Update is coming soon... ]
Легенды Камелота |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Легенды Камелота » Сыгранные эпизоды » [20.01.2021] возьми весь мой свет
свет мой искусственный
Эдвард Холлоуэй, Клеменс Хаас;
20 января 2021, торговый центр
Случайная встреча в лифте, когда тот останавливается, а в здании раздаётся сирена пожарной тревоги. Клеменс пытается помочь людям, которые в панике устраивают давку, а Рафаил не хочет, чтобы этот молодой священник по-глупому погиб, и увязывается за ним.
Клеменс не слишком рассчитывает на то, что его день кончится замечательно. Поход в ТЦ само по себе то еще испытание, тем более когда нужна только одна определенная вещь, которую в магазинах трудно отыскать, а на доставке ее как правило просто нет. Что ж, он уже часа три потратил на то, что называется “перерыть” и все равно не достиг удовлетворительного финала.
Ему нестерпимо хочется вернуться в прохладу дома и прекратить собственную агонию, но заколка нужна именно такая как описана Бьянкой и он уже не уверен что без нее его пустят на порог обратно. Он даже не слишком уверен, что она сделает из нее обещанное оружие, потому что ну какие заколки, сам Клем не носит ничего подобного, а Бьянка? (Он все еще не уверен, что будет так как она описывает).
Он вздыхает и заходит в лифт, черная рубашка, черные брюки, крест и коловратка, все вместе резко и просто выдают в нем священника, поэтому люди сторонятся его и старательно отводят глаза. Он привык к этому, им стыдно, они давно потеряли свою верну, они утратили свою волю и существуют в своих низменных порядках.
Клем одергивает себя, опять гордыня, опять мысли о величии, которого нет ни в нем, ни вокруг него. Опять мысли слишком расплывчаты. Но он стоит в лифте, в котором собственно он и еще один человек и этот человек не сводит с него взгляд.
Клеменс хочет повернуться и спросить в чем его проблема? По детски топнуть ногой для верности и попросить не сверлить его спину таким пристальным взглядом. Он хочет стряхнуть тягостное ощущение чужого внимания с себя и забыть об этом походе по магазинам. Он старательно смотрит в одну точку, точка чуть выше собственного плеча в отражении.
Стеклянные лифты тот еще кошмар для людей, которые вынуждены ими пользоваться.
Он терпеливо молчит, старательно глуша в себе раздражение. Он выбрал это, он сам надел на себя одежды священников, он сам клялся носить их, клялся оберегать людские души, клялся делать мир лучше, уничтожая суть ереси и веру в Люцифера. Он сам читал молитвы и сам говорил с богом, будь то вслух или только в своей голове. Он не имеет права злится, поэтому кусает губы и мрачно молчит игнорируя второго посетителя этого лифта.
Он ждет когда они доберуться до нужного ему этажа. Он пройдется по трем магазинам и тогда с чистой совестью скажет ей что ничего не нашел и пусть ищет нужную заколку самостоятельно, у нее в этом должно быть банально больше опыта.
Клеменс вздыхает и переступает с ноги на ногу, когда раздается какой-то хлопок, взрыв, лифт качается под ногами, а потом замирает между этажами, недвижимый и заблоченный. Первое что он делает, это шатается, чуть не натыкаясь на мужчину позади себя, а потом оборачивается и смотрит вниз и в сторону, изучая картину разрушения.
Клем непроизвольно хватается за крест, свисающий с его шеи и прикрывает глаза. Молитва - первое что приходит на ум, молитва и мольба о помощи тем, кто пострадал, тем кто страдает. Прими душу, прости раба твоего - он мысленно перебирает слова, как бусинки четок, которых сегодня с ним нет.
- Лифт не тронется. - Он констатирует факт, старательно пряча собственный страх под маской спокойствия.
Он наконец смотрит на того, кто так пристально изучал его спину. Измождение - вот что видится на лице человека, чуть старше самого Клема. Сколько ему? Сорок? Пятьдесят? Его лицо сухое, иссохшее, губы поджаты, глаза слишком стары, он вздрагивает когда смотрит в них.
- Помогите мне выбраться. Я должен помочь тем, кому еще можно помочь. - Он кивает в сторону створок лифта. - Подержите их раздвинутыми, пока я пролезу.
Эдвард катается в лифте уже четыре минуты. Суетливые посетители снуют туда-сюда, мусолят влажными пальцами кнопки, заставляя останавливаться на каждом этаже и бесконечно возвращаться обратно то наверх, то вниз. По шажочку, по ступенечке... Эдвард думает, что он поседеет раньше, чем эта аквариумная банка доползёт наконец-то до первого этажа.
Впрочем, он не уверен, что продолжит стареть. Кому-то, может, повезло меньше, но Эдвард себя считает не слишком везучим: он давно за чертой молодости, впрочем, теперь его внешний вид хотя бы соответствует внутреннему состоянию, правда?.. Ха-ха. Седина сединой, а спать ему по-прежнему надо, как и обычному человеку.
