Я не сплю уже полторы недели.
Просыпаюсь от кошмаров: мне снится, что у меня седые волосы, даже на руках, на моих морщинистых, старых, слабых, дрожащих от любой нагрузки руках..
Снится, что я не могу удержать в них даже нож.
Снится, что я стою на коленях в церкви, возводя взгляд к священному распятию, а Он молчит.
Он теперь всегда молчит.

Просыпаюсь в холодном поту, готовый обчистить полку с седативами, вот только мне нельзя. Банка с ксанаксом, прописанным мне пару лет назад, так и стоит с невскрытой защитой: мне страшно, что, если я один раз попробую, подсяду.
А я ведь подсяду.
Витамины, натуральные пищевые добавки с успокоительным эффектом, валериана, мята перечная, мелатонин, всем этим можно закидываться сверх меры, вот только нихрена оно не действует.
За последние дни сердце пытается выпрыгнуть из груди слишком часто.
Я паникую.
Мне нельзя принимать почти никакие таблетки, и это полный отстой.
Честно говоря, я не должен был просыпаться вообще. Предыдущей жизни мне хватило с лихвой, с вершком... С головой.

Забвение было сладким и.. длилось ровно мгновение. Я ещё помню тошнотворный запах собственных испражнений и слабости, когда открываю глаза в своей постели в апартаментах в центре Лондона. Я задыхаюсь в кровати, паникую, мне страшно, наверное, это страх, да...
Звенит будильник, потом второй. Просматриваю чаты. Ах да, мне пора на работу.

Полторы недели практически без сна, и из зеркала на меня смотрит оживший труп.
Я перерабатываю, потому что мой ассистент исчез. Мистер Мэдиган и до этого не хватал звёзд с неба, этот проклятый мелкий неудачник, которого повесили на мою шею, как ярмо, но, знаете ли, я хотя бы могу не беспокоиться, что он метит на моё место и собирается меня подсидеть. Душечка Марвин послушно таскает мне кофе, забирает вещи из химчистки и смотрит на меня такими глазами, что мне порой хочется спросить его, не влюбился ли он, случайно?..
Не спрашиваю, потому что будет, блять, очень неловко, если да.
Пусть лучше продолжает таскать в зубах мой кофе и сумки с вещами молча. Ни к чему неудобства, не так ли?..

Особенно пока его отец мне доплачивает за то, что я тяну его... вверх? Куда-то да тяну. Если бы Мэдиган-старший искренне и без обиняков спросил моё мнение, я бы сказал ему в дцатый раз, что его отпрыск бесполезен. И да, лучше оставить его возиться с бумажками, потому что те случаи, когда я заставлял его вместо себя являться в суд, были жалкими.
Жалкими, как весь Марвин.

Он не умеет говорить нет.
Даже тогда, когда мы отмечаем успех в крупном деле, я заливаю в него водку стопками, он безропотно глотает, покрываясь пятнами. Он пьянеет почти мгновенно: мне кажется, что он никогда так не пил, и я доливаю ему ещё.
Не оставляй-ка слёзы, Марвин.
Хлебни ещё.
За удачу!
Нас ждёт великое будущее, Марвин.
Я вру и не краснею, вру и ухмыляюсь, я чувствую себя подонком, и мне от этого приторно-сладко.
Мне любопытно посмотреть на него пьяным - на своего идиота, на мальчика для битья, который позволяет мне совершенно всё. Сам я не пью: мне нельзя, потому веселиться тем вечером приходится ему, за двоих...

А потом он исчезает.
Его отец возмущен ровно настолько, что телефонный разговор оставляет неизгладимое ощущение поиметости. Аж ладони взмокли, мать твою. Приходится отложить все дела и ехать к нему - к папенькиному сыночку, который исчез на полторы недели, не отвечая на звонки. К безобидному, маленькому Марвину, который, быть может, вздёрнулся по-тихому от осознания ничтожности своей жизни... а что. Так часто бывает, особенно, например, в провинции и по пьяни.

