

Что, если он не вернется? Он почти наверняка просто недооценил масштаб проблем, которые я скромно приволок в заплечном мешке - и смылся. Позорно смылся, поджав хвост и не оставив даже записки, которой я все равно не смог бы прочесть. Он просто бросил меня в чужом городе. Без средств. Без работы. Просто смеха ради, в отместку. О, ему есть за что мне мстить...

От мыслей к горлу подкатывает липкий комок тошноты и меня рвет горькой желчью - я едва успеваю найти раковину. Рвет мучительно, но мне становится легче. В желудке мерзко подсасывает, но еда в холодильнике вызывает у меня отвращение.

Воняет.

Звонок Карен застает меня посреди рвотных позывов, и если это не знак судьбы, то я не знаю, что. Она спрашивает, как у меня дела, и мне хочется долго-долго смеяться. О, милая Карен, я стал более самостоятельным, как ты и хотела! Сам себя загнал в ловушку и сам себе её захлопнул! Ни еды, ни денег, ни глаз, а моим лицом можно пугать детей до энуреза. Ты бы порадовалась!

Говорю, что все хорошо, просто отлично, спасибо, Карен. Хочешь, чтобы я забрал наконец-то Касаточку? Да не вопрос, прям завтра. Да ладно, хоть прямо сейчас! Одной псиной меньше, одной больше - какая мне разница, да ведь? 

Да ведь?..

Где-то до часу ночи я переслушиваю половину альбомов depeche mode. Веселее не становится, вот новость!.. До двух слушаю идиотский подкаст (кто вообще придумал этот бред?) про жертв маньяков, запертых в подвале. В третьем часу пытаю Сири насчет покупки билетов в Бейрут - кажется, сбережений у меня осталось примерно на билет в один конец.

Он даже пальто у меня забрал.

Уилл, ну серьезно?.. 

Меня сморило на диване - я даже вязаный свитер не стянул, потому что мне чертовски холодно, а с регулятором отопления я не могу разобраться и зрячим. План таков: утром попытаться найти пригодную еду, позвонить Карен и попросить пристроить Касатку куда-нибудь (не забыть выслать денег на корм и прочее), заказать первые же билеты в Бейрут, и...

И он возвращается. 

Я знаю его запах очень хорошо.

Протекает в окно, как сытый лоснящийся кот: я просыпаюсь от сквозняка и шороха штор, но еще не полностью осознаю, что происходит. В моем мире очень темно. Уилл горит темно-красным пятном, как зарево пожара. 

Он приходит молча и наваливается на меня, как тяжелая теплая дрянь вроде пумы. Не знаю, сколько весят пумы, но думаю, что столько же. Локтями на секунду больно толкает под ребра: я мычу сквозь полудрему и опускаю руку на спутанные влажные кудри...

Пахнет чистотой и почти неуловимо - чужим лежалым бельем. Я взмок за ночь, и, кажется, воняю потом и желчью, а Уилл, который просто взял и исчез на сутки, пахнет, сука, чистотой. Мылом с инжиром и каким-то свежим шампунем.

И молчит. Даже не пытается ничего объяснить, рассказать, извиниться - нет, молчит. Просто пришел, потревожил меня снова, опять смешал все мои планы и молчит, как нашкодивший ребенок, боящийся чего-то...

- Доброе утро, - запускаю пальцы в волосы. Хочется сжать и ударить его пару раз головой хотя бы об спинку дивана. Голос хрипит, но контролирую я его хорошо.

Уверен и спокоен, как всегда.

- Где пропадал? - внутренне снова закипаю. Человек, который не расстается с долбаным телефоном ни на секунду, за сутки не удосужился ни позвонить, ни написать - ничего, просто ноль! Накручиваю пряди на пальцы, - Вчера были проблемы с мобильной связью, похоже. Хорошо, что Карен смогла мне позвонить. Не представляю, как ей это было сложно, - елейным голосом цежу, бегло скользя пальцами по чужому лицу. Целое.

Лучше я себя от этого не чувствую. Свободной рукой нашариваю сигаретную пачку.

Ну и чего ты лег на меня, твою мать? Места больше не было?..

Отредактировано Kian O’Riordan (2021-12-04 04:07:13)

Кровь не помогла - ни тогда, когда я взял её сам, ни тогда, когда Уильям, святая, мать его, душа, отдал мне её добровольно. Свет в конце тоннеля не забрезжил, а правая сторона лица наощупь так и осталась жертвой мясорубки. Иногда я чувствую во рту привкус крови - мне все мерещится, что с челюстью у меня тоже неладно (может, стоит обратиться к челюстно-лицевому хирургу? у меня есть знакомый), но Уильям убеждает меня, что все в порядке. Просто нижнечелюстной сустав еще немного барахлит, это нормально.

Уильяму можно верить: он любит красивые картинки. Если бы что-то было не так еще и с челюстью, он бы оставил меня в темном пакете на лестничной площадке, как уродливую ручную собачку.

Наверное. Наверное оставил бы. Я не могу знать точно... Я точно знаю, что Уильям любит красивые картинки, и точно знаю, что я к ним отныне и впредь не имею никакого отношения: Уилл попробовал передать мне мыслеобразно, как я выгляжу. Хуево, как, прости Господи, помыть бы рот с мылом! Правый похож на глаз несвежей рыбы, и, кажется, просто мертв; левый выглядит почти сносно, если бы не обширное кровоизлияние. Про лицо хочу либо выть, либо совсем молчать.

Промолчу. 

Красавец Уильям, милый малыш Уильям вылез из передряги сухим и даже не запачкался!.. Да, мне стыдно, я не должен так думать, но меня это бесит. Поменяйся бы мы местами, разве стал бы я игнорировать телефон и бросать его на сутки без предупреждения? Разве мог бы? Ну как, как!?