В начищенном до блеска ударопрочном стекле лифта Эд улавливает своё отражение на секунду. Круги под глазами такие тёмные, что можно подумать, он снова подсел на наркотики.
Если бы, если бы...
С ними было бы веселее. Порой с ними было действительно весело.
От мрачных мыслей Эдварда отвлекает молодой человек, зашедший в лифт на очередной остановке. Светлые волосы, молодое лицо, чёрный костюм, аккуратный, выглаженный.. Всё бы ничего, если бы не белый язычок на воротнике.
Эдвард тихо, едва слышно выдыхает.
Коловратка - неотъемлемый атрибут священника. И почему-то сегодня, возвращаясь с важной встречи, которая происходила на верхнем этаже здания, Эдди хочется смеяться, глядя на паренька, наверное.
Совсем ещё юный, а уже отдал жизнь во служение Господу.
Они хорошо выполнили свою работу, не так ли? Капища языческих богов разрушены и забыты, а храмы Божьи с золочёными распятиями и витражными окнами всё ещё растыканы по миру, как загоны для паствы. Церкви по-прежнему не пустуют, несмотря на то, что наука давно доказала, что в облаках нет никакого царства небесного, да и под землёй тоже нет никакого ада... А земля круглая, и вокруг неё не вращается солнце. Некоторые вещи стали очевидны благодаря техническому прогрессу, но это не мешает людям крепко жмуриться и идти на свет - слепо, бездумно, даже не пытаясь догадаться, чей этот свет.
Эдди хочется добавить - и Создателем Его называть нельзя, Он скорее так, продвинутый пользователь.
И лжец вдобавок.
Сердце в груди всё равно сжимается, когда Эдди встречается с пареньком взглядом. Он выглядит таким искренним, верным... От него почти пахнет благостным послушанием перед заветами божьими, не так ли? Хорошая, преданная овечка. Без критичного мышления, но это ведь и хорошо.
Лифт вздрагивает и замирает. Что-то идёт не так, а потом Эдди слышит звук сирены. И запах гари.
Стеклянные двери открывают обзор, но лучше от этого не становится. Лифт застрял между этажами, а потому Эд может наблюдать только ноги людей, которые вместо размеренного, пусть и торопливого, шага, теперь куда-то бегут.
Твою мать, он и правда успеет здесь поседеть!
Эдвард трёт переносицу и с сомнением пялится на молодого священника. Он ведь просто человек, зачем же играть в героя? Ох, дорогуша, надорвёшься же так, угробишь себя раньше времени, и спасибо тебе никто за это не скажет.
- Это опасно, вы знаете? Лифт может поехать, пока вы пытаетесь вылезти, и вас просто разломает на две части, как батончик твикс.
Тем временем, парень уже оттаскивает в сторону одну дверь. Эд хочет выругаться, "чёрт бы его побрал", и прикусывает язык. Приходится ему помочь, малахольному, а потом вылезти вслед за ним - собственно, почему бы и нет?..
Что-то где-то горит, пожарная тревога сработала, но "дождик" идёт слишком вялый, чтобы он хоть что-то потушил.
- Святой отец, вы идиот, - Эд достаёт сигареты и зажигалку, раз уж ту всё равно пожар и неразбериха, хуже он этим не сделает. - Но смелый. Нам прямо по коридору, а потом к служебной лестнице, там меньше народу. Поверьте, вы лучше всего поможете им, если не будете мешаться и выберетесь отсюда живым и здоровым.
Эдвард затягивается, сложив над сигаретой руку домиком, чтобы она не намокла. Сегодня он больше никуда особо не спешит, а потому может позволить себе побыть собакой-поводырём для этого милого заблудившегося мальчика.
В том, что он заблудился, Эдвард не сомневается.
Насколько же надо отчаяться, чтобы искать себя в Церкви?..
Клем не знает чем он может помочь, чем будет полезен людям, которые сходят с ума от страха за собственную жизнь. Он не знает что получится из его потуг, кого он спасет, кому отпустит грехи посмертно, но и ждать он не может, не в его природе наблюдать за тем как все рушится и не делать ничего. Он вздыхает и мрачно смотрит на своего невольного попутчика.
- Я бы советовал вам поменьше боевиков смотреть и почаще соприкасаться с реальностью. - Он ворчит себе под нос еще пару не самых лестных эпитетов на немецком и тихо вздыхает.
Лифт может переехать его или разорвать на куски только в случае разблокировки, а он точно разблокируется не быстро и не срочно и дай Господи сил, если его вообще кто-то будет тут запускать до момента, когда происшествие полностью не будет ликвидировано. А сидеть сложа руки, глядя на то как жизнь людей терпит изменения, глобальные перестановки и прочие прелести - нет ни желания ни сил.
Клем ворчит и раздвигает створки. Его сил едва едва хватает, несмотря на происходящее. Адреналина по всей видимости в нем не так много, потому что он все еще полон надежд что все получится с первого раза. Но створки отъезжают в стороны только с пятого и то, после того как добрый самаритянин вмешивается.