Уже на пороге меня охватывает ощущение, что здесь что-то не так.
Потому что замок вырван из двери так, словно его выдернул дикий зверь. Дверь приоткрыта и покачивается на сквозняке, скрипя петлями. Я понимаю, что мне нужно вызвать полицию. Эдди так и сделал бы, но мне не страшно, мне нечего бояться, на самом деле. Я переступаю через порог и...

...Попадаю в преисподнюю.
Квартира милашки Марвина перевёрнута вверх дном.
Под ногами похрустывают блистеры от таблеток. Поднимаю пару, вчитываясь в надписи - они мне до тошноты знакомы. Антидепрессанты, транквилизаторы, нейролептики...
Вот почему он был таким скромным и тихим?..

Мне кажется, сейчас я увижу страшную картину, ту самую - покачивающийся на полосе ремня труп, остывший, даже окоченение, наверное, уже прошло...
И вместо этого вижу распятого на стене сокола. Вырезанный силуэт, словно его высекли одним движением ножа..
На сердце тяжелеет.
По комнате прошелся ураган, и мне кажется, я знаю, как его могли звать..

Марвина нахожу в кресле, в домашней мятой одежде. Хочется пощупать пятна на его джинсах - акрил, масло? Он ещё и рисует?.. Но я сдерживаюсь. Наблюдаю какое-то время за тем, как мерно вздымается его грудь, достаю сигареты, закуриваю.

И выдыхаю дым точно в его лицо. Долго, протяжно...
Проснётся, закашляется, задохнется?.. Меня устроит любой вариант, наверное.

Что-то в его чертах кажется мне смутно знакомым. От этого противно ноет в груди.

С тех пор, как я проснулся, вокруг - сплошные призраки из прошлого.

Удивительная метаморфоза происходит на моих глазах.

Мой милый мальчик в кресле, худой, измождённый, с впалой грудью, которая едва вздымается, в один момент превращается в что-то другое. Стоит ему открыть глаза...
И я наблюдаю за тем, как голову поднимает, пытаясь сфокусировать на мне взгляд.. что-то тёмное, чёрное. Что-то, кто-то, кто неизбежно напоминает мне о Самаэле. Ассоциации приходят против моей воли: шипящий голос, влажный раздвоенный язык, яркие глаза с зенками-нитками. Какого цвета они были, желтого или зелёного?
Это было так давно, что я забыл. Не могу поверить, что я больше не помню его глаза. Не помню, каков он - цвет жажды, голода и сомнений.
И надежды.

..У этого глаза - зелёные.
И это определённо не тот мальчик, который не знает, куда деть руки в моей компании, да и себя вместе с ними. Этот - раскованный, свободный..
И больной.
Я чувствую это кожей, мне даже вглядываться не надо, принюхиваться.. Ах да, здесь отвратно воняет спиртом, но, как обычно, вместо отвращения этот запах будит у меня зуд в затылке, напоминает о прошлом, толкает в спину..

Разворотом кисти выдергиваю руку из хвата. Это - по себе  знаю - больно. Почти так же, как то, насколько крепко он в меня вцепился.
У меня есть смутное подозрение, кто он такой.
От этого по спине пробегает холод. Я отмахиваюсь от этого осознания, потому что таких совпадений быть не может, и всё же - почерк знаком мне до боли, и усмешка на его лице, чужая, не принадлежащая Мэдигану... Кажется, я никогда не видел её прежде, но знаю, кто бы мог так улыбаться.

Затягиваюсь, делаю шаг назад. Поднимаю разодранный табурет, сажусь - главное нее забыть потом отряхнуть ошмётки обивки. Вспоминаю о его просьбе, и бросаю в руки мятую пачку. Интересно посмотреть, хватит ли у него концентрации открыть её, да и как зажжет сигарету? Зажигалкой, или высечет искру из пальцев?
Если я всё верно понял, зажигалка ему не нужна.
Если я всё верно понял, птица на стене вырезана без единого к ней, стене, прикосновения пальцев или ножа.

Тихо фыркаю. Мне плевать.
Мне должно быть плевать. Я обязан, должен быть равнодушным.

