эти собаки делают больно иначе
EDWARD HOLLOWAY X MARVIN MADIGAN
02.02.2021 ЛОНДОН
да, тут не без пощёчин и зуботычин,
впрочем, легчайших, так что не кличь врачей.
сколько б ты ни был зычен и предназначен –
а все равно найдутся погорячей.
Легенды Камелота |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Легенды Камелота » Сыгранные эпизоды » [02.02.2021] cave canem
эти собаки делают больно иначе
EDWARD HOLLOWAY X MARVIN MADIGAN
02.02.2021 ЛОНДОН
да, тут не без пощёчин и зуботычин,
впрочем, легчайших, так что не кличь врачей.
сколько б ты ни был зычен и предназначен –
а все равно найдутся погорячей.
Всё идёт своим чередом настолько предсказуемо, что мне стоило бы испугаться.
Ровно со следующего дня с момента последней встречи я вижу Марвина крайне редко, зато вижу Эльмо - каждый день в нашем офисе.
Эльмо, кажется, решил позволить себе всё то, что раньше не приходило ему в голову.
Или приходило, а он держался до последнего, а, а? А что, если он не был тем человеком, которого я помню - никогда?..
Эльмо бесит меня каждую божью секунду. Это талант, за который следовало бы выдать Оскар: ну правда, у меня ангельское терпение. А он всё подначивает, шутит, шумит, язвит, колет словами, царапает... Громко дышит, сопит, ходит, шаркая подошвами; ковыряет ногтём поверхность стола, треплется по телефону таким елейным голосом, что это вызывает у меня недюжинные позывы придушить его птичью шею.
Не показывается больше птицей. Называет яблоки отборным дерьмом; а меня - пупсиком и дорогушей, с всё тем же привкусом тошнотворного елея... да ладана. Тухло, очень тухло!
Я не знаю этого человека, и никогда не знал. Это призрак из зазеркалья, который пришел, чтобы забрать у меня всё, что осталось. Вскипаю, молчу, глотаю; отступаю назад: у меня нет выбора, правда? Однажды я уже от него отказался. Больше не могу: он уже не мой.
Да и моим никогда не был.
Очередной день, когда я мечтаю, что он отрастит себе яйца и уволится.
Я делаю его пребывание здесь максимально невыносимым, и, правда, у меня в этом талант. Старина Холлоуэй был хотя бы с юмором, а я... Мне совершенно не хочется смеяться.
Кажется, под веками глазные яблоки всё ещё разъедает солью. Я слишком хорошо помню, что было там, в его квартире. Кого я видел. Что я видел.
А он - помнит? Вкус сигарет, остроту стекла, и как после этого я всё равно пытался ударить его словом?..
- Опять пропущенная запятая и опечатка, - фыркаю я, черкая по листу красной ручкой.
Ну какого хрена, Эльмо? Марвин? Почему все проснулись нормально, а ты опять чёртов шизик, к которому нужно записываться на визит заранее, за пару недель, и то не факт, что ответит мне нужная личность? Косячит Эльмо, доводит меня до белого каления, а на заклание выбрасывает малыша Марвина, который недоуменно хлопает глазками, или, и того хуже, просто готов к моральному избиению.
Если так будет продолжаться и дальше, мне придётся поговорить с Уолтером, и срать, что он сделает после этого с пацаном... Срать ведь, так?..
- Ты начинай работать, или, блять, ложись лечиться, уже в стационар, тебе давно пора, не думал?.. - комкаю лист бумаги и отправляю к нему на стол.
Желательно, чтобы он попал ему прямо в его веснушчатое табло.
Может быть, тогда он не проигнорирует мою просьбу?
Курьер, между прочим, уже ждёт. Стоит в дверях, привалившись к откосу, точно сонный кот, и безмятежно наблюдает за происходящим, надувая пахнущий на всю комнату жвачкой пузырь. И лопая. Надувая, и снова лопая. Чавк-чавк.
Мне хочется запихнуть его язык ему же в глотку и смотреть, как он давится.
Смаргиваю.
Дышу.
Сейчас это пройдёт.
Так же, как и желание попросить, - Эльмо, пожалуйста, позови Марвина. Он, конечно, тоже местами хуёво работал. Но он старался. Почему я так считаю? Мне, например, не хотелось ударить его в лицо.
Ничего весомее этого аргумента во вселенной не существует.
Входная дверь открывается, и всё становится ещё хуже, потому что в офис вплывает Уолтер.
Мэдиган-старший бесит меня примерно всем: начиная от ухмылки, заканчивая эгоцентризмом, до которого мне ещё жить и жить, связями; шутками, которые повторяются из раза в раз, и непозволительно впечатляющим счётом в банке.
Особенно счётом в банке.
Почему этой мрази так повезло, а не мне? Почему?..
Доброжелательная улыбка ложится на моё лицо, как влитая. Отец бы впаял мне высочайший балл за Ложь, но я всё больше считаю, что и не грех это вовсе, а так, искусство, призванное облегчать всем нам жизнь.
Уолтер Мэдиган - редкостный мудак, который ничего не знает об уважении как к своей семье, так и к партнёрам, но я от него завишу,
потому, сэр, проходите, желаете ли выпить, сэр?
Парочка рассказов о моей бывшей жене-шлюхе ещё больше улучшают его настроение. О, теперь она трахается с каким-то едва совершеннолетним серфером? Отлично! Уолтер, кажется, даже не знает её имени. "Та сука" - этого достаточно, чтобы понять, о ком идёт речь.
...Долить виски, предложить сигару. Нет, такую Уолтер ещё точно не пробовал. Примерно семь минут осталось - на послушать его бредни и подколки.
Всё идёт по плану, в общем-то - кроме присутствующего в помещении Марвина. Точнее, того, кто занял его тело.
Тяжело вздыхаю, достаю телефон, проводя по нему пальцем и активируя экран. Притворяться, что мне звонят, мне не впервой. Подаю Уолтеру знак рукой, "я сейчас", и киваю в трубку.
- Нет, Эльмо не должно быть там. Проверьте. Он, вообще-то, собирался сходить за кофе.
Выразительно смотрю на своего ассистента.
Нам незачем проблемы.
Вали отсюда, слышишь?..
Отредактировано Edward Holloway (2021-12-24 00:42:28)
ХА-ХА, все еще понятия не имею, почему я здесь - не в смысле конкретно тут, а вообще... ну, ЗДЕСЬ, на тепленькой земле-земличке-зем ля нич ке, радуюсь солнышку в меру сил и метеорологических условий, ем безвкусные восковые яблоки, щелкаю выключателем, включая-выключая свет (Рафаила, Эдди, это, кстати, бесит), слушаю бесконечное брюзжание...
ах, да, почему я конкретно тут и что я здесь забыл - тоже интересный вопрос, над которым я предпочитаю не особо задумываться. Видимо, чтобы не расстраиваться. Ковырять старые раны ржавым консервным ножом - вообще сомнительное удовольствие... я же себе не враг, а, а? Поэтому смиренно дышу затхлым офисным воздухом. Но вообще-то мне нравится запах свежеотпечатанных документов. И наощупь они тепленькие, как молоко, и гладенькие такие, прямо-таки шелковистые...
Нет, Эдди приходится их много печатать не поэтому. Нет-нет, не поэтому, ага-ага, клек-клек.
Марвин, пёсик мой, неужели ты этим занимаешься годами?.. Господи боже, какая скука, теперь я понимаю, как ты оказался в больничной палате. Ой-йой, палата - твоя первая остановочка, Марви-Марви, а на следующей ты бы просто вздернулся, если бы не я... ну или вскрылся бы. Оскол-оскал-осколочком. Клек.
Мне не стыдно ничуточки, ни на секундочку, ни на йоту. Да. Стыд, совесть, страх и прочие атавизмы остались там, под веками, присыпанными тяжелой мерзлой землей. Оно мертвым ни к чему, да, а раз уж я технически не очень жив - тем более лишнее. Вот только... его я подпускать не хочу ближе чем на два шага. Три. Пара шагов - все, что мне нужно, чтобы отреагировать вовремя.
Это не страх, это инстинкт самосохранения, понятно?..
При взгляде на него мне все еще мерещится хруст разрезаемой кожи и мышц под ребрами. Запах дыма на морозе. Обезоруживающе-теплая улыбка, от которой идет пар. Обветренные губы, сведенные судорогой. Собирающие слезы на моем лице.
Другом лице - без идиотских веснушек, без вечного выражения “помогите я обосрался”. Иногда я возвращаю себе свои глаза, разноцветные - мороком. Ах, какую гримасу он скорчил в первый раз, любо-дорого, хха!..
Это лицо он все-таки спас - потому что щеночка Марвина, видимо, жалко. А меня - нет. На меня божьей милости не хватило, вот так вот, получи, Эльмо, распишись, жуй-жуй-гло тай. Всегда он был таким. Всех жалел, кроме меня. Интересно, крест поставил? Или так, утоптал да пошел себе дальше в гордом одиночестве? Знал ведь, что мне его Боженька - так, что-то непонятное, от чего хочется держаться подальше, как внуку хочется держаться подальше от деда, воняющего мочой и деменцией... но, черт, не получается - дед ведь, как никак. Папочка обидится.
Ха-ха, не могу отделаться от мысли, что эти губы - те, которые на лице Эдди - годятся скорее для сцеловывания кокаина из пупка шлюхи, чем для слез... да и шлюха, судя по количеству проблем Эдди, была бы третьесортной, а кокаин - в подозрительную желтую крапинку.
Короче...
Короче, прикольно у него тут, ничего не скажешь. Сменил дорожный плащ на щегольской пиджачок в модную полосочку и сидит тут, блллллять, командует. Ну, пытается. Кип трайинг э лот. Нра-а-а-авится мне - тащусь, как больной. Я ни разу и не утверждал, что я здоров. У Марвина даже справка имеется, между прочим. Правда, бумажка-справочка уже остыла и не такая интересная. Зато можно журавлика из нее сделать. Или самолетик. И запустить Рафаилу прямо в е...
- Ой, а можно жвачку? - спрашиваю у курьера. Знаете ли, вкус сигарет прилип, не стирается ни бленд-а-медом, ни роксом, ни чем там блять еще. - Пожа-алуйста.
Мать вашу, ну что за манера все кидать, а, а? Подойти впадлу?.. Поймать пластинку жвачки у меня не получается - с координацией все еще не ладится. Ну-у, в прошлой жизни тоже было не фонтан, прямо скажем: слегка мешают параллельные двери, рвущие ткань реальности то тут, то там... ах, Марвин-Марвин, твои таблеточки, может, и помогли бы, да только сонненькие мы с них, квеленькие, тепленькие, как свежеотпечатанная бумажка... не нра-а-авится...
Я бы мог подтянуть жвачку к себе буквально взглядом - но слишком хорошо помню, что простые люди такое не любят. На своей шкуре прочувствовал. Из многих деревень мы тогда драпали, ох... поэтому наклоняюсь, подхватывая упавшую пластинку, и киваю, расплываясь в благодарной улыбке. Спасибовампожалуйстапокорнейше. Бумажка классная, блестит. Может, оставить её себе, кинуть в ящик стола к другим блестяшкам?.. Вкладываю жвачку в рот, когда в висок мне прилетает другая бумажка - уже далеко не такая интересная.
Вот именно поэтому я оставляю два шага. Три. Потому что нужно успеть среагировать. Потому что коленки тря... кхм.
-...не, не думал. Э-это не лечится-а-а, душечка-а, - тяну нараспев на мотив какого-то шлягера. Думаю о том, что это, наверное, мой рай - вытащить меня из глины и дерьма, чтобы бесить этого треклятого душегуба... да, дайте два, пожалуйста.
Бог все-таки существует.
...он - местный Бог - открывает дверь в наш уютный затхлый офис так, будто заходит в собственную уборную. Взгляд у него, по крайней мере, такой, будто он твердо намерился справить на меня нужду, и вот-вот подойдет к моему столу, с которого я едва успел убрать ноги, расстегнет ширинку и...
Он кидает пальто мне на стол, взглядом указывая на вешалку.
Он окидывает придирчивым взглядом и меня - вешалку он осматривал, мммать его, любезнее.
Он смотрит так, будто хочет одновременно двух вещей: чтобы меня размотало на атомы по этому столу... и пересобрало в кого-нибудь понормальнее. В милую собачку, например.
Уолтер, мать его, Мэдиган. Мой-его-наш отец! Творец! Владетель!.. Марвин, это что нахуй такое, объясни мне!? Это что!? Как ты вообще дошел до такого... Господи! Мне хочется выть и биться об стенку головой - это вот этот вот кусок лежалой коровьей лепешки... смеет... ему позволили так зарваться... да ну к черту!!! иди разбирайся с ним сам, я даже разговаривать с ним не буду, иначе из моего рта посыплются жабы и змеи, как в сказке; иначе я просто раздавлю его, как муху... МАРВИН ИДИСЮДА КОМУ СКАЗАЛ ВЫХОДИ
рафаил этот гребаный лизоблюд так усиленно засовывает язык уолтеру в задницу что я почти физически слышу хлюпанье хлллюп лллизь бллллять сссука так вот как ты оказывается умеешь а а!?
ВЫХОДИ МАТЬ ТВОЮ
Я НЕ БУДУ РАЗГРЕБАТЬ ЗА ТЕБЯ ВСЕ ТО ДЕРЬМО КОТОРОЕ ТЫ НАДЕЛАЛ ЗА СВОЮ ЖАЛКУЮ НИКЧЕМНУЮ ЖИЗНЬ
ВЕРТЕЛ Я ТЕБЯ И ПАПАШУ ТВОЕГО ВЕРТЕЛ
...он боится. Мне хочется смеяться - до истерики. Этот веснушчатый задохлый подонок боится так, что я не могу, вообще не могу его вышвырнуть наружу - а он, ссссука, имеет кое-какие права в этом теле, и встал враспор, как волевая лягушка в горле у цапли...
Сука. Сука!!!
- Ты похудел, - кивает мне Уолтер-его-величество-Мэдиган, снова удостаивая меня взглядом “ах вот бы ты помер от какой-нибудь красивой болезни или несчастного случая”.