И на том спасибо.
Он мрачнеет еще больше, когда слышит свою беспристрастную оценку от гражданского лица, которое заинтересовано в каких-то собственных свершениях по всей видимости. Он даже раздумывает пару секунд, что именно ответить на выпад, которому тут подвергается и вздыхает.
- Говорят смирение это дар божий, вас видимо им слишком сильно наделили. - Он слабо усмехается и качает головой. - К тому же тут все еще запрещено курить, несмотря на происходящее, не так ли?
Он не самый святой из тех, кто мог бы тут оказаться, но он хочет помочь, потому действует так, как подсказывает ему инстинкт и разум. Если этот старикан говорит что ему в ту сторону, Клем сразу избирает путь в противоположную из сторон и мрачнеет с каждой минутой.
Люди сходят с ума, те у кого еще есть на это силы. Они кричат, зовут на помощь, молятся, но это не молитва истинного призвания или признания, это отчаяние, помноженное на страх и смерть вокруг. Он осторожно шагает дальше, помогает подняться старику, который почти без сил привалился к стойке мелкого магазина и провожает его в сторону, где его могут подхватить другие гражданские.
Клем решает что его задача те уголки, где еще нет спасения. Где душа борется за свое существование, вопреки логике этого мира. Он действует инстинктивно, пытаясь собраться, пытаясь решить для себя как поступить дальше.
Он зажимает рукой нос и прикрывает рот рукавом, если он надышится дымом, он не сможет ничего сделать. Не сможет никому помочь. Он вздыхает и хрипит, видя как ребенок лежит недвижимо, смятый чьими-то ногами.
- Нет-нет-нет. - Только не дети, только не они.
Он оглядывается по сторонам и замечает своего сокамерника из лифта, который стоит безучастно и наблюдает.
- Помоги мне ее вытащить. Помоги мне!
- О. Вы думаете, дело в боевиках.. Мило, мило.
Затягиваюсь поплотнее. В таком меня ещё люди не уличали. Точнее, Рафаила. Хотя.. Господень целитель всегда был клоуном среди людей, ему сперва не верили, а потом удивлялись, что что-то получилось, называли произошедшее Божьим чудом, перекладывая ответственность на Отче. Всерьёз Рафаила не воспринимали. Куда чаще молитвы улетали к старшим братьям, а Рафаэль стоял рядом, глядя с икон, и дожидался своего часа, пока о его милосердии попросит мать путешественника или врача.
Если бы эти молитвы хоть кто-то слышал...
...Да, так и есть, Рафа - клоун среди Господних солдатов. Он никогда не был приземлен. Но сейчас.. Простите, Эдди - самая меркантильная тварь их тех, кого я знаю.
..ну и кого я спасу, если потушу сигарету?..
Табак въедается в лёгкие - тепло привычно-приятно. Эдди думал, он умрёт от рака лёгких, ну или простаты, например?.. Я думаю, что теперь мне этот путь заказан, а, значит, можно наслаждаться. Можно курить сколько влезет, сколько не способны обработать ничтожные человеческие лёгкие.. Мои - смогут.
В голову приятно ударяет головокружением, когда я задерживаю табачный дым на полминуты. Ну наконец-то. Хоть немного удовольствия для папочки, не так ли?..
- Сэр, вы слишком мало знаете о смирении, - хмыкаю, и
смиренно иду за ним.
Ползу, как та улитка под гору Фудзи, неспешно и размеренно, потому что вопли людей и паника трогают меня очень мало, а вот идиотский святой отец, решивший поиграть в супермена, вызывает смутное ощущение дать ему подзатыльник и вынести отсюда на плече.
...До того самого момента, пока он не останавливается у завалов. Я уже почти готов рвануть дальше, доставая новую сигарету - ту я выбросил с этажа куда-то пониже, и теперь мне отчаянно не хватает ритуала успокоения, знаете? А он нужен, потому что из-под завалов слышны стоны. И коню понятно, что они человеческие, но...
...они детские.
Кажется, здесь была детская полощадка.
Цепенею на месте. Где родители? Осматриваю ещё парочку обвалившихся колонн, из-под которых подтекают лужи.
Здесь, наверное..
Или пониже-повыше, да спешат сюда.
- Блллять. Ну какого вы остановились, святой отец? Нас сейчас с вами завалит. Видите те колонны, что уже рухнули? Сейчас с нами случится абсолютно то же самое. Сидели вы тут, дёргали своими пальчиками за кусок бетона, и.. А, к чёрту.
Присаживаюсь рядом с священником, тяжело вздыхая. Я могу легко отпустить людей, животных. Животных, конечно, жаль, особенно, если маленькие, но и души у них крохотные да чистые, легко уходят.
Но дети..
- Отвернитесь. Отвернитесь, матьвашу, отче, - рычу я, ухватившись за перекладину.
Кажется, если потянуть её вверх с достаточной силой, она позволит детям под завалами выползти.. Сколько там их вообще осталось живых?