- Нихрена не ошибся. Твой-его отец тебя потерял и хочет, чтобы ты, точнее он, вышел на связь. Марвин. Помнишь такого?.. И, - оглядываю бардак, морщась, - тебе придётся тут прибраться. Я закажу клининг. Но сперва ты сходишь в душ. Ты смердишь хуже бездомного и выглядишь так же.

Поднимаюсь со стула, ещё раз обхожу помещение. Кое-что из мебели нужно починить, кое-что достаточно переобтянуть... я бы, наверное, выбросил всё на помойку просто для того, чтобы она больше не напоминала мне о срыве. Моя квартира тоже когда-то выглядела так, а я был в состоянии похуже Марвина.
Он об этом никогда не узнает.
Никто не узнает.

Касаюсь рукой высеченной на стене птицы. Я питаю к птицам определённую слабость. В прошлой жизни у меня была одна, вырезанная из дерева. Я носил её на шнурке на шее, и сжимал в руках, засыпая.
И засыпая в последний раз - тоже.

Бросаю взгляд через плечо.

- Какой бы кусок дерьма в тебя не вселился после той попойки, мне на это абсолютно плевать, - я вру, - а тебе всё ещё нужны деньги и работа. Так что придётся взять себя за яйца и привести жизнь в порядок.

Подхожу к нему, наклоняюсь, щурясь и рассматривая лицо.
Мимика изменила младшего Мэдигана до неузнаваемости.
Мне кажется, я узнаю эту усмешку, складки в уголках губ, взгляд исподлобья - звериный, волчий...
Я ошибаюсь, наверное, и медленно схожу с ума.

- И никогда, просто никогда больше не называй меня душечкой и прочими дрянными словечками, понял? Фу, как же от тебя воняет.

Эдди бы хохотал, наверное.
И санитаров вызвал себе на потеху, после выставив старшему Мэдигану счёт за испорченную рубашку и день.
Мне не смешно. У меня при взгляде на Марвина, точнее, то, что от него осталось, то, что расселось в кресле, напялив на себя чужую кожу, украв, надев костюм человека, чешутся руки.

Мне хочется оттащить его в ванную комнату - надеюсь, её он совсем не заблевал, - и помочь ему помыть рот с мылом, можно с доместосом, можно, желательно, смотреть, как он исходит пеной, дёргаясь, и в попытках прочистить желудок изрыгает мыльные пузыри и запах свежести,

ну а потом, так и быть, я верну всё, как было

Для такого мне даже не жалко позабыть о собственном желании никогда больше и никого не исцелять - люди этого не заслуживают - но тут дело в другом, так ведь? Тут исцеление будет не подарком, точнее, подарком, но не ему.

К моменту, когда на меня смотрят птичьи глаза, во мне не остаётся и капли сомнений. Мне всё ещё хочется орать во всю глотку, хочется ужасаться,
хочется просить о прощении.

Хрена с два.
Смотрю на него, на милого мальчика Марвина, на хорошего мальчика Эльмо, и думаю, что тогда у него рыжина была в оперении - насыщенного цвета тыквы или морковки, а сейчас он поцелован солнцем весь, целиком, с головы до пят в веснушках, и не меньше похож на себя, чем тогда..

"Не ангел божий." Как же.
Едко усмехаюсь, потому что, если не буду улыбаться, челюсти стисну так, что хрустнут зубы. Мальчик больше не милый. Мальчик болен, мальчик в бреду, в белой горячке. Мальчик доводит меня до бешенства - молчаливого, тихого, раскаленного добела, острого и тоже очень больного.

Таким бы ты был, если бы я не помогал тебе, Эльмо?
Мне хочется передёрнуть плечами от отвращения, глядя на сумасшедшего выродка, который продолжает говорить, продолжает воровать у меня воспоминания, перечеркивая знакомый образ собой, разукрашивая священную икону из моей памяти детскими фломастерами в клоунские цвета и цвет крови.