- А вот ты нихрена, - выпаливаю быстрее, чем соображаю. Неловкую паузу скрашиваю, барабаня пальцами по столешнице какой-то узнаваемый ритм. Ну, типа, трам-там та даммм. Тамм там та дамм.
Почему я его еще терплю?.. Ах, да, деньги. Нашивашимои деньги.
Нет, ну вообще-то брюшко у него появилось, а, а?
Под взглядом Уолтера мне-Марвину хочется скукожиться и сползти под стол, умоляя о пощаде. Тело пытается сделать это на уровне рефлексов - мне приходится до хруста стискивать челюсть, чтобы не стучать зубами, мне приходится вцепиться в столешницу побелевшими пальцами, чтобы не заламывать руки.
И знаете что?..
Это до одури бесит. Это не моя реакция. Это не мое тело. Мне вообще плевать должно быть, но - я почти в бешенстве. Боже, Яхве, Рафаил, кто блять угодно - уберите его от меня, меня от него ломает.
- Кофе - отличная идея. Б ы с т р о, - цедит Мэдиган-старший, прожигая взглядом аккуратные сквозные дырочки в моем лбу. Вот почему у тебя так много веснушек, Марвин. Потому что каждый такой взгляд - стопроцентный ожог, а в перспективе - меланома.
Я не выдерживаю его взгляда - и рикошетом перевожу свой, полный злобы и отвращения, на Рафаила. Кажется, глаза у меня превращаются в щелочки, а лицо сводит от мышечного спазма.
Подскакиваю, как ужаленный, ударяясь коленками о стол и отталкивая его. Упс, пальто слетело на пол. Не моя вина. Разворачиваюсь на каблуках и ухожу, почти даже не хлопая дверью.
Кофе так кофе, блллять, уважаемые господа.
Повернувшись спиной, наконец-то скалюсь.
Ярость Эльмо я чувствую буквально физически. Его ненависть вгрызается в малейшие царапины, в поры солевым раствором - до зуда где-то под кожей. Руки и шею хочется раздирать ногтями в кровь, лишь бы избавиться от этого чувства.
Хотелось.
Когда-то мне это ой как не нравилось.
Я уже слышал такое прежде, точнее, отголоски - в прошлой жизни, во времена.. обострений. Способности Эльмо накладывали на него отпечаток, и я с этим мирился, в конце концов, мне было ясно сказано, это - дар Божий.
Примерно из того же разряда, что был у господнего сына, только... агрессивнее. Но результат одинаков. Мой воспитанник тоже должен был стать мишенью.
Или нет?
Я до последнего не знал ответ на этот вопрос, а потому просто помогал ему справляться с приступами. Помогал засыпать, когда его било крупной дрожью от страха, помогал успокаиваться, когда духи снова и снова обступали его плотным кольцом. Ходил за ним всюду, в конце концов, и туда, когда не стоило бы ступать ангелу.
Ничего не помогло.
Сейчас, чувствуя, как вскипает Марвин, точнее, Эльмо в его теле - я уже понял, что они разные, они отличаются, чередуются, так вот... Я, конечно, готовлюсь к худшему.
Но мне плевать.
Ну взорвётся сейчас башка Уолтера, как тот арбуз, простреленный в тире крупным калибром, и что?
Ну вскружит милый мальчик голову всем на пять этажей вверх и вниз, заставив хорошенько потанцевать, ...ну и что?
Плохо будет, конечно. Я не люблю, когда люди умирают.
Но они делают это постоянно по не зависящим от меня причинам.
Эльмо теперь к ним тоже причисляется. Я ему больше не наставник, не патрон, даже не друг. Если он захочет хорошенько оттянуться, порешив пару десятков человек, мне срать. В своё время я убил куда больше потому, что приказали. Без смысла, и не испытав от этого хоть какой-либо радости. Кто я такой, чтобы судить? Да и в прежние времена эта обязанность была передана братьям.
Передёргиваю плечами. Сцена так себе, но я ожидал большего. Например, что голова Уолтера крутанётся с хрустом, и как завертится вокруг плеч, словно у шарнирной куклы... Чудно было бы, забавно. Я бы удовольствием побывал на похоронах у этой мрази. Собственно, терплю его до сих пор скорее по инерции.
Да, Уолтер, ваш сын немного распоясался. Характер проявлять начал. Может быть, пытается быть похожим на вас? Ха-ха. Захлопни свою гнилую пасть, пффф, тише, закурите-ка ещё сигару, сэр, эта с лёгким привкусом вишни и.. ну, может, капельку - марихуаны. Это от таитянок, которые собирали её на островах. Конечно голыми, да. Они, знаете ли, свободных нравов, несмотря на возраст.
От того, как блестят его глаза, мне хочется проблеваться.
Вместо этого хохочу вместе с ним, потому что это комично, как легко он порой поддаётся на провокации: это проще, чем отобрать конфетку у ребёнка, ну а в отсутствии Марвина в помещении у Уолтера всякий раз взлетает настроение.
И всё же, я замечаю в его улыбке что-то, что мне не нравится. Что-то неуловимо похожее на оскал акулы, учуявшей запах крови.
Он что-то подозревает.
Прощаемся, пожимая друг другу руки. Он всякий раз пытается сломать мне кисть, а я давлю ему на пальцы. Ритуал взаимного сотрясания ладоней сопровождается наигранным зубоскальством. Мы не друзья. Да и партнёры - до поры до времени. И это не моя заслуга, нет, у мистера Холлоуэя характер тоже так себе, а если уж его помножить на мой возраст...
С удовольствием наблюдаю за тем, как Уолтер поднимает с пола пальто, даже не пытаясь скрыть улыбку. Он отвечает мне таким взглядом, словно хочет расширить её, мою улыбку, от уха до уха. Хрена с два, дрянь.
...Тишина. Радуюсь, что в офисе можно курить, ах да, я сам разрешил, лет двадцать назад...
Марвин возвращается вовремя, когда в кабинете уже пусто. Я кивком указываю ему на кресло, и облокачиваюсь на стол рядом, вдумчиво глядя прямо перед собой.
Всё ещё злится?..
Надо учиться контролировать это, если он не хочет увидеть как-то раз разделанный, как свиную тушу, труп Уолтера, и его кровь на своих руках. С чего я взял, что не хочет?..
Потому что, знаете ли, мне не нравится спонтанность в таких делах.
Выдыхаю дым и, стащив один кофе, поглядываю на Эльмо - чувствую, вижу по развороту плеч, посадке головы, что это всё ещё он.
В прошлой жизни он был куда менее горделивым.
В этой - стал.
Словно отбросил ненужное, раскрыл крылья...
...Увидеть бы их ещё раз.
Осторожно касаюсь плеча Эльмо раскрытой ладонью. Когда-то это его успокаивало. Когда-то он на такой же жест отвечал мне мягкой улыбкой.
- Он ушел. Можешь забрать его кофе. И..
Я хмурюсь.
Он не стоит твоего внимания.
- ...Уймись, он - не я, молча глотать не станет. Или почти молча.
Всё же, наши перепалки временами мне даже нравятся. А вот Уолтер подобное явно не оценит.
Ха-ха, папа-папочка, отче наш, светлый покровитель, как же!.. Трясущимися руками расплачиваюсь за чертов кофе - три, мать его, американо, для отца, сына и святого духа... Кофе я, кстати, не хочу, но сама мысль, что эти двое будут прихлебывать из картонных стаканчиков, пока я сижу ни с чем и смотрю на них снизу вверх, раскалывает мою голову напополам, как подгнившую тыкву.
Марвин, что ты блять наделал со своей жизнью, почему, почемуууу меня разбудили в теле конченного неудачника, в котором самоуважения меньше, чем воды в дырявом ведре?.. Я бы никогда такого не позволил, я бы...
Рафаил - тоже. Он никогда бы такого не допустил. От летящих в нашу сторону гнилых помидоров и камней он закрывал меня плащом - и собой; от злых слов -
щеноксумасшедшейпотаскухи бесовскоесемя в е д ь м а к
- закрывал бездонной верой в то, что на все - воля Божья, и кто я, если не творение Его, ничем не хуже других...
О, сейчас этот проклятый купидон зубоскалит над стаканом виски, обсасывая мое унижение, как шаболда - хер, на другом конце которого живой денежный мешок. Ххха, а ведь так и есть, Эдди! Эдди-не-долить-ли-вам-еще, Эдди-не-хотите-ли-сигару, Эдди-самое-глубокое-горло во всем Гринвиче, а, а?
Отставляю кофе и так и переписываю его контакт в телефоне. Эдди_самое... блллять, обжегся, пролил-таки, а! Чертова координация, ну почему нельзя пользоваться магией постоянно, а?..
Поднимаюсь на два этажа выше, чем нужно, и меряю шагами коридор, по дороге выкидывая один стакан - обойдется, дряньрвань в пальто за пять моих годовых жалований... я не хочу с ним пересекаться. Тем более - тет-а-тет. Мне кажется, я не выдержу, и просто...
расплачусь?..
Да, как маленький обиженный ребенок, растирая по лицу соплислезыслюни и содержимое кишок Уолтера. Уверен, оно даже пахнуть будет претенциозно: каким-нибудь томфордом или сержлютеном. Не мне чета. И уж точно - не Эдварду. Умирая, он бы наверняка брякнул что-нибудь сурово-пафосное, что-нибудь вроде “ты мне не сын”...
Ха, какое попадание, мистер!
Я ведь действительно вам не сын.
Я - сын сумасшедшей потаскухи. Никчемно-бездомно-ничейный. Даже не свой собственный. Вот такие вот дела, мистер Мэдиган. Не помогут ни санитары, ни самые лучшие врачи: из дерьма пулю не вылепить, как ни старайся. Рафаил пытался, а тебе, плесень, до него расти и расти...
растешь-растешь а тебя и срезают под корень
...до нынешнего Рафаила тебе, впрочем, надо спуститься по пищевой цепочке круто вниз - примерно до ступени, на которой сидят навозные жуки, мотая свои шарики из вишневых сигар, смятых документов с опечатками и початого вискаря.
Стукнув стаканами о стол, падаю в кресло. Не потому, что мне на него указали, а потому что это, блять, моё кресло. Мое кресло, мое тело и моя задница, которую я в это кресло бросаю. Можно мне-Марвину в этой жизни хоть что-нибудь своё, кроме толстенной медкарты и мигреней?..
О, Уолтер наверняка уже оповестил врачей. Что мне с этим делать? Ну что?..
Всех не убьешь, как ни старайся.
Даже себя - не смог. А все клятый ангел, которому нравится смотреть, как я схожу с ума в этом теле, в этом мире, в этом времени... ему нравится смотреть, как Уолтер смешивает мое имя с дерьмом, как безнаказанно доводит меня до белого каления. Держу пари, у него встал от такого зрелища. Впервые за дцать веков.
- Заметил, не слепой, - рявкаю. Если бы он не ушел, ноги моей бы тут не было. Запах его одеколона забился в ноздри и щекочет мне мозг острой вилкой. Дорогой антикварной вилкой из чистого серебра. - Его кофе тут нет.
Его кофе. Его офис. Его стул, стол, вешалка, горы документов. Его Марвин. Его Эдвард. Его мир, где ему либо отсасывают, либо лежат в психушке, как сломанные куклы, которых нужно сделать нормальными. Таковы правила, да?
- Ничего его здесь нет, - скриплю зубами. Всех не убьешь, но всех и не надо...
...прикосновение Рафаила застает меня врасплох - второй раз за день ему это удается, да! - и меня передергивает от наигранности и неискренности этого жеста
ты же, блять, в десна с ним целовался две минуты назад, с ним, С НИМ, ПОКА ОН ВЗГЛЯДОМ ЖРАЛ МОЮ ПЕЧЕНЬ!!!
и от того, насколько близко я его подпустил.
Под ребрами заныло так, что я хватаю воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, и, вскочив рывком - второй раз за день ударяясь коленками - хватаю его за запястье, отрывая от своего плеча. Сжимаю больно, до следов, одновременно отталкивая его от себя прессом магии на шаг, и поднимаю свободную руку на уровень пояса - ровно настолько, чтобы продемонстрировать пляшущие на кончиках пальцев разряды.
- Не смей меня трогать, душечка, даже подходить не смей, - шиплю, и самому противно от того, как подрагивает голос, иной раз срываясь на свист. - Мне плевать, что ты там у кого глотаешь, но с тобой я это обсуждать не хочу, ясно?..
В синих глазах напротив можно утопить всех Уолтеров мира.
В синих глазах напротив я вижу свое отражение.
Усмехаюсь. Медленно выдыхаю через зубы. Болит почти терпимо.
- Знаешь, вы друг друга стоите... но он хотя бы не убийца, - впиваюсь в запястье ногтями.
- Ну как же ничего, - усмехаюсь, поглядывая на Марвина. - У него есть ты. Собираешься это как-то изменить? А получится ли?
Сатанеющий (особенно - не в мой адрес) Эльмо меня забавляет: он похож на взбесившегося кота. Шерсть дыбом, когти уже выпустил, скулы натянуты так, что белеют, и веснушки на них видно ещё ярче... И глаза сузившиеся, злые: протяни такому руку, и он издерёт её в клочья забавы ради.
Ставлю пять фунтов на то, что ещё парочка моих реплик - и него дым повалит из ушей и темени, но вместо этого он...
Он отскакивает от меня, как от прокаженного, а ведь беседа была почти милой.
Осторожно укладываю ладонь на своё колено тыльной стороной вниз: тепло, которое она помнит, мне пока что не хочется ни с чем другим путать. Я скучал. Я забыл, каким ярко-тёплым может быть обычное прикосновение, даже через ткань рубашки; я забыл, как часто у Эльмо сводило напряжением плечи, и как он грелся в моих руках, беспокойно засыпая. А теперь снова вспомнил, Господи, зачем?..
И он вспомнил.
Добавляю к ставке ещё полтинник, что речь про не душистые подсушенные яблоки да песни у костра. Сегодня я разбогатею, не так ли? Все бинго - мои. Все штрафные и пенальти - тоже.