А со святым отцом мне повезло. Он - скептик.
Пока нас никто не видит, убеждаю его тем, чем могу
раскрываю к р ы л ь я
шестёрка белых перьевых опахал разворачивается за спиной, замирает в воздухе, а я смотрю на священника, сощурившись, зло,
- Отвернись, или я не сделаю ничего!..
Пальцы, сжатые до боли на бетонной плите, дрожат.
Кто-то под бетонной плитой тоже дрожит и плачет, скулит, ноет, кому-то больно.. невинные, маленькие, кроткие души.. могу ли я их подвести?..
Отредактировано Edward Holloway (2021-12-31 20:53:10)
Клеменс старается не думать о том, что они горят заживо, что здесь будут СМИ всех каналов, что здесь будут объявлять о количестве погибших. Его мозг не способен это обдумывать, он не способен это принять. Столько смертей, столько людей, которые могли бы жить, сделать что-то великое, использовать свое время с толком и расстановкой. Он не способен это принять, видимо, его сокамерник по лифту будет прав, называя его не смирившимся. Какая глупость лезет в голову, пока руки дрожат и стараются сделать свое дело.
Клеменс часто думает о том, что священник это очень пацифисткое занятие, в котором не нужно особенно разбираться. Это его не-смирение шепчет о том, что он мог бы быть врачом и спасать жизни, он мог бы быть художником и вдохновлять людей, он мог бы быть кем-то прекрасным, кем-то могущественным, кто смог бы менять мир к лучшему. Вместо этого он винтик в системе, которая давно занимается спасением единиц, которые верят.
Винтик в системе, которая не может спасти даже себя саму.
Он вздыхает и молится богу, которого знает, которого помнит, которому шепчет изо дня в день одно и тоже. “Спаси их”, - он знает что этого недостаточно, что его одного недостаточно, что он не справится, если будет сжигать себя на кострах за других. Он не Иисус, он не вознесется в великомученики и не спасет все человечество своим поступком.
Он молится богу, деве Марии и сыну ее, конечно же не без этого. Он молится, потому что иначе они проиграют, иначе у них не будет шансов.
Руки у него болят, потому что сил недостаточно, потому что происходящее слишком огромно для него самого. Он старательно не думает о том, что даже двоих - его и его спутника - тут будет недостаточно. Он смотрит на человека, который безразличен к происходящему взглядом, которым и убить можно было бы, если бы он умел.
- Не проще ли работать сообща, пытаясь помочь людям, нежели командовать. - Клеменс не слишком благодушно настроен, происходящее пугает и его внутреннее “ничто” дрожит от страха.
Пустота и одиночество сами себя сожрали где-то в его груди и он больше не может, он больше не должен им позволять прорываться. Здесь есть люди, дети, которые должны получить помощь, которые должны выбраться, которые должны быть живы.
Их души чисты как первый снег среди ночи в полях Уэльса, они не должны знать иного.
Он пытается еще раз поднять плиту сам, соскребая с пальцев кожу, шипит от боли и отступает, чтобы увидеть что-то невозможное, что-то невероятное, что-то что заставляет его задыхаться от боли и ярости. Шесть крыльев, шесть… как у архангелов Господа, как у тех, кому он призван служить, кому призван верить, кого должен оберегать, кого должен помнить в душе своей и называть именами данными им Господом.
Ему больно от осознания что кто-то забрал это. Кто-то вытащил из магического дерьма, в который превращается мир, шесть крыльев ангельских и подарил их какой-то твари, которая не стоит их. Которая должна их снять, которая должна прекратить эту агонию мира и сделать его темным и мрачным.
Он жмурится.
- Господи помилуй и спаси души грешников, освободи их от грехов их, подари им истину, покажи путь, по которому они смогут пройти, по которому они очистятся, по которому они смогут добраться до твоего престола и осесть у твоих ног.
Клеменс шепчет молитву, глядя на человека с шестью крыльями, шепчет все громче и громче, пока не начинает декламировать ее в упор глядя на человека, который должен исчезнуть, который должен покаяться, который должен убрать святое.
- Кто ты? Что ты такое? Зачем? - Он шепчет, потому что больно, потому что горло сводит от злости, обиды и ярости.
В какой-то момент я вообще не понимаю, зачем я требовал святого отца отвернуться. Он уже видел мои крылья, мой дар и мой крест, красивые, в общем-то, белые перистые крылышка, если не углубляться и не задумываться, что означает эта ноша. Тут больше никого нет, а если и будут, то люди в суматохе скорее воспримут происходящее, как какой-то розыгрыш и косплей. Да не бывает такого, правда?..
Чтобы ангел, ещё и помогал..
Я вот помню действительно множество обратных случаев, и это нихрена не шутка.
Растерянный мальчик с коловраткой мне ничуть не мешает. С физикой у меня немного получше после пробуждения, но бетонные плиты.. Чтобы сдвинуть их с места, мне приходится работать крыльями. Взмах, ещё один; я удерживаю в руках плиту, крылья поднимают меня вместе с ней в воздух, сдвигают, смещают, освобождая жертв под завалами.