Крови здесь нет, вообще-то. Пока что. Кровь на месте, стучит в жилах, медленно, размеренно, на удивление спокойно. Кровь пеленой стоит у меня перед глазами, и мне кажется, что ещё немного, и я сорвусь; красное марево больше не будет исключительно визуальным эффектом, а расплывётся кляксами на стенах этой убогой бомжарни, добавит свежих маслянистых мазков резному соколу на стене, делая его из живого - убитым, одним взмахом, одним росчерком, одним движением вперёд..
Как тогда.

Сдерживаю инстинктивное желание раскрыть крылья, показаться, заставить Эльмо распахнуть глаза, глядя в страхе, в ужасе.. Безумцы умеют бояться? Я не знаю. Тень от крыльев на Эльмо замечаю на одну долю секунды, а самих крыльев нет: я успел, не поддался на провокацию. Надолго ли?

Лицо моё будто онемело, а улыбочка похожа на результат паралича лицевого нерва. Всё с той же усмешкой наклоняюсь, поднимаю бычок, который мне отправили в лицо, и, как послушный человек, душечка-душонка, жалкая и слабая, иду, аккуратно ступая, к креслу, в котором сидит Эльмо, Эльмо, который умел улыбаться теплее солнца, Эльмо, этот провонявший водкой, потом и безумием ублюдок, смотрящий на меня примерно как на насекомое, которое собирается раздавить ногтями, предварительно оборвав под детскую считалочку крылья и лапы.

Упираюсь коленом в кресло - ноги он раскинул широко, и сидит, а скорее лежит так, будто встать для него задача непосильная.
Ничего, я помогу ему прийти в чувство.

- Ни слова про Эльмо, ты, дрянь, слышишь?..

Не помню, когда успел его встряхнуть. Когда схватил за шею, когда ткнул коленкой в грудь, чтобы он не рыпался.
Но сейчас я с перекошенным от отвращения лицом заталкиваю в его рот его же сигарету. Подбираю ещё пару из пачки и пихаю ему в рот и их, давлю на челюсть и пропихиваю, и ещё одну..

- Не пачкай его имя, пока не вымоешь свой паршивый рот.

Замираю, тяжело дыша.
"Ты не Эльмо. Нет. Нет-нет-нет, ты не можешь быть таким. Ты не он" - стучит у меня в голове.
Это можно назвать молитвой.
И я лучше других знаю, что они никогда не помогают.

Отредактировано Edward Holloway (2021-12-19 20:53:19)

Пока крошка Марвин отплёвывается разбухшей от слюны кучкой бычков, рассматриваю его внимательнее.
Точнее, того, кто за ним - теперь я вижу, холодею внутренне, мечтаю о смерти - своей, снова, можно жестче?..
я заслужил, Отец, слышишь?
Содрогаюсь, перемалываюсь в муку, ссыпаюсь куда-то вниз, невесомо, но отчаянно громко собираюсь обратно - не собой, а подобием себя, жалким папье-маше из кучки трухи,
и вижу, смотрю дальше, давлюсь тем, что удаётся рассмотреть...
..Лучше бы выковырял себе глаза на брелки для него - он, помнится, любил странные украшения.
Скуластое лицо, светлые волосы, глаза, которым безумие даровал Господь...
Или не Господь? Почему же тогда мы так его использовали?
Я не знаю. Я теперь ничего не знаю.

Не замечаю, как моё тело отлетает назад. Скорее, просто грохаюсь затылком о пол, и шиплю ругательства, потому что в квартире по-прежнему грязно: липко от водки, осколки кругом, и ещё какая-то херня..

Марвин, блять, ты мог просто выпить свои таблетки?
Мог сходить к психотерапевту, чтобы тот запер тебя в мягких стенах, и мне не пришлось бы тебя посещать?
Мог бы вскрыть себе вены ржавой открывашкой в заблёванной ванной, глядя, как рубиновые ручейки скользят вниз под песню из весёлых стартов? Знаешь, для открывашек используют сталь потверже той, что в обычных кухонных ножах... Почему-то уверен, знаешь.
Тебе ведь весело, правда? Теперь весело?..