- Где заснул, там и лег, - передернул плечами. Что за идиотские вопросы, а, Уилл? Прекрати мусорить эфир этой... этой... херрррней. Все, все до последнего слова - полная чушь! Я ни за что не поверю в то, что у него реально могли украсть телефон. Не у него, нет, не у Уилла. Уилл догнал бы вора, перегнал, и принял бы фотогеничную позу, ожидая его на углу авеню, а потом еще и снял бы с ним сторис. - Телефон и есть твоя работа, Уилл.

Говорю почти мягко. Тяну за волосы чуть сильнее.

- Очень жаль, что ты не помнишь моего номера телефона и не смог набрать откуда-нибудь еще. Да и попросить кого-нибудь зайти и просто предупредить меня - тоже непосильная задача, да ведь?

Внутренне я клокочу, как жерло проснувшегося вулкана.

ДА ВЕДЬ, МАТЬ ТВОЮ!?

Я беззащитен перед ним, и именно он поставил меня в такое положение, а я, сентиментальный дегенерат, согласился - и продолжаю кусать его словами, загонять иглы под ногти... Если он захочет от меня избавиться, я не успею принять форму. 

Давай ты уже захочешь от меня избавиться, и дело с концом?.. 

Уиллу явно в тягость ответственность, мне явно в тягость зависимость. Не надо никого мучить. Затягиваюсь и стряхиваю пепел прямо на пол. Плевать, надолго я здесь не останусь, а в пепельницу все равно не попаду. 

...я поперхнулся дымом и закашлялся от неожиданности. Да, от такого я бы точно не успел принять форму... Я... э... мне боль...

Нет, мне точно не больно, но почти... я... я снова чувствую, что у меня горит лицо - пятнами, там, где сохранилась чувствительность, - и что у меня горит...

Горит почти мучительно, дискомфортно, невыносимо стыдно. Я нечаянно вцепляюсь в волосы Уилла сильно, царапая кожу головы

и почти нечаянно прижигаю ладонь, накрывшую мой пах, тлеющей сигаретой.

-  Иди... от! - хриплю, с удивлением замечая в собственном голосе испуг. Кашляю, сажусь, подтягивая ноги к себе. - Она звонила, чтобы спросить, когда мы заберем псину, черт бы тебя побрал!!!

Я... я не понял, но что-то в этом выпаде Уилла было, что-то очень важное. Я подумаю об этом чуть позже, когда мысли перестанут спотыкаться одна о другую... когда жар отступит и...

Я не могу видеть выражение его лица и это бесит. Я хочу понять, он смеется сейчас? Ухмыляется? Скалится? Ну что!?

- Если ты работал, почему ты воняешь затхлым бельем?.. - скриплю зубами. - Твои дела настолько неотложны, что ты пропадаешь на сутки, и являешься когда захочешь, смердя чужим домом? Так, что ли!?

Облизываю пересохшие губы. Я несу какую-то злобную чушь, но ей Богу, я имею на это право.

Отредактировано Kian O’Riordan (2021-12-04 11:54:06)

Что мне делать? 

Этот вопрос стучит у меня в висках последние сутки. Сутки без Уильяма. Бежать в Ливан, в Сирию, где я хотя бы ориентируюсь в горах, и до конца своих дней питаться рыбой и случайной дичью, скрываясь от чужого взгляда? Это у меня получалось из рук вон плохо, проехали. Охотиться на мелких драконов в надежде что поглощенная чужая сила заново отрастит мне глаза? Не отрастила. Так и летать, пока меня кто-нибудь не сожрет, или пока мифические охотники не найдут меня? Нездоровый фатализм. Остаться здесь, в Лондоне, завести себе белую трость и собаку-поводыря, жить на пособие и заниматься бисероплетением?..

Я лучше сразу сам кому-нибудь в рот залезу. Вытяну шею, зажмурюсь и скажу: “давай, малыш, все твое, ни в чем себе не отказывай!”

Я знаю, что Бог есть, но, мать вашу, куда он смотрит? Почему я?.. Почему не он? Не кто-нибудь другой? Где я так нагрешил, что Господь вместо руки помощи протянул мне... ну... хер, например!? Вложил мне в просящую ладонь громадный, воистину божественных размеров прибор, да! - именно его он на меня положил, бросив на попечение самому безответственному существу на этой проклятой земле. 

Если он еще раз скажет мне быть спокойнее, клянусь, я взорвусь. Я всю жизнь был спокойным - и что? И где я сейчас?.. 

В дерьме.

Уйду в монахи и точка.

Я послушно задерживаю дыхание и вдыхаю на счет “три”... и чувствую. Тонкая, едва уловимая струйка в потоке других запахов - нагретой кожи, стирального порошка, мыла... Я фыркаю, прочищая нос от ольфакторного шума. Шелуха. Не то. И это тоже.

Поймал. Я почти вижу её, лиловую ниточку запаха, старательно затертую... блять, да не трогай ты мою ногу, мешаешь! заткнись! нет, продолжай, так тепло, но 

но

господи, Уильям, какой же ты все-таки урод. 

Мимоходом, невзначай, касаюсь пальцами одежды, небрежно брошенной на спинку дивана, и дотрагиваюсь до шрамов будто с намерением почесать - а на самом деле принюхиваясь. Запах тот же. Я могу ошибиться, но я не верю в свою ошибку.

Он уходит утром, не попрощавшись, пропадает на сутки без предупреждения и возвращается как ни в чем не бывало: вместо объяснений - невнятное блеяние, рассчитанное на его безмозглых дур; вместо извинений - советы подышать…

...вместо толстовки - чужая футболка, или майка, или что там, пахнущая чужим местом, чужим парфюмом, чужим телом.