Слаженная работа моего под аккомпанемент молитв святого отца.
Он, кстати, начинает меня раздражать.
Словно увидел прямо перед собой демона в карнавальном костюме, или самого проклятого из грешников.. И всё это - я. Я задерживаюсь в воздухе, пытаясь упереться в что-то, чтоб сдвинуть плиту, но у меня не получается. Так уйдёт слишком много времени.
- Раз уж пялишься.. Не видишь, мне нужна помощь? Сам я буду справляться дольше.
Наконец-то что-то продвигается. Я кое-как вспоминаю о камерах и накидываю на своё лицо такой морок, что любой друид счёл бы это работой неумехи. Для линз наблюдения я теперь похож тыкву, наверное, которой уже пару лет и все из них она провела в тепле и сырости.
Главное что не заметят. Хотя, потом наверняка отследят по костюму, росту, телосложению.. Да и к чёрту.
Сегодня я здесь, видимо, для того, чтобы спасать детей.
Одного пацана мы вытащили, и он поковылял куда-то, нехорошо конечно, но я его не останавливаю, потому что здесь ещё две девочки, совсем маленькие..
Склоняюсь над одной из них, уже отпустив бетонную плиту, когда под ней оказалось пусто. Жизнь вне опасности, у меня есть время.
А вот вторая..
Вторая почти отдала Богу душу, позабыв о том, что Бога-то никакого нет. Бедная заблудшая малышка.
- Можешь привести в чувство эту? Или я не знаю, осмотри, насколько у неё серьёзные повреждения. Я немного занят.
Скрывать мороком ещё и свою работу я, разумеется, не умею. Потому приходится обходиться тем, что есть. Мои ладони прижимаются к худой груди ребёнка, у которого сломаны рёбра, и которому осталось, возможно, меньше минуты. Между моими руками и окровавленным платьицем сперва просто жжется, а после - острым, бело-желтым огнём разливается свет...
Тут много работы. Тут повреждено слишком много внутренних органов.
А, к чёрту.
Сперва - сердце и лёгкие, потом посмотрим, так? Сила перетекает к девочке плотным густым потоком. Крылья мои уже спрятаны, морок спал. Никакого обмана, всё честно.. Поглядываю на священника. Думаю - эй, парень, прости пожалуйста, почему твой последний вопрос звучал, как "что ты за тварь"? Что же, посмотрим, как он выполнял домашнее задание.
- Какое из имён тебе нужно? По последним версиям, в намаз я плакал над мучениями грешников в аду и был жутко волосатым. Знаешь, до сих пор пробивает на слезу, а казалось бы, годы прошли.. А что? Не ожидал увидеть такого, как я, с крыльями, без ангельского хора за плечами и с сигаретой? Кстати, блять, где моя сигарета..
Исцеление забирает много сил. И не так уж много времени, если бы у нас не шел счёт на минуты, секунды. Приходится поднажать.
Рубашка взмокла, и по моему лбу градом катится пот.
Он не слишком верит в то, что существа с магией, с крыльями, хоть как-то соотносятся с тем, что предполагал для них Господь. К тому же, у Клеменса действительно не осталось сил на веру в то, что что-то святое еще может происходить в этом мире. Нет больше Христа на кресте, нет больше Бога, который помогал бы вести свою паству, нет больше больших начинаний.
Отчаяние, вот что он ощущает, глухое отчаяние и боль от того, что святыни попраны. Что даже до архангелов Его добрались и искалечили их, сделав существами, сомнительными тварями, которые могут только курить и выглядеть так, что краше в гроб кладут.
Он откладывает эту мысль на потом. Ему еще предстоит оплакать остатки собственной веры, которой немного, но она есть. Он откладывает на потом мысли о том, что все что здесь происходит нужно осветить, нужно рассказать кому-то, нужно поделиться. Он даже не пытается решить как относится к человеку с крыльями.
Он не соотносит его с архангелами, в сознании Клеменса есть вещи, которые не преступают черту. Это кто-то другой, кто-то не тот, за кого себя выдает и точка. Его веры мало, ее нужно беречь, ее нужно подпитывать правильными образами.
Он бы сказал что он согрешил. Он на секунду верит в то, что видит. Верит в то, что крылатый спасает детей из-под завала. Он верит, до момента, пока тот не окликает и тогда Клем теряется в своей тишине и вздыхает. Нет, архангел это кто-то иной, кто-то больший, кто-то светлый, не это!
Парнишку из-под завала он достает с неким трудом, но достает. У него скорей всего сотрясение мозга и он скорей всего в шоке, потому что дрожит и не может вымолвить ни слова. Клем отправляет его к выходу, парнишке нужно спастись, ему нужно вернуться к родным, обнять их и молится кому-то светлому, кому-то лучезарному, не человеку с крыльями.
Клем не может называть его по имени. Физически не может.