Эльмо жалит взглядом и режет заживо - голосом. Он превращается в оголённый нерв, от которого в воздухе искрит. Да и в руке его я замечаю искры, слышу знакомый треск..
Тогда, в перевернутой вверх дном квартире, он тыкал в меня розочкой, сидя поверх, и не боялся. А вот теперь, проспавшись, придя в норму, пытается защищаться. Тогда, получается, не надо было? Тогда можно было пороть своё горло битым стеклом от подбородка до самых ключиц. Клянусь, до сих пор перед глазами та рана, чуть изогнутая дугой: я точно знаю, она улыбается перед тем, как исторгнуть мне в лицо кровавое месиво.
А сейчас он вспомнил, что ему дорога жизнь.
Впрочем, к чему этот пафос, ему никто не собирается вредить. Может, кроме Уолтера... Но не я. Я выбрал тактику и собираюсь её придерживаться: переродился человеком, и жить буду, как человек. Никакого божьего суда от меня больше не ждите. Если он когда-то и будет, подсудимым буду я. За чревоугодие, например: когда я ем хорошо приготовленный стейк рибай, у меня почти глаза закрываются от удовольствия, а по подбородку стекает розоватый прозрачный сок.
За гордыню - я ведь теперь не считаю людей бестолковым стадом, я точно знаю, что этим они и являются, к чему прикрываться облагороженным словом "паства"? И это плохо, сказал бы Отец, очень плохо, потому что я ставлю себя себя над ними, возвожу сам из себя кумира, прячу церковный алтарь и распятие, а вместо иконы... смотрю на себя, перекошенного, помятого, с пробивающейся сединой в висках и с совершенно потухшим взглядом.
Я выгляжу, как дерьмо, и то - вчерашнее.
...За ненависть мне бы тоже досталось.
Меня толкает в грудь - я делаю шаг назад. В запястье Марвин вцепился так, что это почти больно.
Почти задыхаюсь от всего этого. И от того, что он втаптывает меня в грязь словами, так легко, почти нараспев, на выдохе... Сказал бы, что в крошке Марвине проклёвывается что-то от папочки Уолтера, но знаю, что внутри него сидит тварь куда хуже.
Эльмо, ты - с у м а с ш е д ш и й.
И не из блаженных, которые похожи на великовозрастных детей, незлобливы и бесхитростны. Ты - та самая черноглазая дрянь, которая забивает выводок котят булыжниками.
В такие моменты мне жалко отнюдь не двух десятков лет, которые я на него потратил, а всего того времени после, что я тащил на себе бремя вины.
Тогда, вскапывая мёрзлую землю, я, сам того не зная, рыл могилу для двоих.
И кого ради, спрашивается?.. Надо было бросить его в лесу, как только он начал сходить с ума. А перед этим - воспользоваться. Я же знаю, что он этого хотел. Я тоже хотел, пусть и подчинялся запретам.
Шлю все запреты к чёрту сейчас, точнее, к Богу, пусть он наконец-то меня покарает. Бог, которого нет.
Эльмо тоже запрещает - прикасаться к нему теперь нельзя.
Поэтому я протягиваю к нему вторую руку, укладывая её поверх сомкнутой на моём запястьи ладони. И мягко разжимаю впившиеся в мою кожу пальцы. Не выпуская его ладонь, почти баюкаю в тёплых объятиях, жаль, пальцы у меня грубоваты, зато крошка Марвин не проработал физически в своей жизни ни дня, и у меня ощущение, будто я топлю в своих руках масло.
Интересно, сколько под этими выглаженными манжетами белесых полос от попыток всё исправить?.. Невесомо скольжу по ним пальцами вверх.
И притягиваю к себе Марвина за ворот рубашки рывком. Эта чёртова рыжая каланча лишь немного выше меня, но с такого близкого расстояния мне приходится смотреть снизу вверх, что тоже незаурядно бесит.
- Убийца. И что? И раньше им был. Тебе нравилось.
Усмехаюсь в чужие губы. И что теперь? Устроишь драку?..
Ласково касаюсь большим пальцем кадыка, потому что хочу почувствовать наощупь, как он дёргается от испуга. Эльмо умеет лить яд прямиком в мою душу, но одно я знаю точно: он бы ни за что не стал терпеть. Ушел бы, уволился, растворил мой труп кислотой в ванной - возможно, всё в один день.
Но он всё ещё ходит за мной с моим кофе и папкой документов в зубах, словно собачонка.
Он здесь точно по своей воле.
Мое сердце глухо стучит. Я полон жизни. Полон сил. Уверенности. Магии. О, магии во мне под завязку: клянусь, она кипит во мне, просясь наружу каждый раз, когда на пешеходном переходе невовремя горит красный, или остывает недавно сваренный кофе, или Эдди, м-мать его, опять начинает прикапываться ко мне не по делу... ах, я бы подрезал клювик этой птичке, заговорил бы его так, что он ничего кроме “да!”, “конечно, да!” и “с удовольствием!” отвечать бы не смог - вот было бы занятно-забавно, а, а?
Интересно, он бы вздернулся через пять минут или десять?
Я никогда не признаюсь, но мне почти больно на него смотреть - каждый день, каждый час, каждая секунда будто приближают Рафаила к его финальному аккорду, лебединой песне, после которой он начнет заживо разлагаться, источая сладковатый трупный запах марихуаны. Тик-так, тик-так. Интересно, каков будет пик, после которого все закончится - и начнется?.. Он сорвется? Разобьет голову клиента об колено - ххха-ха, я видел такую сцену в каком-то боевике, и готов поклясться, что в зрачках Эдди плясали те же тени! - и сядет? Начнет долбиться по вене? Или в десна с таитянками?.. Что-то должно произойти. Я это чувствую. У меня отличная чуйка на такие вещи - на падения Башен.
Моя начала падать в шестнадцать.
Я не понял тогда, а он - понял, но ничего не сказал. Раз пережив это ощущение, ни с чем не спутаешь. Земля уходит из-под ног - и возвращается девятым валом сил; сил таких, что хочется кричать, как ломает тело и душу в попытках переварить этот дар. Ты действительно похож на Башню, на небоскреб: тебя строят, строят, строят ввысь в какие-то умопомрачительные сроки, будто из детских разноцветных кубиков, и весь ты в лесах, и в голове твоей шмыгают мыши-полевки-птички-зайчики... но фундамент твой трещит и кричит - клек-кляк-клек не раскрывай роток, несущие стены стонут, проседая - ахххххх, и в итоге ты просто падаешь, как лошадь с подрезанными бабками, вот только ты много-много больше, выше и тяжелее, чем лошадь... чем слон... чем кит...
Разбиваешься вдрызг, до кровавых соплей. Голова отлетает по инерции. Тебя даже подталкивать не надо - сам упадешь рано или поздно. Я знал это, всегда знал, клек-клек, знал, что паду… но не так. Не от твоей руки...
его руки теплые и чуть обветренные - кажется, ничуть не изменились; так приятно и жутко снова чувствовать знакомое прикосновение... и помнить, что последний раз он касался меня, п р о щ а я с ь - а перед этим убив
...так все будет, Рафаил, пророчествую тебе. Ты упадешь, как упал я. Ты обязательно упадешь - еще ниже, чем ты сейчас; о, если ты думаешь, что ниже некуда, спешу тебя огорчить... есть. Я чувствую кожей, что ты близок... к чему-то. Что станет твоей точкой невозврата, а, а?..
это смешно, но я все равно благодарен тебе за те две минуты, которые ты простоял у подножия моей дымящейся, разбитой башни - пусть даже ты её толкнул; это неразумная, воспеваемая поэтами благодарность любящей собаки, верного сокола - лизать руки, умирая
...я бы записался в добровольцы, но отлично знаю, что ты мне не по зубам. Никогда не был. Я могу разорвать тебя, я могу вытрясти из тебя душу - а толку? Я не выиграю, потому что никогда не получу того, что хотел.
Тебя.
Твою душу - добровольно; твое сердце - добровольно; тебя всего - добровольно, без ультиматумов, без чувства, что ты здесь из жалости.
глаза щиплет; я по-птичьи дергаю головой назад, отвоевывая больше пространства. отвяжись, эдди. отъебись от меня. ты слишком близко. слишком резко. слишком... слишком для того, кого я могу отправить в нокаут движением зрачков. отвянь, лицемерная блядь, не лезь в душу, не смотри на меня, не...
трогай...
меня...
Я, бллять, любил тебя; любовь ослепила меня, сделав беспомощным и глупым, как курица... когда-то я хотел, чтобы ты подошел вот так вот, глядя на меня и видя не только ученикадругавоспитанника, а... меня. И вот ты подошел, а я и не скучал совсем, как видишь. Не скучал - по этому ощущению собственной неполноценности, недостаточности, бракованности. По ужасу и непониманию, сковавшим меня тогда. По детской обиде, собирающейся влагой в уголках глаз. Не скучал.
- Мене, мене, текел, упарсин, - цежу сквозь зубы в эту волчью усмешку, в эти глаза со злой искрой, с червоточиной, которой никогда не было... или была, но я не замечал в упор?.. - Ты мне противен.
И что теперь? Что мне теперь делать?.. Я пытаюсь стряхнуть с шеи его руку. Я пытаюсь не думать о том, что мою ладонь теперь сжимают его пальцы - мирно и тепло, почти как тогда. Почти как я хотел. Всегда хотел.
- И что? - передразниваю. - Где твой нож, душечка?.. У убийцы должен быть нож. Без него совсем не то. Я скучаю по нему. Нам с ним было так хорошо... - выдыхаю, нарочито мечтательно закатывая глаза, и стараюсь не замечать, что влажная капля-таки ссскоти-на-скати-лась по щеке; что мышцы живота напряжены так, что их сводит - будто мышцы остановят удар, ха... что воздух вокруг моей головы густеет и наливается болезненным жаром...
- Без ножа ты жалкий... - приближаю свое лицо к нему так, что почти упираюсь лбом в его лоб, и нависаю, заставляя отклониться назад. Молюсь, чтобы он никогда не узнал, чего мне это стоит,- Зависимый... - глаза в глаза, Эдди-Рафаил, глаза в глаза, - Брешущий птеннн-чик...
Перевожу дыхание как после долгого марафона - и не могу избавиться от ощущения, что каждое, блять, сказанное слово относится к...
ннннахуй.
Отредактировано Marvin Madigan (2021-12-27 00:44:54)
Эльмо - премерзкая язва на моём нёбе, которою нет-нет, да заденешь языком, отдирая едва зажившую корку, и всё начинается заново. Казалось бы, я похоронил всё много столетий назад - историю о деревенском сироте, которого выбросили умирать на мороз, как ненужную псину; историю о нашей дружбе, о моём сраном милосердии, да и его, Эльмо, тоже похоронил...
Ничего, блять, не закончилось и не изменилось с тех пор. Вообще ничего. Говоря о стадиях горя, кое-как дойдя до второй, я, кажется, свалился в жесткий откат.
Я всё ещё на заснеженной поляне у горки земли, оттираю руки снегом, роняя скупые слёзы. Мне даже плакать стыдно.
Кровь въелась в кожу, застряла под ногтями, отпечаталась на губах. Кровь везде, и на снегу она так и не темнеет, оставаясь насыщенной, как вино - а жмых пришлось оставить под землей, так надо было, ясно?..
Я буду помнить её ещё очень долго, пока старческая деменция не встряхнёт мои воспоминания, не развеет по ветру из них добрую половину, остальное смолов в пыль да обломки, смешав, спутав время, место, лица..
Разве после этого можно хоть что-то во мне доломать?
...и что, малыш, стоило учить древнеарамейский и библейские эпосы, чтобы пытаться снова и снова забраться ко мне под шкуру?..
Милый, хороший Эльмо. Мне нравится смотреть на то, как он пытается.
Но, похоже, даже сейчас он думает обо мне слишком хорошо.
Отвратителен, как же, и дни мои сочтены. Словно в насмешку он цитирует фразу, начертанную в доме тирана одним из моих братьев, а мне и правда хочется смеяться. Я и сам себе отвратителен. Нет во мне, и таких, как я, никакой святости, есть и была пыль в глаза, и жестокости не в меру много.
Мы не были убийцами, на самом деле. Мы были солдатами.
Наверное, теперь меня можно называть дезертиром.
Я замираю на месте, когда он приближается ко мне, замираю и даже не дышу добрых полминуты. Слова сливаются в один мерный, почти музыкальный поток, и я с трудом воспринимаю их значение: вместо слов я слышу тембр голоса, вижу потемневший взгляд, блестящую в уголках влагу.. Меня бросает в жар, когда по веснушчатой щеке таки скатывается слеза, пусть одна, всего одна пока что...
Тогда, зимой, после того, как Эльмо увёл танцевать всю деревню, я мог поступить по-другому. Я мог отправить его спать, его сердце бы просто перестало биться, пока он сладко улыбается во сне, держа меня за руку. Он бы не знал, кто его убил, что случилось, он бы не почувствовал боли, он бы не знал о том, что его осквернили предательством...
Тогда, зимой, я сразу знал, что не смогу убить его своей силой - не смогу наслать на него болезнь, заставить тихо угаснуть, не могу просто остановить его сердце, лишить дыхания, чтобы это было быстро, чисто.
Никогда прежде я не убивал руками; пусть мне и приходилось резать, чистить, вправлять, шить, всякий раз это было для того, чтобы исцелить, а не лишить жизни, убивал я по указке свыше, как цепная собака, как все мы, воинство небесное, ангелы господни, а тут...
Отобрать вот так по-тихому, украсть жизнь, с лживым сожалением и беспомощностью глядя в глаза, или и вовсе отвернувшись - я не смог.
Поэтому - нож.
Поэтому Эльмо - воспалённая рана под вспухшим рубцом, зашитым несчётное количество раз, исчерканным стежками чёрных от запекшейся крови нитей... Нить хочется выдрать с мясом, вскрывая всё, выпуская кровь, ране надо подышать, посмеяться, ещё парочку раз пóшло назвать меня дорогушей, словно все эти мелочные издёвки способны исправить то, что я сделал.