Я отказываюсь в это верить. Мне неприятно об этом даже думать. От мысли, что этот сучонок просто молча ушел... и сутки напролет... 

Его дом, видите ли, состоит из оплавленного метала и углей. Ни того, ни другого я не чую. 

Я двигаюсь ближе - медленно и плавно, боясь спугнуть не Уильяма, но тонкий след... он - Уильям - очень теплый, а след прохладный, пахнет ландышем и весенней землей, и на секунду я его, кажется, теряю, мне так хочется его потерять, потому что черт возьми, это просто несправедливо...

Я кладу ладони на его плечи и склоняюсь к шее, веду носом вверх, туда, где кожа горячее всего, и запахи слышно громче. Чужой след почти теряется, о, он старательно замыт... я касаюсь шеи кончиком языка, как змея, ощупывающая воздух - и чувствую прохладный привкус, на коже Уилла такой же неуместный, как... как бельмо на глазу...

Замираю.

- Твой дом состоит из оплавленного чего-то там, да, - все еще опираясь на его плечи, цежу почти в ухо. - А тут так, богадельня. Ага?

Пытаюсь забрать ногу из чужих рук. Мне просто противно до дрожи, до тошноты. 

- Хочу тебе сказать, что ты в край охуел, - шиплю в шею. Таких слов я не употреблял примерно лет с четырнадцати - и даже в четырнадцать я крепко за них получал. Теперь мне почти тридцать четыре, и, блять, у меня не осталось других выражений. - Безмозглая, бессовестная тварь... мне плевать, где и с кем ты был, но ты даже признать этого не можешь. С-с-слабак.

Я дышу через раз. Теперь я ничего не чую, кроме этого запаха. Перебираю ноты, как бисер: ландыш, земля, жасмин и много, очень много мускуса. Он дает мне в голову, как хороший виски. Я почти представляю, как эта нота здесь затесалась, и от этой картинки у меня зудят десна.

Я могу убить его прямо тут, на месте. Просто вгрызться в шею. Всего-то.

Но можно и изящнее. 

- Привет, Сири, - я чуть повышаю голос. - Ближайшие рейсы в Бейрут.

Отредактировано Kian O’Riordan (2021-12-05 14:26:15)

Судя по удаляющемуся приятному, специально разработанному голосу, бедняжка Сири уже начала предлагать мне варианты отступления - и была катапультирована в окно, которое этот придурок даже за собой не закрыл. Знал ведь, что я мерзну здесь, как последняя тварь, и не закрыл! Здорово, просто отлично, теперь я еще и без телефона. Не только без глаз, но еще и без рук. Сири жалко до слез. Уильям, этот придурок, сам помог мне настроить голосового помощника, потому что раньше я им никогда не пользовался - и, черт возьми, зря, потому что эта штука здорово помогает отвлечься... ведь первая беда, с которой сталкиваешься, будучи слепым - скука. Ну, помимо беспомощности, конечно - бытовой и вообще. 

Всепоглощающая скука. Я обнаружил, что девяносто процентов моих прошлых развлечений были связаны со зрением: я больше не мог читать Вальтера Скотта, не мог листать справочники и медицинские журналы, не мог писать, не мог смотреть кино с Томом Хэнксом или очередную странную дрянь Ридли Скотта... черт возьми, я даже не мог кидать скомканные черновики в корзину для бумаг, воображая себя по меньшей мере Майклом Джорданом. 

Оставшиеся мне жалкие десять процентов благ в виде прослушивания музыки, курения и лежания в ванной меня категорически не устраивали - первую еще надо умудриться включить, а оставшееся вообще на досуг мало тянет... Я маялся от безделья и раздражения, не понимая, чем себя занять. Меня развлекали только фильмы Тарантино - их совсем не обязательно смотреть, фильм про нигера я послушал по меньшей мере раза три. Это не совсем мое, но...

С Сири было сильно проще: она помогала мне скачивать гигабайты аудиокниг и в два раза больше - музыки. Книги и музыка нравились мне еще при жизни, а теперь я вовсе себя без них не представлял: с их помощью я мог видеть. В список к книгам и музыке я добавил еще и сон: спать я тоже полюбил. Можно было представить, что я просто закрыл глаза, сидя в кресле, а образы плывут мимо, не задерживаясь и перетекая один в другой, как созвездия млечного пути...

...например, образ Уильяма: руки, пахнущие ландышами, обвивают его загорелую шею, лезут ему под толстовку, гладят поясницу. Эти руки точно знают, куда себя деть, не мокнут и не дрожат. Этим рукам плевать, кто он, откуда, куда вернется, спал ли сегодня, ел ли (может, в этом дело?); эти губы пахнут модными ментоловыми сигаретами, и когда Уильям проводит по ним языком…

Мне хочется содрать с него кожу и повесить её на стену. Жаль, что я этого не увижу. Мне хочется запустить когти до мяса и рвануть вниз, по белой линии живота: он ключиц и до самого паха. Я потерял счет своим попыткам его убить, и меня это пугает. Я потерял счет снам, в которых пускаю кораблики по лужам его крови - и меня это пугает. 

Я могу убивать его иначе. Словами, жестами, знаками. 

Жаль, что это игра для двоих.

Жаль, что я не вижу его лица.

Мои губы пахнут кровью - я знаю - и горькие.

Я падаю вперед и утыкаюсь носом в шею. Мерзкий запах маячит красной тряпкой. Напрягаюсь, каменею, когда ногу щекочет чужим прикосновением; от щекотки стопу сводит, и я ее одергиваю с раздраженным вздохом.

Я бесконечно устал злиться на всё, что попадется под руку. Я злился на Сири с её бесполезными советами “для тех, кто постоянно мерзнет” - теперь её нет; я злился на Карен с её бесконечными упреками и безобидными романами - теперь её нет; я злился на отца с его жестокими нравоучениями - теперь его нет; я злился на Касаточку с её навязчивым вниманием - и где она?..