- Не причиняй ей боль. - Он вцепляется в чужую руку и сжимает запястье. - Если она не может жить, значит Бог уже призвал ее к себе, не делай того о чем она будет жалеть.
Он не знает что задумал крылатый, он не думает что это хорошо. Спасение жизни всегда было задачей врачей, на уровне их возможностей. Но это? Это скорей всего будет магия и он борется меж двух огней, с одной стороны жизнь ребенка, с другой? С другой ее душа. Что важнее на этот раз? Что будет важнее?
Клеменс сглатывает и осторожно приводит в себя вторую девочку, та ранена, но это скорее ушибы чем что-то серьезное и тоже шок. Ее глаза такие большие, такие страшные и пустые что он спотыкается, когда отпускает ее. Спотыкается от страха.
Кажется девочка видит даже больше чем он сам.
- Я если честно не хочу знать твое имя, чтобы ты не сказал, ты не он. - Он категоричен в суждениях, он категоричен в просьбах.
Он может быть сколь угодно священником, но он тот из них, кто умеет убивать и это соотносится с верой. Он вздыхает и почти задыхается сразу после, потому что от рук этого парня исходит свет и Клем с большим трудом не цепляется за него с криком остановить это, прекратить, не использовать девочку для своих опытов.
Не возвращать ее оттуда, где ей было бы хорошо!
Он дрожит от напряжения и невысказанных слов.
Может быть еще и от страха. Потому что он хочет знать ответ и не хочет. Как его зовут? Кто он? Почему он принимает этот облик? Для чего он здесь?
...Да не будет ей там хорошо. Ни ей, ни кому-то из них.. Там - беспамятное скитание, служение медиумам, или же забытьё. Невозможность познать прелести жизни: шум прибоя, вкус яблок... Объятия человека, который её любит, голос матери, да ничего. Рано ей ещё в землю, ей - и любому другому ребёнку здесь.
Дети не должны умирать.
В мою руку вцепляются пальцы. Да так, что больно.
Ошалело смотрю на священника: в его глазах что-то, что я трактую, как.. ненависть? На моих губах расцветает премерзкая улыбка. Примерно так Эдди ухмыляется, когда удаётся подловить оппонента в суде. Только там он не даёт себе волю, о, там он должен быть вежливым. Но сейчас можно. Сейчас перед ним не оппонент.
Всё ещё маленькая заблудшая овечка..
Пастор, который считает, что ангелы должны выглядеть, точно херувимы с пасторальных картин эпохи Ренессанса - невинными, розовощёкими, с мягкими пяточками..
О нет, святой отец, я не выбирал своё тело. Так же как и вы не выбирали своё. Вы знаете, сколько бы за ваше хорошенькое личико заплатили в местах, о которых вы не желаете и слышать? Нет? Вот и молчите обо мне, будьте милостивы...
...Как же.
- Ты кто такой, чтоб мне указывать?..
Одёргиваю чужую руку со своей. Кем бы ты ни был, мальчик.. Если ты хоть что-то знаешь о Святом Писании, ты знаешь и о внутренней иерархии служителей Господних. И сейчас ты, ...сссука такая, Эдди, заткнись, ...то ли намеренно не признаёшь меня тем, кто я есть, несмотря на всё, что видел, либо решаешь это проигнорировать в силу собственного.. недостатка веры? ума? чего?..
- Ннне мешай.
Дёргаю плечом. Лицо перекошено. Лечение приходится начинать заново, что же..
Кое-как вывожу девочку в стабильное состояние. Её отсюда надо ещё вынести, отдать скорой, наверное.
- Никто её не призвал. Поверь на слово, я знаю. Ей ещё жить и жить.. Разное бывает, но это - случайность.
Я невольно улыбаюсь, когда понимаю, что ребёнок большее не умирает. Приглаживаю мягкие волосы, заплетённые в длинную косу. Подрастёт ещё немного и обрежет под модный боб, прозрачную кожу поджарит в солярии, сделает ринопластику - крылья носа в сравнении с изображениями из модных журналов крупноваты, даже сейчас видно; начнёт всё оценивать в денежном эквиваленте... Вот тогда я её не спасу, тогда мне будет плевать. А сейчас, когда она пытается сильнее всего на свете прижимать к себе мягкую игрушку в виде овечки - сейчас мне её жаль, и я считаю, что уходить ей рано.
Всегда так считал.
Да и Отец так часто закрывал глаза на подобную самодеятельность..
Белобрысому снобу с коловраткой этого, видимо, не понять.
- Я не Рафаил? Не он? Пусть рог не при мне, но кто же я? Думаешь, ангелы похожи на златокудрых купидонов в белых платьях? Тогда перечитай Заветы: ты ослеп, а вера твоя дала трещину, - передёргиваю плечами от отвращения.
Поднимаю девочку на руки. Она такая лёгкая, и по-прежнему без сознания. Её надо вынести отсюда, а я потратил много сил.