Ничто не способно.
И я уже знаю, что собираюсь сделать ещё хуже.
Я хочу, чтобы всё закончилось, чтобы он перестал быть моей навязчивой идеей, хочу перестать думать о том, как бы всё было, если бы я не отстранялся, не отворачивался, не закрывал глаза.
- Жалкий? Ради всего святого и не-святого, научись уже толком врать.
Он заметил, что мне больше не нужно держать его за шею? Не приближайся ко мне, не трогай, не говори - командует он, и приближается, прикасается, заводит разговор первым. Из меня лжец получается в разы лучше.
Мои ладони скользят по его шее вверх, зарываются в волосы, почти как тогда, я словно пытаюсь успокоить его. Сейчас всё почти как тогда - мы уже стояли так когда-то, прижавшись лбами, и я гладил его по голове, уверяя, что всё пройдёт, видения отступят, голоса умолкнут, всё непременно наладится.. Эльмо вырос, из этих объятий начала ускользать невинность, потому их не стало: я чтил запреты. А потом не стало и самого Эльмо.
Меня выкидывает на берег воспоминаний, и я хочу хватать ртом воздух, точно рыба, которую вымыло на песок девятой волной. От отчаяния мне хочется сомкнуть пальцы на чужих волосах, потянуть, сделать больно - ему, себе; хочу, чтобы больно было всем, кто рядом, и кто далеко, чтобы все давились бессильной злобой - быть может, тогда это станет нормальным и для меня? Обычным?..
Нет, не станет. Пусть всё закончится, слышишь?..
Голос мой звучит хрипло - я сбивчиво шепчу в чужие губы, и это так похоже на поцелуй, что..
- Нет ножа, и не будет. Нож больше не нужен.
Подаюсь вперёд, заставляя Эльмо отступить, глажу кончиком носа его влажную щеку; из горла вырывается вместо выдоха похожее на стон мычание; я впиваюсь губами в чужой рот, сминаю его; во мне осталось ни нежности, ни терпения, всё потрачено под ноль в прошлом.
- Ни ножа... ни Бога... ни лжи о спасении, веришь?..
Шепчу в его губы, отрываясь от него на на какую-то секунду, и делая шаг вперёд, упирая Эльмо в стол. Наши бёдра соприкасаются, выпирающие тазовые косточки Марвина больно впиваются в кожу, но мне плевать. Мне плевать, даже если он всё ещё плачет
я надеюсь, что он плачет
Поцелуй больше похож на глубокую затяжку какой-то забористой шмалью: воздух спирает настолько же, аж в глазах темнеет, и кружится голова.
Жар прокатывается вдоль хребта тёплой волной вниз.
Мне очень хорошо.
Мне слишком плохо.
Прикусываю чужую губу почти до крови: даже если, нет, когда он меня оттолкнёт, это останется ему на память, подарок его неумелую ложь.
трогать - не смей, подходить - не смей; кто из нас жалок, Эльмо?..
Ni dios, ni patrón, ni marido. Так, Рафаил?..
Ты потерял Отца - я никогда его и не знал. Мы встречались взглядами - ты отворачивался первым. Я начинал возню - ты заканчивал: спокойно и непреклонно. О, не было ребенка послушнее маленького Эльмо: как ни расшались, утыкаешься лбом в мягкую стену, и хоть тресни, не сдвинешь с места... от детских истерик остается привкус стыда, потому что нельзя, нельзя так себя вести с тем, кто просто тебя... ну... любит?..
Просто так, ни за что. Незаслуженно. Беззаветно.
БЕЗ ОТВЕ клек клек ДНО ТНО
Гладит и греет у костра, не требуя ничего взамен; рассказывает сказки и забирает боль просто за тихое “спасибо”. Этой любовью было пронизано все мое детство, окрашенное в золотистые осенние тона; я перебираю воспоминания, как деревянные теплые бусины. Не та осень, когда все увядает и гниет, а та, когда тепло, куча ягод и грибов и все искрится медью...
теперь медью искрится моя тяжелая тяжелая опилочная голова - будто в насмешку дана она мне, как венец, как корона для дурака; чтобы помнил, чтобы знал, что отняли у меня, чтоб не забывал никогда, чтоб вспоминал каждый раз, заглядывая в зеркало, проходя мимо светящихся витрин, мимо мерзлых луж
...в каждом шаге, каждом вдохе, каждой поре - Бог. В каждой хворостине, собранной для костра. В каждом яблоке. В каждом кролике, пойманном в силки - Он. В каждом случайном взгляде и чуть виноватой улыбке. В каждом перышке. Бог. Отец. Покровитель. У каждого - свой.
Свой свой прославленный герой В КАЖДОЙ ВИНОВАТОЙ УЛЫБКЕ ЧИТАЕТСЯ АХ КАК ЖАЛЬ НО ТЫ
ТЫ
Я
ТОЛЬКО НЕ ТЫ ВЕДЬ ВЕДЬМ ведьм ведьмаччччок кнута щелчок по спине наискосок от уха до поясницы ах бы объясниться что я кто я тебе - волколак проклятый или...
...я ведь просто человечек человечек челове чиш ка.
ЧШШШШШШШШШШШ... руки - теплые, родные настолько, что кажутся продолжением меня-человечишки, как привитое дерево - жалят жаром пожаром, скребут ногтями приятно и инородно, и я послушно склоняюсь вперед, преодолевая разделяющие нас два миллиметра как “Энтерпрайз” - космическое пространство... касаемся лбами.
Я самый послушный ребенок.
Я могу видеть капельку пота - или воды? - на его виске: она маленькая и блестит так красиво, что мне хочется утащить её себе в гнездо. Я могу видеть его огромные черные зрачки. Я могу видеть себя в них - несуразного, чужого... живого, но все еще человечишку.
Пройдут тысячи лет, а ты останешься.
Пройдут тысячи лет, а я покроюсь сетью морщин и трещин и рассыплюсь прахом, песком и перхотью.
Я ушел за тобой как ребенок (я и был, ха) за гамельнским крысоловом. Был ли выбор? Умереть в стоге сена, расчесывая в кровь блохастую голову и рассасывая лед - и поел, и остыл от горячки. Утопить бы не утопили - пруды замерзли, колодцы на вес золота, куда там! Околел бы - подобрали бы скрюченный труп на заступ и кинули б в овраг поглубже.
Выбор был и казался прозрачным: жизнь или смерть; либо ты идешь на голос, либо голоса потом закрывают тебе веки, не зная, что сказать напоследок тому, кто и не пожил вовсе.
Где я свернул не туда?.. Голоса говорили: убей, или будешь убит. Будет убит. Ты думаешь, я своей смерти боялся? Ха-ха. Больше всего на свете я боялся увидеть сквозные дырки на белых крыльях и красный-красный пух. Из-за него я ушел за голосами. Из-за красного, цвета вина, пуха. Ты не знал ведь, да? Для тебя это все - от лукавого.
Весь я - от лукавого, потому что от лукавого моя голова, а в голове моей двери и звери. Стояли звери около двери... И я ушел.
Зимой пришел, зимой ушел...
Когда я ушел за тобой, я не умел толком говорить и не знал ни одной молитвы. Я умел кусаться. Есть, пить, таиться. Очень хорошо знал звуки чужих шагов... всему научил меня ты. И всем играм научил - ты... И вот я здесь, играю с тобой в нашу старую игру, а ты, сссссукин сын, не говоришь мне “стоп”; не тянешь свое теплое, и от того еще сильнее ранящее чшшшшшшш, как в тот раз, когда я едва тебя не...
ЧШШШШШШШШШШШШ
Т И Х О
НЕ БУДИ ЛИХО
ай да оно и не спит уж сколько лет чего ходить на цыпочках да взгляд отводить коли лихо ужжжже тут ужжжом свернулось под рукой твоей в тепле в тесноте в тихой оби-де
быть беде...
Бытьбедеэдди.
Нож тебе больше не нужен - потому что есть пистолеты. Нож тебе больше не нужен, потому что есть острый злой язык. Неужели ты прятал его все это время? Неужели, говоря “спокойной ночи, Эльмо”, ты на самом деле хотел сказать...
длинный-длинный писк цензуры взрывается в моих висках заставляя морщиться
Ты - худшее, что могло со мной случиться, ангел мой, душечка. Ты заставляешь меня - МЕНЯ, БЛЛЛЯТЬ, ТОГО, КТО МОЖЕТ ПРЕВРАТИТЬ ЗДЕСЬ ВСЕ В ОТВЕТ НА ЗАГАДКУ “ЗЕЛЕНОЕ ПОТОМ КРАСНОЕ И КРУТИТСЯ” - отступать. На шаг. Упираясь в стол. Отступать некуда.
Нет больше любви. И осени. И меди. И яблок. Тихой, свернувшейся нежным горячим кроликом в груди любви - нет больше. Она слишком долго боялась лисы и умерла от голода. Теперь там остов из тонких острых косточек с нанизанными на них блестящими бусинами и фантиками. Бога нет.
Человечишки остались. Один-ноль. Или не один... сколько там уже накапало?
Я даю себе зарок не отвечать, не двигаться, не реагировать, не поддаваться.
С тем же успехом я мог бы пообещать себе не дышать.
Вдоооооооохххххх выдоххххх свистящий в чужие губы - мне на секунду кажется что я выпил из него душу и мне с т р а ш н о, но он целует меня, кусает меня, меня, и я срываю с его обветренных губ корку, разлизываю её до привкуса железа - или он сам разбивается об меня, я не знаю...
Горькие-горькие губы; злые-злые зубы; я не могу отвернуться, я не могу уйти, не могу, НЕ МОГУ, потому что я не хочу быть здесь - и где мне еще быть, как не здесь, а?..
Отче, если ты разбудил меня для этого, то иди ты на...
Хочу обхватить ладонями его лицо. Хочу обхватить руками его шею. Я так хочу почувствовать пульс - всенепременно учащенный, мчащийся, как поезд - под пальцами. Я так хочу стиснуть ногтями его затылок - просто так, просто потому что могу оставить хоть какой-то след в его жизни помимо деревянных игрушек, которые я дарил чтобы почувствовать тепло его рук... я хочу оставить на нем след. Потому что я живой. И он - живой. И он не отворачивается и не говорит мне мягко, но настойчиво: чшшшшш хватит...
мне никогда не хватит - захлебываюсь им, этим ощущением ж и в о с т и и ожиданием подвоха
Хочу...
Вместо этого я стискиваю побелевшими пальцами край столешницы, будто воздушный шарик с гелием, боящийся улететь. Я даю себе зарок не трогать. Потому что я нихрена, нихренашеньки не верю - ни в Бога, ни в нож, ни в его отсутствие. Первый - плешивый вуайерист и всегда подглядывает. Второй - появляется слишком внезапно. Я почти готов.
Почти.
- В-верить? - вырываю секунду из его губ и с трудом перевожу дыхание. Кривлюсь в усмешке. - Тебе?..
Ни Бога, ни господина. Я не могу разорвать этот порочный круг. Мне от него плохо. Мне от него до одури хорошо. Это убьет меня. Снова.
Ты знаешь, мне плевать, умру я или нет, но от тебя я еще одного удара просто не выдержу. Рассыплюсь, как карточный домик. Воскрешай, не воскрешай - никакого смысла. Что-то внутри тонко-тонко звенит, как туго натянутая струна, и мне так страшно, что она оборвется, потому что это конец, совсем-совсем конец - это не собрать, не склеить, не вылечить.
Не тяни из меня жилы, пожалуйста. Мне очень страшно. Знаешь... тебя-то я тоже не пощажу.
Укус на губе - как печать сургучом: горячо, чуть больно, надежно. Не вскроет никто. Я откидываюсь в жадные руки на затылке - и тут же бодаю его лбом, забирая секунды; я нащупываю ладонью на столе нож для резки бумаги. Щелк-щелк, клек-клек - лезвие упирается Эдди чуть левее кадыка. Не самое грозное оружие, но.
- А т-ты не очень-то понятливый, да, д-душеч-ка? - шепчу, потому что говорить сейчас в полный голос - преступление сродни брани на мессе. Облизываюсь. Солено. И влажно, ч-черт... - Что ты задумал, м-мудак?..
Шмыгаю носом. Я ударю тебя раньше, чем ты меня. Хоть словом, хоть делом, хоть ножом. Я буду готов. И... свободной, левой рукой я медленно, будто украдкой, скольжу к его воротнику - и хватаю, точно зеркаля его движение, и касаюсь пальцами влажной и горячей кожи...
я не пощажу тебя, слышишь?.. - говорю ему; говорю своему отражению в его зрачках
Тяну на себя за ворот, отталкиваю ножом. Романтично, душечка, тебе все еще нравится?..
Щелчок ручки; дверь в офис начинает открываться, скрипя как хор из преисподней.
Нам такой аккомпанемент очень к лицу.
Мне больше не страшно. Выбор сделан, и жребий брошен. Я себя выдал - поцелуем, который больше похож на попытку поставить клеймо..
Я себя выдал - скачущим бешено пульсом, жадными руками.
Я выдал себя глупым предложением - верить.
Я жду хоть какого-то ответа после того, как я вскрыл все карты - лихо, порывисто, и.. неужто впустую? Как это глупо; Эльмо вырывается, а всё, о чём я могу думать - это перспектива судового процесса за домогательства. Бллять, как я мог так проколоться, какой идиотизм: стоит этому милому веснушчатому мальчику захотеть, и Уолтер не только разденет меня до нитки, но и закроет по условному сроку и обяжет проходить терапию, регулярно посещая группу поддержки. При мысли обо всём этом у меня мгновенно влажнеют ладони, что, впрочем, я замечаю не сразу, но...
Моей карьере конец. Я никогда не расплачусь с долгами. Господи, Эдди, ты хоть немного думал о будущем перед тем, как спускать все деньги на кокаин?
Потом, когда их стало меньше, Эд перешел на героин, потом, со временем, фентанил показался ему не такой уж плохой альтернативой.
Эдди тогда так много спал.. Ощущаю удушающий приступ зависти.