Я зол на Уильяма. 

Я ужасно зол на Бога. И?..

- Ты не хуже меня знаешь, что его нельзя вернуть, - беззлобно ворчу, пряча горящее лицо где-то в районе подмышки. - Я старая кляча и рожей похож на авокадо. 

Грустная, но правда. Я слишком стар, возможности регенерации ограничены даже у драконов. А такое не факт что и у молодого бы зажило. Это не мешает мне надеяться, но медицинское образование вынуждает меня думать фактами, а не чаяниями.

Я чувствую его дыхание в волосах и сердцебиение - под ладонью; не могу отделаться от идиотской мысли, что я не единственный, кто был к нему так близко за последние сутки. Вернулся, значит. Надолго ли?

Могу ли я что-то с этим сделать?

Способен ли я хоть на что-нибудь кроме скальпирования - мгновенно и наживую?

Я устал с ним драться. Со всем миром - и с ним особенно. Никакого смысла ни в победе, ни в поражении. Все смешалось: от победы остается горький привкус, от поражения я больше выигрываю, чем теряю...

Сюр.

Не хочу об этом думать.

Кожа у него пахнет пряно и дымно, и немного сладко. Уильям - почти случайный человек, но мне уютно и неловко одновременно; неловко большей частью из-за того, что мне в бедро упирается... гм... 

Ворочаюсь, укладываясь удобнее и разглядываю его, с легким нажимом пробегаясь костяшками по ребрам. Целые. Все целое. Я подтягиваю плед и подавляю зевок. Глаза закрываются.   

- Почему я должен объяснять тебе очевидные вещи? - обреченно вздыхаю. Закатил бы глаза, но musculi oculomotorii с трудом хватает на закрывание-открывание век. - Нельзя садиться к незнакомым людям в машину, нельзя лизать розетку, нельзя бросать человека на сутки без вестей, нельзя... 

Не договариваю, иначе у кого-нибудь из нас точно сорвет крышечку. 

- Ты выбросил мой телефон, придурок, - зеваю, больше констатируя факт, чем возмущаясь.

Я расслабляюсь и, кажется, засыпаю - по телу пробегает знакомая дрожь. 

- И хватит ломать комедию, тоже мне, гость нашелся... - фыркаю сквозь сон, сплетая ноги с ногами Уилла. Так теплее. - И на Аляске холодно как в аду, сам туда вали...

Мне ничего не снится.

Отредактировано Kian O’Riordan (2021-12-05 19:36:38)

Просыпаюсь рывками, будто выбираясь на земную твердь из болота. Первое, что я вижу...

Ха. Ха. Ха.

За окном слышится пение. Просыпаюсь от поворота ключа в замке и суетного клацанья когтей по паркету. Во рту мерзкий привкус, губы пересохли, чувствую себя выжатым как лимон. Нельзя, нельзя спать днем, со студенчества ведь еще знаю - никогда не угадаешь, каким проснешься. Свежим и отдохнувшим? Мокрым и злым? Потерянным и угрюмым?.. 

Никогда не угадаешь. 

Сажусь, растирая затекшее запястье. Клацанье когтей раздражает, стойкий запах псины - тоже. Секунду... Он что, привел..? Съездил? Серьезно?..

Уилл, ну серьезно?..

Меня прошибает ледяной пот. Судя по звуку пробуксовки когтей и резкому лаю, Касаточка рвется ко мне - я очень смутно помню её запах, ведь я не заострялся на нем тогда, и ориентируюсь только по тем отголоскам, которые остались на мебели... Касаточка рвется ко мне, я со вздохом протягиваю раскрытую ладонь на звук - суетное все-таки животное - и поворачиваюсь к ней лицом. Собака, готовая было облизать меня всего с головы до ног, от неожиданности смыкает челюсти на моей ладони и отскакивает с рычанием, которое сразу же сменяется визгом, как только я отшвыриваю её в стену.

Пусть скажет спасибо, что не в окно вслед за Сири, проклятая шавка.

В стену она прилетает со смешным чавкающим звуком, как жвачка; неужели Карен её настолько раскормила? Надо будет поинтересоваться у Уильяма, как у нее дела, ведь ему же надо было срочно с ней повидаться! Остро необходимо было явиться перед моей бывшей женой со своими чертовыми ужимками! Её-то номер он помнит, да?..

Не договорились еще, когда обратно съедетесь?..

Мне хочется ударить себя по лбу за собственный идиотизм. Этот кретин... он... ревнует к ней? Меня? Меня!? Серьезно, Уильям!? Я настолько потрясен этой внезапной непроверенной догадкой, что она даже не тешит мое самолюбие - только распаляет тревогу. Интересно, сколько он успел ей рассказать? 

Ах, док?.. Просто отлично. Выбирает собаку-поводыря, кстати.

Твою ж мать, а.

Руку саднит скорее обидно, чем больно. Ставлю что угодно на то, что на коже просто проштампованы четыре аккуратные маленькие дырочки: две сверху и две снизу - как степлером. Не могу их даже нащупать, поэтому трогаю языком. Приоткрываю окно, чтобы проветрить квартиру от собственного запаха, и зябко поджимаю пальцы ног. Сири снова со мной: объявляет, что сейчас шесть пи эм. 

Вопрос номер раз - что я буду делать ночью, если проспал весь день? 

Вопрос номер два куда прозаичнее: мне надо почистить зубы и меня тошнит от голода... и от запаха Карен.