- Веди меня к аварийному выходу, чёрта с два я понимаю в этом торговом центре, куда мы вообще забрели?..
Он замирает рядом с человеком, который верит в то что он Рафаил и сдерживается, чтобы не дернуться к девочке, не убрать ее от его рук, не спасти ее душу от этого магического действа. Клем спрашивает себя - верит ли он в то, что это благодать Господа? Или он верит в то, что это мерзость, которую нужно лечить?
Что из двух вопросов будет истиной для него? Что он выберет как истину?
Он смотрит на то, как девочка медленно розовеет, скорей всего от притока крови к нужным органам и вздыхает, вцепившись одной рукой в другую. Он сам себе сжимает пальцы до боли, чтобы скрыть должь, чтобы скрыть страх, чтобы не ошибиться.
Он уже выбрал жизнь для этого ребенка, поздно отступать. Но смотреть на ее излечение так больно, золотистый свет исходящий от рук этого человека - вот что его напрягает. Это магия не так ли? Это магия, которой он ползуется, которая живет в нем, которая не уйдет.
Что-то рушится в нем, что-то незыблемое, что-то вечное.
“Ты решил оставить меня в тот момент, когда мне нужнее всего твоя рука, друг мой. Ты не должен был замолкать, ты не должен был оставлять меня здесь, ты не должен был давать мне этот выбор. Это все еще слишком жестоко, это все еще слишком…”
Он замолкает в собственной голове наблюдая чудо, которое он наблюдает. Она будет жить, она еще какое-то время будет среди детей, потом повзрослеет, пойдет в университет, станет кем-то, кто будет действовать в интересах людей, или кем угодно другим. Она будет жить.
Но правильный ли это выбор для него? Его учили не так. Его тренировали не так.
Клеменс осторожно прислоняется к стене и тянет коловратку из воротника, заставляя жесткую ткань впиваться в собственные руки. Он вздыхает, задыхается, потому что ответов нет, никогда не было на самом деле. Нужно выбирать, но он не может, в его голове слишком громко звучат слова наставника, который твердит что магия - суть зла.
И он не знает-не знает-не знает…
- Ты не Рафаил, хотя бы потому что он никогда не был кем-то магическим. - Он выдыхает слова, почти выплевывает их и крепче сжимает в руках то, что является его основной, его сутью, его верой. - Он не создавал архангелов, чтобы те использовали магию на людях. Как-то так написано в писании, хотя там и приписано несколько возможностей для различных толкований, но не для нашего ордена интерпретировать это все.
Он пытается говорить спокойно и давит паническую атаку, которая подкрадывается. Он пытается выбраться из собственной головы.
Он пытается.
Он даже кивает в сторону аварийного выхода.
- Туда. - Но не двигается с места, его грудной клетке не хватает воздуха, ему не хватает воздуха. Он облизывает белые губы и не отлипает от стены. - Тебе туда.
- А кем же мы были? - я хмыкаю. А потом добавляю, - ты откуда уверен так, что то, что я делаю - магия?..
Качаю головой. Я бы сказал, что это и правда магия, но я родился таким, и... никогда этому не учился. Никогда не пытался улучшить мастерство дисциплиной и занятиями, как это обычно бывает у магов. Я вообще с трудом помню момент, когда я... родился? Появился на свет? Сейчас мне кажется, я просто всегда существовал - вот таким, немного уставшим и очень старым. Спасибо, Отец.
Встреченный мной священник - определённо необычный. Во-первых, он знает, что такое магия, во-вторых, у него определённо есть какое-то представление о магических существах, раз он так отчаянно мне не верит... В третьих, его оговорка, "наш орден", заставляет меня насторожиться. Какой ещё орден? О чём он? Воспоминания о католических орденах заставляют меня содрогнуться. Люди нарушили все заповеди, да так, что сами остались собою довольны; сотворили себе новые религии и новых кумиров, новых идолов на базе христианства. Жестокие твари.
- А чем занят ваш орден, поди благотворительностью, детей Африки кормите и на путь истинный наставляете? - хмыкаю. - За мной, ну-ка... - подталкиваю пацана коленом. Пусть шевелится, не хватало ему ещё задохнуться здесь углекислым газом, или умереть, заваленным какой-то балкой.
По поводу ордена, несомненно, можно посмеяться. А потом снова. Подобные организации едва ли заняты помощью роду человеческому, разве что, в крайне фигуральном смысле. Чаще всего они куда агрессивнее. В каком-то смысле христианство похоже на косящую всех без разбора чуму...
Очевидно, мне повезло пересечься с одним из церковных фанатиков, которые действительно далеко отошли от веры. И сейчас я, судя по тому ужасу, с которым он на меня смотрит, одним своим видом и существованием нарушаю все его постулаты.
Мило. Смешно. Забавно.
Тошнотворно.
Мальчик, ты вообще представляешь, что такое - служба четыре тысячи лет подряд?