Мог бы избавить меня от этого?
От потребности смотреть тебе в глаза. Особенно сейчас. Особенно когда ты ведёшь себя, как дрянь, которую совсем не жалко..

Потому что мне всё жалко.
Я - бесхарактерный подкаблучник...
Моя бывшая жена мечтала это услышать много сотен раз, нараспев.. Не услышала. А у крошки Мар... дряни Эльмо есть все шансы.
В моих зубах по-прежнему сигарета. Напротив - надо мной склоняется мой одержимый, безумный, спятивший напрочь ассистент. Ученик..
Мой друг из прошлого, друг, которого я предал, друг, которого я спас ценой всего...
Дым выдыхаю в сторону, остаток сигареты сплёвываю туда же. Мне как-то резко больше не хочется шутить.

По полу он меня проволочил знатно, но я ведь знал, что он так может, правда? Если бы он хотел, свернул бы мне шею - на щелчок раз два, клек-клек, был ангелок, и нету - так же, телекинезом, едва обозначив какое-либо движение шевелением зрачков.
Ему даже не нужно поднимать руки...
Никогда не нужно было. Когда разжигал для нас костёр, когда прятал от людских глаз мои крылья, если нам надо было бежать. И участвовал в дурацких представлениях с фокусами, когда нам нужна была еда и лишняя пара-тройка монет на бытовые траты.. Не было их, трат, почти.. Разве что плащ прохудившийся заменить; вещи стирали в реке, а иногда воровали то, что сушилось у домов на растянутых бечевах - я умолял Эльмо никому об этом не говорить.

Сейчас мне хочется исходить на дерьмо и беситься из-за того, что мою рубашку наверняка дерут до дыр валяющийся на полу осколки.
Тварь, её же после этого только на выброс, ты понимаешь?...
А, впрочем, вспоминаю свои долги, и думаю: под пиджаком на спине, может быть, не видно?
Под пиджаком на спине и изодранную в клочья спину не видно. И крылья тоже тяжело заприметить.

- Н-не возвели, - хриплю, морщусь.

Розочка утыкается в горло так смешно, что...
Когда-то жена клиента наняла хулиганов, чтобы меня напугать. Я всё ещё считаю, что металлические прослойки в носках ботинков надо запретить законодательно, а вот касательно стекла.. Тогда я от похожей розочки вжимался в асфальт так, будто хотел с ним слиться. Сейчас - просто лежу. И наблюдаю за тем, как трясётся рука человека, который вроде как почти собрался перерезать мне битой бутылкой от водки горло...

Смерть достойная старины Эдди, безусловно. Я в равной степени презираю что его, что себя, и даже согласен быть укокошенным жалким наркоманом, который будет разыскивать по моим карманам шуршащие купюры, и выть над трупом, когда не найдёт ничего, но, но..
Исполнитель не тот.
Даже для старины Эдди он слишком жалок.

Издаю короткий смешок и сжимаю пальцами чужое запястье - то, что с битой бутылкой.
Сжимаю сильно, но под суставом, не хочу, чтобы он выронил эту прелесть, знаете ли, потому, что...
..Уже в следующее мгновение остряки впиваются в его кожу. В мягкую ткань под челюстью, за подбородком.
Недостаточно, чтобы проткнуть; достаточно, чтобы оцарапать.
Пока что.

Сможешь вовремя разжать и освободить свою ручонку-душонку, Эльмо?

Напомнил бы, где мы встречались, да проще вспомнить, где нас не было: весь туманный Альбион, а после и всю Европу сходили своими двумя, как мог ты забыть?..
Едко усмехаюсь, свободной рукой касаюсь чужих рёбер - от сердца, наискосок, пересчитываю вниз, доползаю до нужного места уже раскрытой ладонью, прижимая её к влажной от пота майке.
Пальцы - точно напротив места, того самого, где Эльмо когда-то было больно.

Лишь один раз.
Недолго.
Я забрал боль, ты помнишь?..

- Я был здесь, - едва усмехаюсь. Морщусь от запаха спирта и бычков. - С той стороны, милый. Или ты совсем меня не узнаёшь?..