Почти как ты, тогда, в земле, только я спал невыносимо тревожно.
Уолтер меня уничтожит, определённо.
...А Эльмо наконец-то мне отвечает.
Робко, нерешительно словно - ласкает своими губами мои, и это тоже почти больно, я мечтаю поймать его язык своим, но он ускользает, весь Эльмо ускользает, пока я перевожу дыхание.
И уже в следующее мгновение мне в шею утыкается острие... канцелярского ножа.
Мне этого хватает с лихвой. Это даже лучше, чем..
Хрипло смеюсь. Отстраняюсь, насколько это нужно, потому то эта рыжая дрянь решила прикончить меня тупым лезвием. Силы придётся приложить, чтобы проткнуть им кожу как следует, но.. У Эльмо всегда было плохо с координацией. Даже сейчас замечаю: то еле давит на кнопку лифта так, что тот стоит минутами. То случайно рвёт в руках бумагу, тёпленькую, свежеотпечатанную - несёт к моему столу, а на неё уже вмятины и надрывы от его пальцев..
Что я задумал? Мы одинаковые в некоторой мере, милый. Мы одинаковые, потому что ты можешь свернуть мне хребет движением зрачков, а я могу остановить твоё сердце одним лишь взглядом. Не нужен нож, не нужны пистолеты, угрозы.. Если бы кто-то из нас хотел, второй давно уже был бы мёртв.
Всё остальное - игра, и только
...Не прикончить, а подразнить, так? Поиграть в поддавки, только наоборот
это заводит так, что я почти захлёбываюсь слюной
...это может когда-то закончиться?
Канцелярский нож в руках Марвина туповат и с зацепками. Я чуть подаюсь вперёд и чувствую, как он пытается надорвать мою кожу, вцепиться в неё металлическими заусенцами, рвануть на себя.. Крайне посредственное орудие самозащиты.
...И тут я слышу скрип дверных петель.
- НЕМЕДЛЕННО ВОН, Я ЗАНЯТ! - рявкаю, глядя через плечо.
Дверь захлопывается с той стороны. Прислушиваюсь: шаги удаляются. Кто бы ты ни был, ты невовремя.
Подожди там, у входа в офис, ещё пару жизней, ладно?..
Перевожу взгляд обратно на Марвина. У того вид такой, будто он не защищает свою жизнь, а играет в игру. Впору рассмеяться: он всегда был такой, верно? Всё было ему - игры.. В то время я больше всего на свете любил его улыбку. А теперь она напоминает оскал готовой наброситься на жертву кобры.
- Крепче держи свой нож, ладно? - хмыкаю я.
Мои руки опускаются по чужой спине вниз, я отстраняюсь - ровно настолько, чтобы скользнуть ладонями ниже поясницы, и, подхватив Марвина за бёдра и задницу, одним нарочито неспешным, тягучим движением движением подсадить на стол. Важно, чтобы он не потерял баланс. Важно, чтобы канцелярский нож с зачатками ржавчины на навершии не вонзился в... Сссука.
Острие впивается в кожу. Узкий алый ручей скатывается к ключицам, но я за него не обижен. Мизерная плата, мизерная.
Развожу чужие ноги в сторону, скользнув ладонями по внутренней стороне бедра - нагло, словно и нужно так, словно мне разрешили...
И, по-прежнему удерживая шею-спину-хребет натянутыми, точно струна, разве что, вместо грифа у нас - нож у шеи; - подтягиваю Эльмо к себе ближе за бёдра, сжимаю пальцами ремень, лямки брюк...
Шее остро и почти не холодно - тонкий металл быстро греется. Немного влажно - тонкая струйка крови спешит вниз..
Ниже живота - тепло. Откровенно жарко.
- А теперь положи нож, пожалуйста.
Даже через одежду прощупывается, насколько он тощий, господи. Кожа обтягивает кости и мышцы, да и тех не то чтобы много. Поглаживаю большими пальцами те самые косточки на бёдрах, которые оставили на мне пару синяков. Трахаться с ним - наверняка что пытаться подрочить о бельевую тёрку. Пристрелите меня на месте, если я ещё об этом не думал; если при мысли об этом у меня не встаёт.
- И закрой дверь: взглядом, как ты умеешь, - я даже выпускаю из ладоней его талию и упираюсь ими же в стол.
Рукой, той, что возле руки Марвина, слегка поглаживаю его пальцы. Прикосновение получается горячим и терпким.
- Впрочем, нож можешь не убирать. Видишь, играю по твоим правилам. Поговорим?..
Чувствую, как где-то тлеет небрежно брошенная сигарета: наверняка уже прожгла где-нибудь дыру, и прожжет еще раз, только уже в бюджете Эдварда, когда придет счет за ремонт. Запах едкий, чуть химический. На мгновение воцаряется тишина. Тихо так, что я слышу, как растут волосы. Ногти. Его самоуверенность. Слышу, как перекатывается пыль: ему бы стоило выдрать уборщицу за неисполнение прямых обязанностей, а не...
меня.
Тишина взрывается звуками: шелестом мнущейся одежды, хриплым смехом, сдавленными вздохами, скрипом дверных петель - ручка лязгает громко-громко, как ржавые железные зубы; оклекклек-криком - я теряю из виду его глаза, когда он оглядывается через плечо... а когда взгляд возвращается, я его не узнаю.
Всего его.
Я представлял это иначе - раньше; я представлял это иначе, когда просыпался среди ночи со всхлипом-полустоном и, стыдливо горбясь, на полусогнутых шел умываться. Да, блять, я себе это представлял, ты доволен?.. Марвин, кстати, тоже. Вот ему как раз было бы все равно: нет больших ожиданий - нет ни огорчений, ни фрустрации. У него от его драгоценных таблеток вообще давно уже нет никаких... ожиданий. Ни утром, ни вечером, ни по заказу, ни без.
А я ведь правда все по-другому представлял, знаешь?
Я нависал бы над твоим чуть сонным, а потому по-особенному теплым лицом, когда едва светает. Мне почему-то всегда нравились именно предрассветные часы... знаешь, когда туман стелется, и мир духов тесно переплетается с миром живых, и силы во мне прибывают, а цепи контроля, заботливо тобою натянутые - слабнут... все розовато-алое. Я выдохнул бы тебе в губы облачко пара - и, может быть, чью-нибудь заблудшую душу, но ты не узнал бы. Я бы был с тобой нежен - столько, сколько смог бы унимать дрожь в своих руках. Я мог бы утащить тебя туда, где я - огромный страшный дракон, а ты - моя снежная королева. У меня в душе есть и такой закуток. Веришь?.. Да не узнаешь. Никто не узнает. Я мог бы утащить тебя туда, откуда ты не нашел бы выхода без моей помощи. Я бы помогал тебе, касаясь, дотрагиваясь, гладя, перебирая волосы пальцами, а мольбы сминая в горсти... и никогда бы не смог так с тобой поступить. Ну, тогда.
Я бы был с Рафаилом нежным и восторженным - а его пальцы уверенные и твердые, как при разделке мяса, и мне хочется смеяться над собой и плакать, потому что я все равно хочу быть к нему так близко, чтобы срастись кожей; еще лучше - залезть прямо в него, как в костюм, и свернуться, заняв собой всю тяжело вздымающуюся грудную клетку. Так я точно буду там один.
К тесноте и темноте я успел привыкнуть.
К жару на губах и под чужими ладонями - нет... сидеть на столе мне неудобно: это тело надо кормить сильно чаще, чем я привык, а я... я забываю об этом... Марвин, конечно, помнит, но и у него не слишком-то хорошо получалось. Мне неприятно на него смотреть: на эти крупные суставы, на эти идиотские веснушки... я едва удерживаюсь от того, чтобы не накинуть на себя морок и вернуть себе свое тело хоть на пару минут, но вовремя вспоминаю, что ладони плавят не его.
Не меня. Марвина. Веснушчатого идиота. Ха-ха. Вот ирония.
...но все равно плавят: кожу, мышцы, кости - все до самого черного, как деготь, нутра.
Бесшумно хватаю ртом воздух - рыба точь-в-точь. Давлю на нож чуть сильнее, перехватывая...
ай.
Кровь красная-красная и такая до смешного нелепая на белом воротничке уважаемого юриста. Бриться надо аккуратнее, Эдди... Тянусь свободной рукой, касаюсь пальцами ткани - на ней расцветают маки. Веду большим пальцем поперек его шеи, чуть давлю на кадык, чертя красную полосу - пунктиром.
клек клек продолжи засей поле подари вторую улыбку - ррррраз наотмашь и все - моргаю. Моргаю. Моргаю, стараясь прогнать видение: Эдди с откинутой назад головой. Неестественно выгнувшийся. Эдди захлебывается, вот только не оргазмом, а собственной кровью. Потому что клек-клек - и готово. Смотрю на свою руку и будто не узнаю. Шепотки ввинчиваются штопором в мозг. Ты не прав, Рафаил: ножи нам жизненно нужны. Для остроты ощущений, ха-ха.
Ха-ха
ХАХА СЕЙЧАС ВЫЫЫЫПУСТИМ лязгаю зубами, перехватывая нож удобнее
ПОТРОХА
ПОДОЙДИ ПОБЛИЖЕ отклоняю предплечье по траектории движения: от уха до уха, так велено?
СТАНЕШЬ НЕПОДВИЖЖ...
...бросаю нож так, будто он обжег мне руку - а так и есть, да; он блестит, как чешуя неведомой рыбы, падая; так же неведомо блестят глаза Рафаила - почти невредимого, и я чувствую ладони на бедрах, и мне хочется скорчиться и сбежать, или просто напиться, потому что... смешно, но потому что я хотел этого больше полутора тысяч лет, и полторы тысячи лет я не знал, я не мог знать, что простые прикосновения могут заставлять гореть и рдеться.
Не бросай меня одного больше. Мне было так холодно в снегу. Я готов забыть все свои угрозы. Я готов вспомнить все твои любимые песни. Все любимые места. Моргаю. Дождь из блесток. Моргаю. Снег идет, оставляя на волосах Рафаила седину. Сервер перегружен. Перегрет. Я ничего не понимаю больше. Он отталкивает меня двадцать лет. Он за двадцать минут спешит дать мне все, чего я за полторы тысячи лет не получил. Свое дыхание, вкус губ, шершавость языка; несдержанность, горячность, честную горечь. Я осторожно обхватываю его бедро правой ногой, коленом прижимая к себе и будто пробуя ощущения - и уместность. Прогибаюсь, но не уворачиваясь от рук, а подставляясь под них; ладонь, только что сжимавшая нож, ложится Эдварду на затылок, размазывая кровь. Ножа больше нет, не бойся, душечка. Или бойся - сам не знаю... Притягиваю к себе за волосы, свободной рукой убирая с его лба дурацкий вихор, и сам целую жесткий рот, все время старающийся углубить поцелуй, и сам обхватываю ладонью его лицо, и веду пальцем по острой скуле, и прижимаюсь бедрами, и отклоняюсь назад, упираясь ладонью в стол позади себя, и тяну его к себе, за собой, на себя, и...
...и мне все время кажется, что вот-вот раздастся гудок и скажут: стоп, снято! Шутливо похлопают по щекам и заботливо спросят, не подумал ли я случайно, что все взаправду?.. Что-то случится сейчас. Я это чувствую, как чувствовал тогда холод упирающегося под ребра ножа. Только тогда я не верил. А сейчас - верю.
Что-то случится.
Это не может быть взаправду. Слишком хорошо. Слишком стремительно. Слишком... сладко. Как сыр в мышеловке. Как начиненная стрихнином ягнятина. Он вот-вот засмеется и уничтожит меня своим гребаным смехом: я уже вижу зачатки торжествующей улыбки в уголках его губ. Нет. Нет. Зло щурюсь. Не смей. Ты облажался, Эдди. Так зверя не загоняют.
Закрыть двери? Да пожалуйста. Оторвавшись от него, упираюсь лбом и легонько щелкаю пальцами у его виска.
Щщщелк клек-клек.
Двери захлопываются и закрываются с глухим лязгом. Двери сюда. Туда. Отсюда. Все двери на этом этаже - и на двух этажах вверх и вниз. Щелк. Никакого сквозняка.
Закрываю все двери для Рафаила.
Дверь перед собой захлопываю с особым остервенением - и каким-то мазохистским удовольствием. Никаких переговоров, Эдди.
Я будто проваливаюсь в теплую черную массу, в жирную грязь, в которой тяжело дышать. Сознание идет рябью. Последнее, что я вижу, перед тем как закрыться - его глаза и кровь, размазанная по шее. От взгляда Эдди по моим венам пробегает свет. Совсем как раньше.
...мое-марвина тело обмякает и падает на стол, глухо ударяясь затылком.
Смотрю на дверь перед собой и не дышу. Темно кругом, потому что я еще не понял, где хочу находиться. Я знаю, где, но... нет. Слишком высокая плата. Слишком. Ощущения сродни вырванному из голодного рта куску пирога.
Почти не сожалею.
У пирога привкус белладонны и паслена.
Марвин, твой выход - если хочешь, конечно. Мне нужно подышать.
Отредактировано Marvin Madigan (2021-12-30 15:54:55)
Разговор не получается.
...И хорошо.
Я без понятия, о чём с ним можно разговаривать. Прежде мы говорили много, слишком много в нашей прошлой жизни, я завирался, как мог, лил ему в уши тот яд, который прежде заливали мне, а он.. верил. Просто потому, что говорил это я.
Никакой больше дерьмовой лжи. Я уволился со своей должности, Отца нет, я никого больше не лечу. Я даже крыльями не пользуюсь.
Я не обязан больше никого убеждать, никого заставлять верить кому-то, служить, идти по накатанному пути...
Я рад, что Эльмо не хочет со мной говорить. Я ловлю его поцелуй, наконец-то он смелеет; я захлёбываюсь его вниманием и скупой, несмелой лаской настолько, чтобы со сбившимся от удовольствия дыханием мычать что-то ему в губы.. Ччёрт, он обнимает меня ногами; я прижимаюсь к нему крепче, голодно и жадно, и в этот момент по моим венам растекается блестящей бороздой расплавленный металл..