Что такое - приказы, от которых мутит? Что такое - быть изображенным во всех писаниях и на картинах врачевателем, а заниматься на деле придумыванием болезней? Чтобы покарать еретиков, конечно же. Прочищать стадо. Одно чудо спасения на тысячу смертей - и все тебе кланяются.
Вера шагает рука об руку со страхом. Чуть ослабь страх - перестанут верить...
Аварийный выход выводит нас к лестнице. Мы спускаемся по ней, пока я не вижу толпящихся у выхода людей. Дверь достаточно узкая, а потому люди сбиваются вокруг неё полукругом и пытаются пройти поскорее. Вроде бы даже без толкучки, но я всё равно невольно напрягаюсь. У меня на руках ребёнок, а я...
- Святой отец, возьми, - передаю девочку в его руки. - Ты выглядишь благонадёжнее. И перестань наконец дёргать коловратку, ну. Отдашь девчонку парамедикам внизу, и дело с концом, дальше она уже выкарабкается сама. Идёт?.. Меня можешь забыть, как страшный сон. А я помолюсь, чтобы этот сон был твоим самым страшным.
Заглядываю ему в глаза. Каким бы он странным мне не показался, он не станет вредить ребёнку, я верю в это, хочу надеяться.. Ну а потом наши пути разойдутся, и мы больше никогда не увидимся.
Кто-то неподалеку умирает - я чувствую, как отлетает душа. Из моих глаз брызгают слёзы, точнее, льются ручьями, стекают по лицу, капают вниз - неконтролируемо... Ччёрт. Кошусь на наручные часы. Время намаза.
Ненавижу.
В такие моменты я ненавижу Отца и то, чем он меня сделал.
Он сглатывает и ему кажется что мир на одну секунду пошатывается, может быть он сам пошатывается вместе с миром кто знает. Клеменс не знает почему, но ему плохо от присутствия этого человека, ему больно, ему страшно как не было страшно никогда и он старательно пытается выпроводить его от себя. Он старательно пытается сделать так, чтобы человек больше не маячил перед глазами.
“Ты не вовремя отвернулся от меня, закрыл глаза, сделал вид что я справлюсь. Но я не справлюсь, Господи, я никогда не было достаточно силен в своей вере, чтобы пережить подобное, чтобы справиться с чем-то таким и никакая исповедь не излечит того, что только что было сломано. Зачем ты ушел, зачем ты оставил меня?” - Он старательно делает вдох и выдох, он старательно удерживает себя у стены.
Этот человек помог, пусть это была магия, он помог. Клеменс утешает себя этим знание и тем, что в итоге девочка жива, в итоге все получилось как нужно, в итоге все вышло. Он старательно дышит и делает это успешно, это пока все что у него получается успешно.
Он отрывает себя от стены, решая стоит ли вступать в спор с кем-то, кто тоже верит и вера его сильна в то, что он верит? Стоит ли побуждать фанатика, магически одаренного на действия против себя. Но и удержаться не может, потому что как бы не было смешно, ему от происходящего больно. Он чувствует как его вера в Бога рушится под гнетом постулатов, под гнетом новой информации, под управлением ангела?
- Ангелы походят на святых, окруженные светом и благостью, призванные приносить дары его и дарить его благодать. - Он вздыхает. - Они были опорой, они были светом, они были стремлением и мечтой. Не то, что вы показали, не так.
Он избегает говорить об ордене, он даже не хочет его дальше упоминать. Пусть считает что дети в Африке получили от них посылки, что они стали чуть ближе к богу, что они начали молиться ему а не своим чертям в преисподней. Клеменс вздыхает и бредет вперед к выходу, у него есть задачи, у него есть цели, он не должен отвлекаться на что-то такое мирское, как споры.
Он должен постараться сохранить собственное представление об ангелах, он должен …
- Да-да, конечно, я позабочусь о ней. - Он сглатывает, все еще пытаясь устойчивее стоять на ногах. Коловратка падает на пол, о ней Клем просто забывает, потому что девочка жива.
Живая, благодаря этому человеку. Продолжает дышать, будет делать шаги вперед, будет существовать и может быть станет красивей, может быть изменит жизнь к лучшему.
Он мог бы оставить ее, он мог бы забыть о ней. Но вместо этого Клем сильнее прижимает ее к себе и двигается вперед, забывая на минутку о том, что видел, о том что чувствовал и о том, что так и не нашел времени подобрать свой воротничок.
Он двигается вперед вместе с толпой людей, избегая прикасаться к кому-то и излишней давке. Он даже пару раз неосторожно срывается на тех, кто пытается его обогнать. Ему нужно вывести ребенка, ему нужна скорая, ему нужно чтобы она выжила.
Иначе все это будет зря.
Он жмурится на свету, то ли от подступивших слез, то ли от солнца и вздыхает. Человек, Рафаил, давно потерялся где-то в толпе. Может быть они больше не встретятся, но спасибо так и жется на языке. невысказанное, забытое как воротничок на полу.
Вы здесь » Легенды Камелота » Сыгранные эпизоды » [20.01.2021] возьми весь мой свет