- Собаку надо пристроить, - буднично выдыхаю по пути в ванную, проходя мимо стойки, где Уилл сосредоточенно кого-то расчленяет. Судя по запаху - говядину, умершую своей смертью. Плечом сильно задеваю дверной проем: мне все время хочется вытянуть руки и обшаривать местность, как положено слепому, но от одного представления, как жалко я тогда буду выглядеть, мне тошно... Пара-тройка синяков в день стоят репутации в собственных глазах.

Глазах, ха-ха.

Кроме того, не вечно же я буду биться как шарик для пинг-понга, рано или поздно я привыкну к расположению всего и вся в квартире с точностью до шага. Останутся только люди. Уильям, точнее. И собака. Но они ярко пахнут. В ванной вздыхаю, мысленно закатывая глаза. Гость он тут, как же. Две зубные щетки разной жесткости, не считая мою, два совершенно разных тюбика зубной пасты (осторожно принюхиваюсь и не чую никакой разницы - у этого человека точно один рот?), три флакона какого-то парфюма, странная липкая чертовщина вроде геля, зубной порошок...

Господь, дай мне сил. У меня снова немного разошлась десна справа. Сжимая зубы, слышу противный хруст. 

Я снова слышу пение за окном. Оно удаляется, и голоса не такие басовитые.

Пахнет драконьей кровью. Что такое, малыш достаточно самостоятелен, чтобы лезть в мой (распавшийся) брак, но при этом не может управиться с ножом?.. Ах, трагедия. Ах, неожиданность. Опираюсь локтями на кухонную стойку с другой стороны - напротив Уильяма. Все-таки сквозная ниша - чертовски удачное интерьерное решение. Кончиками пальцев нащупываю на доске кусочек мяса и подтягиваю его к себе. Вонь несусветная.

- Карен пахнет лучше, - “чем ты” все-таки застревает у меня в глотке, не обернувшись в слова. Хочу сказать, что от Уильяма пахнет её духами - вперемешку с запахом псины. Хочу сказать, что он, Уильям, охренел в край. Хочу сказать... - Не думал спросить название её парфюма?

Кровь щекочет мне ноздри - до одури. Я нащупываю-перехватываю пострадавшую руку и сам морщусь от ссадины на ладони; медленно подношу её к лицу - или сам склоняюсь ниже? - и почти касаюсь пальцев губами, собирая теплые капли...

мои губы пахнут кровью — я знаю — и горькие.

Звонок в дверь отрезвляет меня (почти) и выдергивает в реальность, где собака - кусок дебила, Уильям - едва перерос в интеллектуальном плане собаку, а я...

Я на автопилоте иду открывать дверь и прихожу в себя только тогда, когда слышу звук валящихся на кафель пакетов и чую резкий и кислый, как табаско, запах страха. Ужаса. Дверь закрывается медленно и со скрипом.

- Это к тебе, - говорю негромко, отступая от двери. Осознание давит на плечи. Осознание буквально... всего. Я возвращаюсь на кухню наощупь и случайно рассыпаю пакет с овощами, не поняв, как он открывается. Часть мне удается собрать, часть я даже не ищу. Потом. Базилик и томаты пахнут почти пристойно - их я и начинаю мыть, погружая чуть подрагивающие руки под струю прохладной воды.

...а я и до собаки не дорос.

Отредактировано Kian O’Riordan (2021-12-06 20:48:25)

Сначала я не верю своему слуху, а потом, за неимением глаз - снова не верю ему же; мне хочется переспросить ”что-что ты сказал, прости?”, вздернуть брови и выразительно посмотреть - совсем как актеры в ситкомах...

Смех над недугом - тоже форма терапии. Форма привыкания. Мой отец к концу жизни много копался в саду. К земле привык на уверенную четверку.   

Не переспрашиваю - чуть оборачиваюсь на звуки речи, чтобы лучше слышать, как моя Красная Шапочка полощет своего волка (или все-таки бабушку?) в дерьме. Мне нечего ему сказать. Даже если бы хотел - не смог. Я действительно не верю своим ушам. Уильям не должен был мне этого говорить - по законам жанра, по предписанным репликам, если хотите... Я в этой пьесе - Злой-И-Никем-Не-Понятый Антагонист, и, согласно своей роли (антагонист я весьма законопослушный), кусаю за пятки Протагониста; Неунывающий-Протагонист-Уильям радостно подставляет вторую щеку, и пустая его голова звенит от очередной пощечины, которую он оставляет без ответа... 

но не в этот раз 

струя запаха настолько сильная, что разрывается в пазухах и темени, как осколочная граната - и заглушает любые другие чувства; едва соображая, что делаю, я тянусь за упоительной красной лентой

это лучше сигарет, лучше алкоголя, лучше секса, лучше всего, что я знаю

Мне стыдно, но я все время считал Уильяма... простым. Эдаким несмышленым кривляющимся детенышем, не способным на умышленные злодеяния, на хладнокровные интриги, на... на унижение... на убийство... да много на что не способным! Или вообще ни на что... Я был уверен, что он - шут и балагур, беззлобно меня задирающий не потому, что не хочет задеть, а потому что просто ничего острее придумать не может...

Может. И с приятнейшей мягкой улыбкой, которой хочется верить и которая отлично чувствуется в голосе, вгоняет эти остроты мне под ногти - не сомневаясь и не жалея.

Сссссука. Это, оказывается, ужасно неприятно.   

Если бы я мог сейчас чуять что-то кроме этого дурмана, я бы начал к себе судорожно принюхиваться, сомневаясь в себе и в том, что душ я принимал по меньшей мере раз семь... вчера... Если бы я мог о чем-то думать, кроме ладони на моем подбородке и пальцах, пахнущих сырым мясом и кровью...

Это так глупо, нелепо, безумно, до отвращения пошло - возбуждаться от дерзких и злых слов, крови и... вонючей говядины.