Скольжу пальцами вверх, удерживаю Марвина за ворот. Теперь я одновременно и притягиваю его к себе, и отталкиваю. Рубашкой и розочкой.
Так романтично, правда?

Отредактировано Edward Holloway (2021-12-21 16:45:25)

Он меня узнал. Вижу это по его глазам, по мимике, по нервному тику где-то в жутком подобии улыбки. Он понял, кто я, и он не рад меня видеть.
У нас это взаимно, кстати: меня в дрожь бросает от того, в кого он превратился.
Кем и тогда должен был стать.
И кем я стал.
Дрянью, верно? Попробовал бы папа к этому привыкнуть. У меня - не получается.
Лучше бы нам и тогда не встречаться, правда, Эльмо? Лучше бы нам до сих пор крепко спать.

Невольно думаю: психотерапевты, получив кадры мистером Мэдиганом сейчас, были бы счастливы. Они бы обогатились, когда Мэдиган старший попытался выкупить у них справку об адекватности своего отпрыска. А без денежек нашего с Марвином босса... какое дерьмо они бы ему диагностировали - одному Богу, тьфу, бллять, никому нихрена неизвестно что, а не отсутствие всяческих отклонений. Всё просто, да? Делаю что-то с тем, что мой ассистент стал психопатом - теряю его, а также львиную часть дохода, оказываюсь на улице, начинаю всё заново..

Не делаю, игнорирую, позволяя ему измываться надо мной - всё хорошо, наверное. Только, мать твою, Марвин вернись на работу?..
Марвин?..
Ты ещё там?...

А Эльмо?..
От тебя вообще что-то осталось, кроме безумного хохота, который я и прежде-то никогда не слышал?..

Мне не нравится, как мы боремся.
Это глупо и опасно.
Прижимая его же розочку к его горлу - его рукой! - я рассчитывал, что он сдастся. Что он струсит в момент.
Я привык к нему другому, покладистому, милому..
Привык, что он ластится к моим рукам, как отлученный от матери раньше времени котёнок, те так же готовы всё отдать: мнут лапами, мурчат рокочуще, сосут пальцы, пусть в них ничего нет, им без разницы: лишь бы от рук не отнимали, от тепла..
Я рассчитывал, что он расхныкается, как побитый ребёнок, расплачется, рассчитывал, что буду скалиться, пока на лицо мне будут капать солёные чужие слёзы.
Чужие, не мои же. Сам я плакать особо не умею. После пробуждения - тем более.. Тень Исрафила ещё не накрыла мои плечи, и, я надеюсь, не накроет никогда.

Вместо слёз мне в лицо прилетает кровавый плевок. И с розочки, стоит ей сдвинуться, сцеживается склизкая масса на грудь - тягучей, тёмно-бордовой венозной крови.
Тёплой. Живой. Ещё минуту назад её перекачивало сердце, она билась в жилах..

Эльмо больше не мой ручной котёнок. Все животные умеют помнить жестокость, и он тоже помнит её лучше всех, а потому сейчас мстит мне - именно так я думаю - раня, терзая тело занятого им человека.

Марвин, ты здесь?

Эдди измывался над этим пареньком потехи ради, а мне сейчас от этого и правда, не понарошку, хочется расплакаться: мне он нравится, и похож на Эльмо - тогда... Наверное, всё дело в том, что в крови много соли, иначе я бы технически делать этого не стал. Но, залив мои глаза, сплюнутая кровь жжется, сука, жжется и и я реву, наверное, выглядя при этом так, словно мои глазные яблоки проткнули гвоздями в шести местах каждое..
Дрянной, бесконечно дрянной день и дрянная встреча.

Руку я его почти отпустил, когда..
Он напарывается на неё окончательно, насаживается, как бабочка на шпильку, и тянет. Тянет лезвия из битого стекла по коже, вспарывая свою шею, добираясь до сонной артерии, протягиваясь этим мясным диким шлейфом до ключиц и даже задевая трапеции.