Жарко.
Я сгораю на месте.
Я так долго не протяну.
Я тоже не так себе это представлял.
Я, на самом деле, практически всегда не представлял себе это никак. Мне было запрещено. Земные удовольствия - для существ из плоти к крови, а архангелы Господни - создания иного порядка, не так ли? Вылепленные по образу и подобию Отца, не предназначенные для того, чтобы быть мужем или женой - нам так говорили. И что теперь? Отца нет - мы есть. Боги умерли - а существа, якобы созданные ими, живее всех живых и ходят по земле.
Нас всех обманули.
Хватаю ртом воздух при мысли, что всё было напрасно. Наша служба, наш крест, который мы несли; то, что я сделал с Эльмо.. Всего этого можно было избежать. Можно было просто продолжить скитаться от деревни к деревне, от города к городу, давая птичьи выступления, можно было ночевать на сеновале или конюшне, закутавшись в плащи, можно было, наконец-то, не отворачиваться тогда, когда он жался ко мне, точно котёнок, можно смотреть на его раскрытый мягкий рот, можно было касаться его своим, изучать, не боясь получить ожоги... В памяти воскресают образы, которые я рисовал непроизвольно - эфемерные, хрупкие, воздушные.. Кожа к коже - мягко, тепло, немного терпко, чуть-чуть больно, всегда - невыразимо сладко и так тесно.. Пахло бы костром и украденным счастьем, которого я не заслужил. Я бы смотрел, как он улыбается. Наблюдал за тем, как он снова смеётся. Задерживал дыхание, слушая, как он стонет...
Ничего этого не произошло. Мы всё потеряли - я всё потерял одним движением, одним росчерком..
Лучше бы я дезертировал раньше.
Нависаю над ним, упершись ладонями в стол, и пытаюсь перевести дыхание, глядя, как он щёлкает пальцами.
Мой хороший, послушный, славный мальчик. Всегда был послушным, даже сейчас, когда пытается играться с ножом - кажется, я не заметил, как он его выбросил; кажется, горловина моей рубашки опять окрашена в цвет спелого граната..
Кажется, нарисованную на моей шее линию можно называть мишенью или выкройкой - влага приятно холодит горло; осознание того, что она холодит его от уха до уха, закручивает мои и без того взведённые нервы до предела и пускает по ним разряд тока.
Эльмо, твою мать, тебе уже говорили, какой ты псих?..
Я говорил тебе, как это может нравиться?..
Нож далеко. Это славно, наверное, хотя я знаю, что при желании у Эльмо и воздух станет острее заточенной дамасской стали.
Мы по-прежнему играем в поддавки.
И я не успеваю ничего сделать, прежде чем он...
...Просто валится на спину обмякшей куклой, а я, ошалевший, испуганный, взываю ко всем своим силам, лишь бы понять, что произошло, что не так?..
Эльмо дышит. Размеренно и ровно, пока я укладываю его на стол, осторожно, точно хрупкую статуэтку ручной работы. Прислушиваюсь, приглядываюсь, сканирую - всё предельно ровно и до тошноты хорошо, что же тогда, на милость, с ним случилось, что?..
Шумно выдыхаю. Вглядываюсь в безмятежное лицо, и понимаю: я такое уже видел. Вот он начинает шевелить веками, вот перехватывает контроль над лицевыми мышцами.. Выражение неуловимо меняется.. И всё же меняет его снова до неузнаваемости.
Косячит Эльмо, доводит меня до белого каления, а на заклание выбрасывает малыша Марвина, который недоуменно хлопает глазками, или, и того хуже, просто готов к моральному избиению.
Делаю шаг назад и злюсь так, что мой кулак впечатывается в стену. Костяшкам, ссука, больно. Но, кажется, без переломов. Пока мой ассистент переживает перезагрузку, бью стену ещё несколько раз, тихо рыча... кого я обманываю, это куда больше похоже на отчаянный скулёж "меня бросили".
Опять он провернул со мной этот фокус. Раздразнил и сбежал.
Эльмо - почти Гудини двадцать первого века. Выступает среди конкурсантов в разряде "шизофрения" и "побеги из собственной головы", конечно же.
У меня болят зубы от того, как крепко я сжимаю челюсть.
Марвина не трогаю - пусть приходит в себя, ему и так не повезло. А у меня есть несколько минут, чтобы вытащить из полки свежую рубашку и, начисто оттерев шею мокрым полотенцем в уборной, переодеться.
Исцеление происходит почти мгновенно: от пореза не остаётся и следа.
Возвращаюсь к Марвину с папкой бумаг. Тот уже начал просыпаться. На столе, конечно, но ему сейчас не привыкать пробуждаться в разных местах, верно? Швыряю в него этой папкой, и, поймав его взгляд, тихо шиплю:
- Через десять минут. Внизу. В машине. По делу едем, не опаздывать!...
..Все двери заперты. Некоторые без ключа не открыть, а потому, чтобы выйти к парковке, мне приходится оставить после себя несколько вывернутых с мясом дверных ручек. Починят, блять. Я зол. Я не просто зол, я в ярости, я в бешенстве...
Дрожащими руками раздобываю сигарету, уже сидя в машине, затягиваюсь, и опускаю голову, закрывая лицо руками.
Что я, мать вашу, сейчас наделал... я без понятия, как это разгребать.
От всей души надеюсь, что Марвин останется в офисе или уедет домой. Просыпаться распластанным на моём столе, с горящими и распухшими губами - могло бы быть для него тревожным звоночком. Парню давно пора от меня уволиться.
- ... А вот и ты, не запылился, - фыркаю, когда дверца открывается.
Да блять, Марвин. Поимей самоуважение, а? И не своё, молю. После всего, что я с тобой только что сделал...
- Ты снова много пропустил, - киваю на увесистую папку, которую он захватил с собой. - Как самочувствие? А, Марвин? Ты хоть что-то оттуда видишь?
Трогаюсь с места. Дорога дальняя, время поговорить по душам будет. Не могу решить, хорошо это или плохо. Эльмо ушел. Надолго? Сосредотачиваюсь на дороге, глядя прямо перед собой. Стараюсь не думать. Особенно - о дурном, но...
У меня крайне хреновое предчувствие.
Просыпаюсь под аккомпанемент ударов - кажется, чем-то тяжелым. Кажется, в стену. Господь мой бог, что мы опять с тобой такое натворили, дружок?..
Дружок молчит. Затаился. Необычно. Но просыпаться под звук ударов - не самое плохое, что могло случиться, на самом деле. Вот в последний раз он меня разбудил, когда подвернул ногу в метро, упав на мокрой лестнице. Там же была даже табличка “мокрый пол”, ну!.. Было неприятно. Открываю глаза - а нога болит, голова кружится, пальто в грязи, а я понятия не имею, где я и что происходит. Юстон узнал по запаху: нигде так больше не воняет, и нигде не пытаются стащить бумажник у лежачего в первые же пятнадцать секунд. До сих пор помню лицо пожилой леди, склонившейся надо мной. Нет-нет, ха-ха, леди, все хорошо, все в порядке, я просто упал, это не смертельно, я просто упал в глубокий психоз и об этом лучше бы никому не знать…
Например, начальнику, который прямо сейчас колотит кулаком в стену - мне удается скосить взгляд - и что-то глухо бормочет.
Ай-яй, дружок... что же на этот раз?.. Я могу понять, когда ты зовешь меня, испытывая физическую боль: я вижу, чувствую, что это тело для тебя - буквально панель управления космическим кораблем, и тебе все ново и непонятно, все светится, горит, гудит... ты не в своей тарелке, да, точно, не в своей инопланетной тарелке: путаешься в длинных рукавах и штанинах, как ребенок, и капризничаешь, как он же. Это не страшно и не так сложно, как ты думаешь. И болит вовсе не так сильно, если немного потерпеть... просто чуть-чуть терпения, дружок. Я научу. Чуть-чуть терпения - и ты больше не будешь отвлекать меня от просмотра восьмого сезона “друзей”, идет?
Вот только я просыпаюсь - а у меня чуть саднит губы, и все. И больше ничего.
Что произошло-то, эй?..
Наверное, странно звучит, но мысль о том, что я теперь не один, не показалась мне ни ужасной, ни странной. Вот когда в аудитории летали, хлопая кожистыми крыльями, летучие мыши размером с лабрадора - я боялся. Когда под ногами крошился пол - я боялся. Когда после психиатрической клиники не мог понять, что со мной было, и было ли вообще, и будет ли - я был в ужасе. Ждал вердикта отца с болью в сердце. А потом забыл его. Через десять минут буквально. Подошел переспросить: отвращение в его глазах я тоже забыл почти сразу, а вот пощечину - нет.
До сих пор горит пятерня на правой щеке.
С тех пор я зарекся планировать что-либо: сложно строить планы, когда твоя жизнь зависит от чужой подписи паркером; когда сам иной раз не понимаешь, происходит это все наяву - или в больном сне.
С дружочком я точно знаю, что это реальность - и бред одновременно.
Интересное чувство.
Я боюсь его. Я боюсь того, что он может сделать с моим телом. И в то же время - ха-ха, развлекайся, зайчик-мальчик, может, хоть тебе что-то удастся со всем этим сделать... я - не смог. Ни разу. Мне промывали желудок, мне зашивали порезы, меня вытаскивали из петли. Видимо, плохо пытался, как считаешь?.. Хотел бы - давно бы сделал.
Просто я бесхребетное слабое ничтожество. Дословно. Ты - нет. Но от чего же ты спрятался?..
Поспешно сев - голова чуть закружилась, но это ничего, это ничего, сущие пустяки - ловлю папку ладонями. Увесистая. От взгляда Эдварда мне хочется стечь под стол... ннна котором я... бллин... сижу...
Спрыгиваю так быстро, что едва не теряю равновесие. Подвернутая недавно нога дает о себе знать. Я совсем забыл. Я пару минут назад гладил викунью и кормил её с рук, а теперь меня засунули прямиком в пасть к шипящему дракону, я хочу обратно...
- Л... лладно, сэр. Хорошо, - киваю, касаясь распухшей губы. С удивлением рассматриваю розоватый отпечаток на пальцах. Кажется, Эдварда это взбесило еще больше.
Г-господи, он меня сейчас или увволит, или убьет, или сссъест... или вввсе вместе и в произвольной последовательности...
Чччто это все ввообще значит?..
Он уносится, как ураган; я привожу себя в порядок, долго рассматривая свое лицо и приглаживая мокрыми ладонями волосы. У меня нет идей. Или я не хочу об этом думать... или хочу, очень хочу... я вообще понятия не имею... и взгляд этот - почти ненавидящий: раньше он смотрел на меня или с немым раздражением, или с любопытством биолога, а с появлением Эльмо стал смотреть... ну... вот так.
Как будто кто-то из нас ему крайне сильно мешает.
Я боюсь делать ставки. Мне нельзя делать ставки. Мне запрещено играть в азартные игры. Но я бы поставил на...
Мне нельзя.
Сжимая папку и портфель в руках, смотрю на вывернутые замки. Я будто иду по медвежьей тропе с развороченными деревьями. Я не хочу туда идти. Мне страшно. Он... раньше он просто презирал меня. Брезгливо морщился. Теперь - смотрит так, что хочется снять с себя кожу ногтями. Знаете, Эдвард, сэр, ваше отвращение мне куда привычнее и понятнее, чем... чем вывернутые с мясом ручки.
не бойся, я здесь, - дружочек наконец-то подает голос, усталый и бесцветный. Беззлобный. Беззубый. Я разучился удивляться.
- Да?.. - переспрашиваю.
иди, ничего он тебе не сделает. не посмеет, - если со мной говорит бог, если в меня вселился черт, то им сейчас очень грустно.
Я шагаю вперед, подставляя лицо февральскому ветру, и ищу взглядом нужное парковочное место; я просачиваюсь в салон машины, держа папку и портфель в руках перед собой, как щит. Ох-хо, это же все еще и изучить надо, наверное... поджимаю губы. Ай.
- Я?.. А... да... а... э-э... а что я п-пропустил... не расскажете? - заранее морщусь, ожидая резкого ответа. Это не задевает, просто... ну... неприятно, как подвернутая нога. Или как ноющий зуб. Все это терпимо. И характер Эдварда - вполне терпим. Если не наступать лишний раз на ногу и не трогать зуб языком.
Я вот наступил и потрогал, чувствую по молниям, которые он мечет взглядом.
- Э... отлично, сэр, спасибо, - опускаю взгляд. За то, что я скажу дальше, он меня точно придушит. Но врать мне тоже нельзя. - В-вижу... просто не хочу смотреть... ну... понимаете... - сбиваюсь на совсем-совсем шепот, - В-викуньи... лламы...
ну ты и придурок, - кажется, дружочек развеселился, и я тоже улыбаюсь, потому что у него приятный смех, - про лам мог бы и не вворачивать.
- Ну, есть немного, согласен... - коротко смеюсь в ответ, смотря на себя в зеркало заднего вида. На меня с моего же лица на мгновение смотрят разные глаза. И зрачки - разные. Моргаю. Пропадают.
Он здесь, как и обещал. Дружочек у меня, конечно, с приветом, но честный. Это приятно.
ты же в курсе, что ты вслух балаболишь, да?..
А?..
- Сэр, э... а куда мы едем, кстати? - господи Иисусе, надеюсь, не в лес, и в багажнике машины не завалялась лопата. Открываю окно на три пальца. У, сквозняк. Закрываю. Открываю. Закрываю. - И... какое сегодня... а, да.
Число я могу посмотреть и сам, точно-точно... Нащупываю в портфеле телефон. Оба телефона. Странно, даты синхронизированы, а время - нет. Семь минут разницы.
Отредактировано Marvin Madigan (2021-12-31 15:17:01)
- Видишь, но не хочешь смотреть... Я с н е н ь к о.