У меня дрожат руки. У меня дрожит подбородок - от злости и унижения, и... предвкушения. Палец прижимает язык - я почти не борюсь с ним, и провожу кончиком по шершавому краю пореза, изучая... 

Сглатываю. Дыхание Уилла оставляет на коже горячий след. Сглатываю, борясь с жадностью.   

Я измучен жаждой; я хочу, чтобы это издевательство хотя бы не было напрасным, и придвигаюсь ближе на шаг, ведомый кровью, и сжимаю чужое запястье, не давая одернуться, и вытягиваю клыки...

И замираю.

...это все, чего он добивается. Еще раз доказать мне, что я не могу себя контролировать, что я болен, неликвиден, убог... слеп. Ведь теперь можно самоутверждаться за мой счет. Можно не принимать меня всерьез. Можно приходить когда угодно, делать что угодно, делить постель с кем захочется, выкидывать мой телефон, наведываться к моей жене...

Потому что я стар и ослаблен, а Уильям совсем перестал меня бояться - и выбрал отличное время, чтобы показать, что он не так прост и выпустить клыки. Это осознание вызывает у меня восхищение и страх...

Оставил в живых себе на радость, старый сентиментальный ублюдок.

Я до смерти хочу увидеть его омерзительную ухмылку и зеленые глаза с бесовской искрой. Я до смерти хочу напиться досыта. Я до смерти хочу понять, кого он больше ненавидит - меня или Карен.

Я не полный идиот и прекрасно понимаю, что Уильям хочет мне сказать.

Отнимаю чужую руку от подбородка. Кровь все еще льется, ничуть не облегчая задачу. Я обязан её остановить, пока меня не сорвало, и не нахожу ничего лучше, кроме кислоты: снова провожу языком по краю пореза, запаивая его. Ах, неприятно, наверное. Чуть-чуть. Пахнет паленой кожей. На самом деле в нижнем ящике у меня есть бинты и пластыри, но едва ли я смогу их найти.

Я показал бы тебе, но.

Сплевываю в раковину остатки крови и кислоты. Подрумяненное мясо пахнет почти нормально. Для обывателя запах, наверное, головокружительный. Для меня - где-то четыре из десяти. Прочной десятки заслуживает пока только один аромат, и я не хочу его слышать.

И кое-чего тоже не хочу.

- Закончил? - хрипло и сухо спрашиваю, вытирая тыльной стороной ладони ниточку кровавой слюны с лица. 

Иди сюда, деточка, положи куда-нибудь пирожок да горшочек масла, и иди приляг со мною, отдохни с дороги, а зубы у меня такие большие для того, чтобы...

- Я не хочу больше слышать о Карен от тебя, - медленно, по-змеиному моргаю. - Я не хочу, чтобы ты виделся с ней. Чтобы говорил с ней. Я запрещаю тебе причинять вред ей или её семье. 

Касаточка, подкравшись, утыкается ледяным носом мне в бедро. Я вздрагиваю и рефлекторно выпускаю когти... и не делаю ничего. Это оказывается значительно легче, чем выпустить палец Уилла изо рта все еще прикрепленным к Уиллу.

- Раз ты меня больше не боишься и мои слова для тебя теперь пустой звук, будем договариваться, - я отпускаю запястье Уилла и не без опаски опускаю руку вниз, пальцами касаясь собачьей гладкой макушки. - Раз теперь я не могу тебе просто запретить - давай торговаться. Что ты хочешь взамен?

Вопрос про пищу я оставляю без внимания. Будь он задан в других обстоятельствах, я бы рассказал, что ничерта не могу есть из-за того, что еда сделана из кислого дерьма и палок. В нынешних - пошел бы Уильям в хер: буду первым драконом, умершим от прободения язвы, пусть знает.

- Прошу тебя только: не забывайся, малыш, - натянуто улыбаюсь. Раз Уилл, оказывается, умный - примет к сведению. А нет - и поделом.

Мне все еще жизненно необходимо чувствовать себя опасным. 

Барабаню пальцами укушенной руки по ладони Уилла и касаюсь лучевой артерии. Пульс учащенный. Сжимаю thenar, массируя.

- Мне правда опять надо в душ?..

Не забывайся, я все еще могу тебя прикончить... наверное.

- Ты правда думал, что я никак не прокомментирую то, что ты, не спросив меня, пошел к моей жене? - падаю за стол. Падаю почти в прямом смысле: спотыкаюсь об стул и успеваю выровняться и поймать его. Усаживаюсь, как ни в чем не бывало, скрещиваю ноги и нащупываю заботливо разложенные уже столовые приборы. 

Уильям такой заботливый.

Голос у меня ровный. Уверенный и спокойный, как обычно. Как обычно, когда я залезаю в свою монашескую сутану, туго затягивая колоратку. 

Вот только обычно я не чувствую, как на груди, голове и бедрах смыкаются железные обручи, как в железной деве.

Обычно под монашеской сутаной не сидело чудовище, желающее аннигилировать всё, до чего дотянется - или то, что на него просто не так посмотрит. “Обычно” было проще: много работы, еще больше - науки, жена, собака, какой-никакой быт... Никто не ронял самолетов, никто не плевал мне огнем в глотку, никто не поил кровью, никто не срывал скальп и не ломал челюсть, превращая меня в урода и калеку. 

не смотрел на меня, не трогал, не целовал и пальцы не...

Будь я просто человеком, я бы как-нибудь уж смирился с неизбежным: лет пятнадцать-двадцать овощного существования - и можно с чистой совестью развеяться прахом над каким-нибудь пошлоублюдским розарием. Век твари во мне долог, очень долог - даже с учетом того, что жизнь её близка к закату. Интересно, как это будет? Старческая саркопения, артроз, артрит, гипертония - так? 