Не дышу.
Не дышу, блять, потому что всё это происходит за одну-две секунды, что я позволил себе затормозить...

Запаха спирта, пота и чужого бешенства больше не слышу.
Кровь заливает моё лицо и всё, о чём я могу думать - у него осталось сколько? Минута? Две? Тридцать секунд?.. Я не могу рассуждать здраво, в моей практике - тысяча лет бездействия, я почти панику..
Так сколько осталось-то?
А, главное, у кого?

У Марвина. У Эльмо. В прошлый раз у нас было ровно две минуты, которые он угасал на моих руках. Это было мило, правильно, запланировано... Это было лучше, чем четвертование пару дней напролёт, знаешь Эльмо?
Я старался ему помочь. Я держал его за руку. Я гладил его лицо...
Я сцеловывал его слёзы.

Сейчас я, не соображая толком, кто передо мной, пытаюсь сесть на полу, который слишком быстро становится скользким от крови.
Соскальзываю пару раз ладонями - точно копытное на льду, а потом таки приподнимаюсь, и вцепляюсь в плечи Марвина.
Мои руки - месиво из мяса, крови, и осколков стекла, я отряхиваю их, обтираю о штанины... И обкусанную ладонь - только сейчас чувствую, как болит ссадина, но не вижу отпечатка челюсти под кожей - сжимаю вокруг чужой шеи.

Вспыхнувший свет на мгновение ослепляет даже меня.

- ...Нникогда, - выдыхаю, выцеживаю из себя, не останавливаясь.

Сегодня он не умрёт.
Меня мутит: я впервые за всё время кого-то лечу, впервые за... девять дней с тех пор, как проснулся?..
До этого не пробовал даже из любопытства. Думал, может, не смогу... А, может, правда и не смогу? Рука горит, на ладони точно останется ожог, к горлу подскочил липкий горячий ком, слёзы брызгают из глаз - снова, какого чёрта?..
Раньше свет был слабее. Вдруг думаю - и правда. Меньше сил тратил, знал, куда применять.. Сейчас растерял опыт и с перепугу выложил всё, что было.
За меньше, чем пару десятков секунд.
Сила Господня срастила разорванные ткани, сосуды, кожный покров... Послушно, словно мы и не были в разногласиях. Словно сила всегда была моей, а не отца.

Притягиваю Мэдигана к себе за шею, смотрю на неё вдумчиво, даже.. придирчиво.
Розочку, что валяется рядом, и к которой рукой подать, я бы оттолкнул ногой, да помню слишком славно, как в руки к Эльмо прилетают предметы.

А шея целая.. почти. Болит, наверное, и кровопотерю никто не отменял. Но на сегодня лечения с меня хватит. Сил я потерял не меньше, чем Марвин - крови.

Чудом не спотыкаюсь, поднимаясь на ноги. Чудом помогаю своему ассистенту подняться. Тащу его в душ, приобняв, на самом деле сил у меня нет примерно так же, как и у него.

Дотаскиваю паренька до ванной и сгружаю в неё под душ. Душ льётся с высоты, ну да, в общем-то, плевать. Марвин весь крови, и, что жутко - ловлю своё отражение в зеркале - я тоже.
Лицо, шея, грудь.. Я похож на старого и умершего пару раз вампира.

Отмываюсь в раковине, мылюсь, скребу кожу ногтями, пытаясь избавиться от красноватого оттенка в бровях, на скулах, в уголках губ.. Это вообще возможно?
Поглядываю искоса на Эльмо - Эльмо ли?.. - в душе, его одежду бы просто на помойку, но я не знаю, где у него новая, и не рискну рыться в шкафах, пока весь испачкан кровью.

- "Приятно" так больше не делай. Никогда. Иначе развернусь и уйду, ясно?

Цежу, глядя в собственное отражение. Ясно тебе?.. Запомнил?..

- Как ты? - снова смотрю в зеркало, но не на себя.. Почти сразу тушуюсь.

Всё же поглядываю именно на Эльмо - пусть через зеркало. Взгляд боюсь поймать больше всего на свете: я не знаю, кому именно он принадлежит.