Руль под руками бы расплавился, наверное, если бы я был огненным магом. Да и сейчас мне хочется выкрутить его, вырвать, как ту дверную ручку; разломать коробку передач, раскурочить педали... Вырвать дверцу с креплениями и, хлопнув ею - об асфальт, видимо, - уйти восвояси, не слишком тихо ругаясь.
Я не готов этим с кем-то делиться. Марвином, его психозом, сумасшествием, которое задевает меня до глубины дыши, дёргает острым крючком за мясо, и снова.. Дёргает, дёргает без конца.
Я не слишком готов с кем-либо делиться Эльмо. А он всё дёргает меня, точно тигра за усы, дёргает и злит, намеренно пытается вывести на чистую воду, знает же, что я тварь, правда?..
Знает. А я никому это не выдам. Посмеиваюсь в ответ на его слова. Да и делаю вид, что мне всё равно, что они, Эльмо и Марвин, сейчас на моих глазах переговариваются, как голубки. Дряни те ещё. Я слышу голос - это не Эльмо... Я вижу влюблённый взгляд, додумываю недостающие реплики - мне просто, знаешь? и оседаю мысленно, сползаю медленно по стенке на пол.
Я был так же влюблен. Так же покорен, так же улыбался, смеялся не понятно ни для кого, кроме...
..Кроме того, кто ждёт от меня удара под рёбра твердой сталью.
Сцепляю накрепко зубы, выдыхаю. Пытаюсь убедить себя - нет, я не заслужил, чтоб меня так боялись...
Сраная ложь. Сам заслужил. Ещё до того, как крошка-малыш Марви начал тыкаться в меня ржавым канцелярским ножом.
Господи, как глупо...
- Ламы и викуньи, значит...
..Я всё видел. Видел его разные глаза в зеркале, которые повернул специально для того, чтобы видеть, блять, куда он смотрит. Видел! Разноцветные глаза Эльмо, глаза проклятого... Ты тут, подонок!
Вернись, ответь мне..
Пожалуйста.
Мне так одиноко..
- ..ты, блять, издеваешься? Викуньи это вообще откуда? Из какого-то сериала, да?.. Из Гарри Поттера?..
Время поворачивать, и я жму на газ.
Меня снова оштрафуют, наверняка, где-то, на каком-то повороте я перегнул палку. Но срать, в общем-то: в моей жизни не так много осталось радостей, а быстрая езда в них определённо входит.
Я бы с куда большим удовольствием передал руль кому-то другому сейчас, по показаниям, верно и по-тихому рассасывая таблетку транквилизатора, но... Малышу Марвину давно нельзя водить, запретили врачи.
Крепко перехватываю ладонями руль. Выдыхаю. Жмурюсь на секунду, пока перед глазами, на встречной полосе - никого.. Мы выезжаем на шоссе за городской чертой и это может означать только одно: свободу. Можно гнать что есть мощи, выжимать из машины всё, что она может, какое-то время.. Дальше путь - по прямой. Мы не спешим, на самом деле.
Я всё ещё мог поехать один.
Марвин на пассажирском сиденье всё ещё лыбится так, что мне хочется выбить ему челюсть.
Он бы скулил, как подстреленная псина, подбирал свой подбородок, прижимал к лицу, и жалился, а я бы разочаровался в нём чуть более чем на девяносто процентов, знаешь? Мне бы было плевать..
Но у меня заняты руки. А он переглядывается с кем-то в зеркало, перешучивается, поддакивает, акает и вздыхает...
Вы ещё, вашу мать, подрочите тут прям при мне на друга, а, а?..
Резко меняю полосу. Резина мне вряд ли благодарна: визжит и воняет дымом.
Насколько воняет дымом моё чувство собственного достоинства сейчас - не объяснить.
Я правда не знаю, что делать, как выйти из этой неловкой ситуации. Потому иду от последнего.
..Последнее, чего мне хочется - это чтобы Эльмо, посмеиваясь, улыбаясь украдкой - без меня счастливо - был с кем-то таким открытым и искренним.
Я задыхаюсь от мысли, что он может перед кем-то так открыться, кому-то простить...
Хватаю ртом воздух. Сжимаю накрепко зубы.. Челюсть снова болит. Может, и прощать-то некому.
Из всех умников, убил его именно ты, а зачем?..
Шоссе перед глазами превращается в размытую полосу, но я продолжаю на него смотреть.
Разве что, терпения больше не осталось. Швыряю в Марвина пачкой сигарет, да так, что это почти больно; ну и чёрт с ним, верно? Пусть разочаруется и не прикасается ко мне больше никогда.
...Я бы сказал, что я опрометчив, что я передумал, но...
Я немой. Рот будто зашили. Язвительно унизительные фразы рвутся изо рта, но ни одна из них не достигает цели.. разве что я, успокоившись, бормочу рассеянно, глядя на размазанную дальними огнями трассу:
- Хватит. Сводить. меня. с ума!..
Зыркаю на папку. Кажется, она даже вздрогнула. Веду шеей и плечами, разминая; те хрустят. Больно, но приятно, как и всё происходящее сегодня, правда?..
- Открой папку. Почитай, изучи дело.. Мне понадобится твоя помощь, - ложь, в общем-то, но кому не плевать? Помощь для Эдди сама по себе охренительный анекдот. - Руки протри только, они в крови, и папка теперь тоже.
Голос звучит брезгливо. Бросаю на Марвина взгляд - тяжелый, сродни утюгу, из тех, в которые засыпали горелый уголь.
- Как ты умудрился испачкаться, крошка Марви? - скалюсь так, что самому мерзко. - Дерьмо ты забывчивое, тебе потом отгонять мою тачку в химчистку. И рубашку, и пиджак. Ну, как у тебя это получилось, а?..
ненавижжу
свой злой язык.
Молчи, Марвин. Присосись к блядской сигарете и не отвечай, она ведь у тебя для этого, верно?...
Отредактировано Edward Holloway (2021-12-31 23:21:21)
Он довольно приятный, на самом деле - когда чуть уставший, когда не злится, когда не на нервах...
Я не про Эдварда, конечно.
Щелкаю ремнем безопасности.
Приятным Эдварда я не помню примерно никогда. Вежливым - да, обходительным - вполне, внимательным - безусловно. Приятным... разве что когда мой отец заходит на огонек. О господи Иисусе, в такие моменты мистер Холлоуэй едва не мироточит.
Я знаю, что отец не верит ему ни на грош.
Я вижу, что это абсолютно взаимно.
Я сижу с закрытым ртом, потому что это абсолютно не мое дело - не потому что мне плевать или я не хочу в этом участвовать, а потому что... ну... кто я вообще такой, чтобы в это лезть?.. Ну правда?
Украдкой подмигиваю своему отражению и вжимаюсь в кресло лопатками, поймав на себе взгляд Эдварда. Кажется, на мне появились две дымящиеся дырочки размером с сигаретные ожоги. Опускаю взгляд на свои колени. Почти не дрожат. Дружочек молчит. Или спит, или напряженно слушает, вытянув волчье лицо по ветру. Ты же здесь, правда?..
йеп.
- В-викунья это маленькие альпаки, сэр, - выпаливаю почти без запинки. Почему-то пренебрежение к маленьким ни в чем не повинным викуньям в его голосе меня задевает. Если бы не ремень безопасности, я бы сейчас треснулся виском при повороте, а мне удары головой совсем-совсем ни к чему. Успеваю выставить локоть.
Кстати, отличная идея, спасибо, мистер Холлоуэй - я про Гарри Поттера. Я бы хотел увидеть фестралов. Можно?..
угу, - коротко кивает; почему-то мне кажется, что сейчас он рассеянно шарит взглядом, пытаясь что-то понять, проанализировать... Это ты зря, дружочек. По закидонам Эдварда можно писать научную работу - а потом он запихает её тебе в глотку по листочку, предварительно подчеркнув ошибки красным маркером. Красные-красные листочки в красную-красную глотку.
Как я мог представлять себя в одной постели с тем, с кем в одной комнате, в одной машине находиться - гарантия раннего инфаркта?..
Ах да, я же шизофреник. Это многое объясняет.
Мы слишком быстро едем. Смеркается.
Я слишком сильно его раздражаю, такого не было никогда, ни разу - чтобы вот так... Чувствую себя жертвой автокатастрофы, которая еще не случилась, но обязательно случится. Может быть, меня развалит на запчасти так, что даже на донорские органы не сгожусь: соскребут в черный плотный мешок и выдадут отцу, как запоздалый подарок Санты. Место рядом с водителем самое опасное по статистике. Интересно, известна ли эта статистика мистеру Холлоуэю?.. Наверняка.
Может быть, я переживу этот вечер, эту ночь, и меня закутают в плед парамедики, щупая пульс и заглядывая в глаза. Нащупываю свое запястье. Пульс зашкаливает. Стискиваю челюсти. Настолько ли я доверяю своему дружочку, чтобы быть уверенным, что Эдвард действительно...
ты слишком много и громко думаешь, Бэмби
Меня бросает в жар. В кипяток. Это пока еще терпимо, но совсем-совсем на грани. У меня трясутся руки. Стискиваю папку так, что белеют костяшки. Шумно вдыхаю через нос. Выдыхаю. Все будет хорошо. Или хотя бы просто нормально. Он успокоится. Они успокоятся. И я - тоже. Просто немного покоя. Нам всем нужно подышать. Особенно мне. Иначе я долго не протяну. Во рту пересохло. Сглатываю густую слюну. У нее привкус железа. Он же не...
...пачка царапает мне лицо.
Слова превращаются в сплошное едкое шипение. Гул, царапающий уши. Я не хочу этого слышать. Я не могу. Я ничего не могу. Меня колотит как в лихорадке. Я...
падаю со стула назад и меня подхватывают руки, не давая удариться
здесь жестко - говорит, - мягкая земля в другом месте
ты обещал мне, дружочек, ты говорил, что он не...
у него почти мальчишеское лицо а ростом он мне по глаза и я вижу его светлую макушку
Меня сейчас стошнит - от Эдварда, от его почти_немой злобы, от его взгляда, от его запаха, от его чертовой машины, от скорости, на которой мы едем, от ощущения, что надо мной висит гильотина, от ощущения собственной ничтожности, ненужности, от спертого воздуха, от темноты, из-за которой кажется, что меня заперли, заперли, ЗАПЕРЛИ здесь, как мышь в промасленной банке, и я непроизвольно тянусь руками к собственному горлу, сжимаю и
спи.
...его страх и растерянность бьют по нервам разрядами - по нашим общим нервам, а их, блллять, очень мало, этих нервных клеток, очень-очень мало для двоих таких, как мы, и еб твою мать, Эдди, ой не тебе их тратить, ой не тебе, ссссукин ты сын! вертел я тебя и твои блядские сигареты, и твою блядскую тачку, и блядскую твою свеженькую рубашечку - воротничок тебе полиция моды крахмалила, да, а, а?
Врываюсь в сознание, с ноги вышибая дверь, и от этого адски ломит виски и сводит челюсть, но так уж вышло, что мы имеем дело с лицемерной мразью, которой мучить того, кто не может ему ответить - милое дело, да?
Так, да? Ведь так, ублюдок? Смотри мне в глаза. Смотри и глотай.
Меня от тебя трясет.
Подхватываю пачку и сминаю её в ладони. Получается хреново, поэтому я рву её еще и пальцами - а потом швыряю ему на колени.
- Еще раз что-то подобное отмочишь - вырву тебе кадык, ясно?.. На понятном языке говорю? - скалюсь. Язык чуть заплетается. Я вымотан, но злость заряжает меня, и я, блять, искрюсь так, что это почти видно. - Сам отгонишь, не сломаешься. Рубашку и пиджак можешь выкинуть и прислать счет.
Прижимаю ладони к лицу, зачесывая волосы назад и массируя пальцами виски. Голова трещит. Я не хочу думать о том, что теперь будет после... всего. Это просто кромешный хаос и пиздец. Лучше бы я его прирезал. Всем было бы легче. Марвину - точно. Он напугал его до усрачки. Нас. Очень тяжело контролировать... это все. И пытаться не думать - ни за себя, ни за двоих.
Я измотан.
Раньше я находил в Рафаиле покой. Теперь - ядовитых змей, не танцующих ни под чью дудку.
- Сбавь скорость, иначе я сам это сделаю, и тебе не понравится, - рассматриваю руки. Марвин не замыл пятнышко крови. Слизываю его. С папки слизывать не буду, фу. - Ты со своим делом - нахуй, я - спать. Потом почитаю.
Демонстративно отворачиваюсь к окну, упираясь лицом в сгиб локтя. Свободную руку вскидываю, складывая пальцы во вполне отчетливый и недвусмысленный фак.
Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-01 20:20:54)
Явился, мать его...
Назвал бы её драной сукой, да только.. за Уолтером других не числится. Потому - не смешно. Скриплю зубами. И в зеркальце наблюдаю, как Эльмо пересобирается на запчасти буквально на моих глазах. Как мягкая рыхлая овсянка превращается в калёное железо. Марвин - отзывчивый, тёплый, податливый... Эльмо - наоборот. Смотрю на изменения со странным, садистским удовольствием. Эльмо словно перекашивает крошку-Марви, перекраивает... Точно трансформер. Они разные настолько, что я бы задохнулся от различий..
...Наконец-то мерзкий обман прекратился. Меня бесит, что он прячется за маской Марвина, которого уже почти и не осталось-то. Никакого Марвина, никакого слабохарактерного паренька, он почти как викунья, да?..
..Марвин, на самом деле, - милый до чёртиков, и мне невыносимо жаль его так травить, но.. Я просто хочу вывести подонка Эльмо на чистую воду. Я знаю, он прячется, но зачем, от кого?.. Я хочу, чтобы он перестал. Я хочу, чтобы он был со мною всегда, со всем его раздражением, ненавистью, с его тихим безумным бешенством, да и порой не очень тихим... Я готов принять его таким, как он есть, правда. Хотя бы в извинение за то, что в прошлом я его пытался успокоить. За то, что он сам по себе считался болезнью...
я знаю, что я был не прав, слышишь?..
Вы мне оба нравитесь. И улыбка сумасшедшая в зеркало водителя тоже умиляет до безумия. Я едва преодолеваю свой порыв и желание обнять эту нескладную рыжую каланчу, глядя на то, как вы перемигиваетесь, точно заговорщики.