Хоть катаракту можно исключить из списка. Хорошего все равно мало.

Задумчиво кручу в пальцах нож для стейков. Не подойдет.

- Спасибо. Выглядит отлично, - тяну улыбку и не могу не думать о том, насколько эта улыбка, наверное, отвратительно выглядит со стороны. Когда люди улыбаются, мимические мышцы сокращаются, образуя морщинки и складки в области губ, носа и глаз. Мои глаза остаются почти неподвижны, а мышцам лица справа откровенно плохо. 

Удивительно, что нос в порядке.

Когда глаза неподвижны, это пугает, это неприятно, отвратительно. Я видел такое - ну, когда мог видеть. Как-то еще студентом присутствовал на операции по удалению опухоли мозга с доступом через глазницу. Глаз пациентке пришлось удалить - единственный оставшийся. Очень она расстраивалась. Тогда я не понимал, почему - меня злила сама мысль о том, что кто-то жалеет о глазах, когда ему спасли жизнь...

Да, эта самая жизнь все расставляет по местам. 

Интересно, каково ему смотреть в мое лицо? В мутных глазах наверняка не видно отражений. Зато отлично видно тонкий слой сизой слизи. Еще они забавно реагируют на свет. В смысле, не реагируют нихрена. Увидь я это, будучи хирургом - сказал бы “под снос”, и все. Увы, ни видеть, ни быть хирургом мне уже не светит.

Меня начинают раздражать мысли о том, каково Уильяму смотреть и все такое. Во-первых, мне должно быть плевать, неуверенность мне точно не к лицу - я не шестнадцатилетка на первой вечеринке. Во-вторых... 

я накидываю беглый морок на лицо

проблема в том, что я не помню толком, как оно выглядит

Черты получаются неживые, утрированные и чужие.

- Мы с ней не семья, - все еще спокойно, как будто обсуждая погоду, говорю, пытаясь наколоть на вилку дольку томата. Судя по тому, что у меня никак не получается это сделать, я втыкаю вилку либо в кожуру, либо в салфетку. Втыкал бы в тарелку или в стол - понял бы по стуку. - И по-моему крайности - это твоя стезя. Ну, вроде обвинять меня в каннибализме и с аппетитом жрать драконов. Говорить про всяческую помощь и бла-бла и исчезать на сутки. Или...

Накалываю-таки на вилку несчастный томат. И еще один. Овощи довольно-таки сносные. У меня протяжно урчит в желудке, но я делаю вид, что ничего не происходит. В этом я все-таки профессионал.

- ...ну или выходить из себя от упоминания Той-Кого-Нельзя-Называть и ехать к ней на встречу.

Я перехватываю вилку в другую руку и все-таки пытаюсь отпилить себе кусок мяса - голоден я катастрофически. От запаха сводит желудок - и одновременно тошнит. 

- Рука? А что с ней?.. - удивленно (нет, правда!) вскидываюсь. А, рука! Все-таки есть плюсы от неприятного соседства с тварью - болевой порог и регенерация вышли на совершенно новый уровень. - А... все о’кей. Я даже не заметил. Хотел после душа взглянуть, но кажется...

Замолкаю. Поднимаюсь, наощупь двигаясь к кухонным шкафам, и касаюсь плеча Уильяма. Какой же он все-таки горячий. Как нагретый солнцем подоконник. Нахожу початую бутылку виски и два стакана. Долго примериваюсь, но...

- Налей, пожалуйста, - прошу. - Да, если что-то и может помочь моим глазам, то только магия, определенно. Если это не убьет тебя - дерзай, я весь в твоем распоряжении. А если убьет - ну... я буду расстроен. 

Усмехаюсь, опираясь на стойку ладонями. Приятно чувствовать под руками что-то... основательное, что ли. Что не кусается, не шуршит, не дергается и не сыплет колкостями.

И не исчезает без предупреждения.

Отредактировано Kian O’Riordan (2021-12-08 01:05:21)

Не дождешься.

А я ведь действительно не дожидался - раз, другой, третий. Каждый раз что-то да останавливало меня: отсутствие времени ли, сил, желания, в конце концов... какие-то божественные силы каждый раз не давали мне завершить начатое. 

Ты любимчик судьбы, Уильям. А я - из тех, про кого принято добавлять “не без урода”. Пока ты рядом, я оступаюсь везде, где можно, поскальзываюсь там, где нельзя было даже предположить. Ты - магнит для неприятностей, Уильям, знаешь? Вот только липнут они к тебе, а расплачиваюсь по счетам я. 

На этот раз цена была очень велика, слишком велика - даже больше, чем ты себе представляешь.

Я знаю, почему ты до сих пор здесь - потому что тебя мучает совесть. Ха-ха, малыш Уильям снова обманул смерть, ха-ха, малыш Уильям снова едет без рук, посмотрите, возьмите автограф, сфотографируйтесь, поставьте лайк, подпишитесь!

Без зубов еду опять я. 

Я сжимаю его пальцы почти до хруста, и тут же отпускаю, рассеянно поглаживая ладонь. 

Ты настолько жалкий и ничтожный дракон, Уильям, что, потакая своей мягкотелости, приютил у себя на груди чудовище, которое должен был добить. Добить, Уильям, не кормить, не гладить, не увещевать, не дарить надежду - добить! Это - настоящее милосердие, а все, что делаешь сейчас ты - ублажение собственных страхов и юношеских комплексов, из которых тебе должно вырасти, а не...

Ррррррррррррррррргх.

Залпом опрокидываю в себя виски - его оказывается куда больше, чем я ожидал, и я закашливаюсь, подавившись. Виски тоже пахнет мерзко, но не тухлятиной, а сплошной синтетикой - похоже на противное лекарство. Этот виски стоял у меня нетронутым почти год - а сейчас показывает дно меньше чем за месяц; и это - тоже последствие близости Уильяма.

Все им началось и им закончится, почему-то я в этом уверен. Как закончится - боюсь даже предположить. Меня переедет товарный состав средь пустой улицы и я останусь без ног, пока он красуется перед камерой, рассказывая подписчикам о новом геле для укладки волос? Соседские ротвейлеры отгрызут мне пальцы, пока он будет мило болтать с управляющим дома о погоде? На меня упадет фонарный столб, вгоняя в асфальт по пояс? Что еще должно произойти, блять, чтобы меня наконец-то уже прикончило, а не мерзко доканывало, тыкая носом в сияющую на солнце лужу по имени Уильям!? 

На пустой желудок ведет меня почти мгновенно.

Я даже принимаю предложение положить голову на колени - не без некоторых сомнений, но все-таки ложусь набок, поджимая ноги почти к груди и складывая ладони на бедре Уильяма. Штаны воняют чужим почти терпимо - алкоголь притупил обоняние. Даже я почти не воняю. 

Надо взять на заметку. Нож на заметку я уже взял.

Все-таки сжимаюсь, как ребенок, когда пальцы мягко касаются лица, поворачивая голову: левой стороной чувствую касание хорошо, правой - едва-едва, как сквозь лидокаиновую блокаду. Так здорово слушать его глупую и бессмысленную болтовню про приятно-неприятно - журчание речи успокаивает бросившиеся вскачь мысли, и скоро от них остается... ничего. 

Рядом с ним кости ноют не так сильно. 

Ломаются, правда, часто.

Может, если я буду лежать тихо, как мышка, мы так и просидим всю ночь до утра - чтобы вот так вот, тихо, спокойно, молча, и чтобы теплые пальцы касались лица, и чтобы пахнущие инжиром волосы можно было схватить губами?.. Чтобы они стали влажные и темные, тяжелые...

Становится так тихо, что мне хочется попросить Сири включить радио. Мы бы слушали про цунами, разрушившее город, про то, что на автостраде найден труп, про пять признаков того, что тебе изменяют. Про то, что дети в Африке голодают. Про то, что Земля перенаселена. Про курс евро, доллара, фунта. Слушали и молчали.

Мне страшно. Неуверенность Уилла передается мне, чувствую это даже сквозь алкогольный морок. Что-то во мне сжимается, загнанное в угол, ощетинивается и низко рычит, готовое к прыжку. Я боюсь не этого что-то, а того, кто его напугал.

- М-может не... - хриплю и давлюсь собственной слюной, срываясь на стон, и тут же закусываю щеку.

Будто полоснули по оголенному нерву. Будто загнали толстую иглу в лунку зуба. Вокруг меня тысячи костров. На несколько секунд я проваливаюсь в красную воду, такую густую и мутную, что совсем ничего не видно - а Уильям топит меня, и для этого ему достаточно всего лишь касаться пальцами моего лица.

Красная вода у меня под веками. Красная вода у меня в ушах. Красная вода пытается затопить черную ощетинившуюся тварь, едко хохоча низким грудным голосом: горько лекарство, глотай, другого не будет!

Челюсть сводит, по щеке пробегает электрический ток - мертвые нервные окончания дергаются в агонии. Уильям делает мне больно. Уильям и его сраная красная сука.

Виски и томаты, и чертова желчь подступают к горлу мгновенно - нестерпимо горячим комком; я успеваю рывком скатиться на пол, едва не ударив Уилла лбом в переносицу, и секунда в секунду успеваю подставить подол свитера. Меня рвет прямо на шерстяную вязь, ломает пополам, выворачивая желудок наизнанку. 

горько лекарство, дружок, да?

Пальцы в липкой мерзости. Пахнет ужасно. Осторожно стягиваю с себя испорченный свитер. Униженно молчу. 

Умоляю - промолчи тоже, хоть раз в жизни, умоляю. Мне и так хуже некуда. 

Чуть пошатываясь, иду в ванную с драгоценной ношей на руках - и не знаю, куда её деть. Слава Господу, не споткнулся по дороге. Кидаю свитер в ведро для пола. Выкрутив в раковине ледяную воду, умываюсь, сплевывая пенистые сгустки с привкусом железа; боль отступает так же быстро, как и пришла. 

Чуда не случилось, Уильям, я все еще слеп, как мышь, а ты лишний раз доказал, как рядом с тобой бывает, сука, больно.

Остервенело чищу зубы, пытаясь содрать с языка горький привкус желчи, и с удивлением нащупываю нарост на десне справа. Твердый... неужели зуб?.. Черт, нет... Пальцами лезу в рот и выцарапываю-выковыриваю из десны

кость.

Осколок кости, застрявший в десне - не то блуждавший в мягких тканях осколок моей собственной челюсти, не то остаток зуба Менетнашта... ощупываю челюсть и с изумлением понимаю, что она почти не болит.

Правой стороной лица я чувствую, что вода слишком холодная.

горько лекарство.

Опираюсь руками на раковину и наклоняю голову, упираясь в зеркало лбом. Приятно холодит. То, что Уильям стоит в дверях и наблюдает, чувствую практически спиной. И носом. Пахнет виски. Полощу рот и еще раз сплевываю - без всякого привкуса. Без крови.

- Ты все еще здесь, потому что обещал, Уилл, - глухо выдыхаю ответ на риторический вопрос, заданный бесконечность назад. Слова теряются в шуме воды. Я, в общем-то, и не особо хочу, чтобы они были услышаны. - Ты обещал мне.

Ледяные брызги долетают до груди и шеи. Я все еще слеп. Я хочу покончить с этим как можно скорее.

- Готов продолжить? - спрашиваю.

Отредактировано Kian O’Riordan (2021-12-11 14:05:27)