Это всё - настоящее, знаешь?
В отличие от того, что я в тебе душил.. давил.. заставлял глохнуть...
Сглатываю, моргаю. В себе я тоже задавил немало, но себя, знаешь, дружочек, не жаль.
- Ага, ага, - ухмыляюсь. - Вот он ты. Настояящщщий..
Расслабляю руки на руле, сбавляю скорость.. Я ведь для этого и выжимал педаль - чтобы Эльмо наконец-то перестал прятаться и делать вид, что его тут нет. Это меня не то чтобы оскорбляло, скорее.. Унижало, наверное. Он не должен иметь возможность спрятаться. Это нечестно, ведь мне прятаться некуда. Это дико, и это даёт ему надо мной превосходство.. которое я в жизни не прощу.
На коленях - рваная пачка. Подбираю её и мну в пальцах, лишь для того, чтобы выбросить в окно. Там оставалась парочка сигарет, но теперь они разодраны и всё напрасно. Приоткрываю окно - меня сшибает февральским ветром, я почти успеваю остыть, - и мусор улетает на обочину.
Нненавижу тех, кто мусорит
беззубого крошку Марвина, который позволяет себя избивать, и..
..и себя тоже ненавижу, конечно же.
не могу сдержать ухмылку, поглядывая на вытянутый мне навстречу фак
Одним лишь усилием воли не прибавляю скорость - а хочется. очень. и жму пальцем на кнопку магнитолы, включая радио. Хотел спать, малыш?..
Радио подкидывает музыку девяностых. Трек, навязший в зубах до оскомины. И я тотчас пытаюсь его выключить, но кнопка, кажется, ломается... Жму на неё несколько раз, а потом понимаю, что не работает ничего. Ни переключение на следующую, ни громкость.
Ха-ха.
Кажется, сегодня больше всего я взбешу себя сам, серьёзно...
Где-то в карманах брюк была ещё одна пачка сигарет. Не нахожу её, зато нашариваю сигарету, мятую как вялый член.. Сгодится, что же. Я пробовал и похуже. Подкуриваю, потому что Майкл Джексон в колонках - тоже не предел моих мечтаний, Эльмо всё ещё меня игнорирует, а я понимаю, что, наверное, доволен - мне удалось покурить, и мне удаётся не давать ему спать.
- Что бы ты не сделал, как бы не напартачил, крошка, - цежу почти нараспев, - что дальше будет? Давай играть на деньги. Что бы ты не сделал, в самый сложный момент.. Ты всё равно выкинешь в меня крошку Марвина, правда? Он - твоя амбразура. Твой бронежилет. Тело, которым можно прикрыться, которое не жалко, м? И кто из нас - безжалостный ублюдок, я, или?
Спидометр непозволительно приличен сейчас. Сигарета тлеет в зубах и всё это так скучно, пресно... Я хочу разорвать её. Я хочу, чтобы у пальцев Эльмо снова искрились разряды. Я хочу...
..Ничего не будет. Затягиваюсь крепче, снова моргаю, скашиваю на него взгляд..
- Раньше ты был смелее.
Отредактировано Edward Holloway (2022-01-03 00:49:55)
По шкале от одного до десяти Эдди выбешивает меня на все сто сорок шесть.
Двадцать, блять, очков Гриффиндору за ухмылочку, которую хочется протянуть до самой поясницы, прямо-таки ухватиться когтями за края рта - и рррраз
чего ты такой серьезный, Эдди?
тридцать очков - за то, что послушно снизил скорость, не пытаясь пререкаться и паясничать: это скучно, это невкусно, это подозрительно и наталкивает на мысль, что все это - запланированная провокация; пятьдесят - за открытое невовремя окно: я едва попытался заснуть, как меня выдернуло из дремы ледяным потоком воздуха, забирающимся под рубашку. Зябко ежусь и стучу зубами - черт его знает, от злости или от холода. Кутаюсь в пальто, пряча ладони подмышками. У тебя, блять, что, климат-контроля в тачке нет? На кой хрен ты тогда вообще работаешь, Эдди? Работаешь, как проклятый - и ни рубашки нормальной, ни силиконовой жены, ни машины, ни кокаиновых дорожек... пффф. Все радости жизни - мимо. А Уолтеру ты надрачиваешь, видимо, просто из любви к искусству - ибо ноль профита, зиро, как кока-кола для жирных, вообще нихрена, тушите свет, расходимся.
Пальцем скребу на запотевшем стекле: Н Е У Д А Ч Н
Жалкое зрелище. Жалкий Эдди. Жалкий Рафаил. Смотреть больно, блять, сейчас расплачусь от жалости, ха-ха, клек-клек. И крылышки-то у него были - во, и пел, и сказки рассказывал, и гладил... прах и дерьмо. Крылья пропиты, сказки пущены по вене, песни разошлись на шлягеры для караоке-баров.
Скриплю зубами, пытаясь зажмуриться и поймать дрему за хвост.
Шесть очков за запах сигарет - просто потому что я так хочу. Ты же хочешь швырять всякой херней в Марвина, да? Говорить ему то, что мне - мне! - в глаза черта с два бы сказал? Вот и я хочу, чтобы твоя сигарета разорвалась у тебя в зубах, как маленькая горячая петарда, и снесла бы тебе челюсть. Ты бы скулил, как подстреленная псина, подбирал свой подбородок, прижимал к лицу и жалился, а я бы... нихрена не удивился, потому что сломанная челюсть — это адски больно, душечка.
Я бы попросил Марвина поприсутствовать и пожалеть тебя. О, это он умеет делать прекрасно. Не тебе чета. И не мне, настоящщщщщему.
...сука, сорок баллов за это льющееся в уши дерьмо - и я не про речь Эдди, нет, ничерта, он сейчас молчит. Пятьдесят баллов. Шестьдесят!
- Выключи. Это. Немедленно, - шиплю и сам тянусь к магнитоле. Ноль на массу. Жму на кнопку с остервенением: не поддается. Это все его проделки, я уверен. Можно заблокировать магнитолу?.. - Выключи!!!
Проклятая Билли Джин. Кто-то в этой истории слаб на передок - и вот тебе хит, да, спасибо. Ненавижу. Ненннавижжжу. От каждого повизгивания меня едва не подкидывает в кресле. Глухо рычу и тру виски. Я могу спалить эту магнитолу к чертям. И тачку. И нас вместе с ней. Разметает так, что собирай потом клочки по закоулочкам - ислам примем мгновенно.
О нет, Эдди, легкой смертью ты не умрешь. Своей - и подавно.
Роняю лицо в ладони с глухим стоном.
- Ззззаткнись, - шиплю сквозь пальцы. Дерьмоед, который убил собственного... друга, который годами изводит Марвина, который спустил всю свою жизнь в очко, пытается учить меня жизни! Умилительно, белиссимо, браво! - Нашелся, блллять, оплот морали. Ну давай, расскажи мне, как надо? Хер моего отца только изо рта вынь - и расскажи, душечка. Может, и с колен легче будет встать потом, а? Без члена во рту.
Бормочу. Эдди, я устал, устал, устааааааал, отвали. Я устал от тебя защищаться, я устал от тебя защищать - и от себя. От упоминания Уолтера меня потряхивает почище чем от повизгивания Джексона.
Самое противное, что Рафаил в чем-то прав. Марвин никогда так не скажет, но я знаю. Я знаю, что он думает.
Мне ничуть не жаль. Ничуть, ясно?.. Это плата. Справедливая плата за то, что я собираю тебя из дерьма и палок в... себя.
- Раньше я был живым, говнюк, - откидываюсь в кресле и вытягиваю шею, хрустя позвонками. Все еще холодно. Фары встречной машины прожигают светом облачко пара из моего рта. - Видимо, тебе это не нравилось. Вруби обогреватель.
Поднимаю упавшую папку. Черт с тобой, мистер Холлоуэй, изучу я твое дело... щелкаю потолочным светильником. Водителя, наверное, слепит. Ах, какая жалость.
...строчки плывут у меня перед глазами - и ничерта не потому, что я хочу спать. В голове взрывается ментоловая свежесть. Я очумительно бодр. Свеж. Чист, как свежевыпавший снег. И настолько же, наверное, белею от бешенства.
Мне кажется, в салоне похолодало градусов на пять.
Майкл Джексон заедает на высокой ноте, которая ввинчивается мне шилом в ухо, и крутится, крутится, иииииииххххииииии клек клек крутится наматывая мои нервы как на веретенннооо
нннннооо
- Останови тачку, - поворачиваюсь, ловя взгляд Эдварда. Глаза в глаза. Цежу каждое слово. Очень-очень холодно. А за толщей льда - лава. Много лавы и пепла. - Останови. Чертову. Тачку.
Ты все понял, сукин ты сын. Ты все понял.
И я все понял.
Все всё поняли, не сомневайся.
Это дело яйца выеденного не стоит, его можно было бы отправить хоть голубиной почтой, и я там вообще, совсем, ни на йоту не нужен.
Но вот я здесь: свеж, бел, бодр, как свежевыпавший снег. Просто... браво.
Живым - это точно. А ещё - добрым. Он был таким не совсем сразу. Ребёнок, которого я подобрал, больше походил на зверёныша. Только этому его научили: воровать, есть от пуза, когда появляется возможность, бесконечно расчёсывать вечно грязную блохастую голову. Сколько мне понадобилось, чтобы он начал говорить? Да пустяки.. Тогда я думал: он никогда не был злым, мстительным, резким. Его большое сердце было открыто миру и мне.
Это было красиво. Его музыка звучала иначе.
Сейчас он, безусловно, тоже красив: но по-другому. Созвучно нашему веку. Что-то из Ирвина Уэлша, так? Или современной живописи.
Он состоит из злобы примерно на девяносто процентов. Остальные десять - хохот и клацанье клювом, мне кажется, нет-нет, и я слышу это в его голосе..
Усмехаюсь шире, когда он заходится над магнитолой. Мог бы отключить её, расплавив плату, ай, подсказывать я ничего не стану.. Я откровенно наслаждаюсь происходящим, тоже завожусь и злюсь, конечно, но.. Почему-то это приятно.
- Обогревателя нннет, - тяну я.
И включаю кондиционер. У меня после пробуждения нет никаких проблем с терморегуляцией.
От напряжения, которое сейчас висит в воздухе, можно обогревать один небольшой двухэтажный дом.. в течение нескольких месяцев, может быть?
Эльмо похож сейчас на взбесившегося чёрта, которого заставляют плясать на раскалённой сковородке - очевидно, состоящей из его собственного раздражения. Мне кажется, ещё немного, и он лопнет, как на налитый водой шар; его содержимое замёрзнет мгновенно, превращаясь в ледяные иглы, и вонзится россыпью осколков в мою кожу.
...Уже вонзается.
Он упоминает Уолтера, а у меня чувство такое, будто мне в лицо дует ветер с ледяной крошкой.
Это ощущение вытягивает из меня жилы заживо, а я размеренно дышу, потому что это единственный способ сейчас сохранять самообладания.
Я почти расслабляюсь под этим ветром, под стихией по имени Эльмо, позволяя себя потрепать, это же Эльмо, правда? Эльмо всё можно - примерно с того момента, когда я его убил, наверное?
Или так было раньше, всегда?...
Нет, малыш, деловыми отношениями с твоим отцом ты меня не разозлишь. Я из деликатности молчу о том, что тобой он устраивает маппет шоу уже сколько, двадцать шесть лет? И не то чтобы что-то изменилось с тех пор, как ты отправил Марвина спать. Так и продолжаешь швырять его под этот лакированный, обшитый крокодильей кожей и провонявший стрип-клубами бульдозер, как только появляется шанс, правда?
Эльмо - лицемерная дрянь, думаю я, и это осознание впивается куда глубже под кожу. У меня дёргается глаз.
Ты же был живым. Ты был, блять, добрым.. Ты любил меня. А кого любишь сейчас, кроме себя? Да и себя ты едва ли любишь..
В какой-то момент напряжение в воздухе становится критичным. Завывания Джексона лишь добавляют комичности ситуации, но они меня почти не бесят. А вот требование Эльмо остановить машину для меня звучит наигранно и вообще какого хрена?
Зачем он открыл эту папку?
Никогда он не выполнял мои поручения! Марвин, отпаиваясь кофе, серый от недосыпа, корпел над бумагами и пялился в монитор, отчаянно пытаясь вспомнить, когда его последний раз выпускали. Или даже не пытаясь? Я не знаю ничего об этом, и это меня пугает.
А Эльмо именно сейчас решил побыть послушным парнем, или же просто со скуки взялся за изучение процесса, который не стоит его присутствия. Собственно, который является моим личным делом о наследстве от дальней родственницы..
Я промахнулся. Иногда тактика "если я хочу, чтобы Эльмо что-то не делал, надо хорошенько поднажать на обратное" тоже даёт сбои.
Где-то в моей голове щелкают предохранители. Вылетают пробки.
Перед глазами - красная пелена, и я знаю, что сейчас сделаю...
И пусть.
- Выйти, значит. Мы на трассе за километры от города. До-о-олгие километры, - тихо шиплю я. - Полетишь обратно своими маленькими крылышками в этой темени? Не смеши меня, Эльмо!
Делаю ему сюрприз в виде ответной взаимности. Билли Джин предлагает мне быть осторожным, а я торможу, разворачиваясь влево и не жалея шин, щелкаю ремнём безопасности Эльмо, разблокирую дверцу и.. Выталкиваю его из машины руками, да так, что он едва не вылетает из неё пулей. Всё одним, слитным движением: меня тоже толкает инерцией, и я почти падаю руками на пассажирское сиденье.
Вылетаю следом. На улице - начало февраля, а мне почти жарко. Хлопаю дверцей машины; всё ещё слишком сильно, а ведь я люблю свою тачку, коллекционный и редкий теперь образец шестьдесят второго года.. Мне, наверное, надо притормозить, но..
- Давай! Скажи мне всё, что кипит в твоей грёбаной тупой голове! Какие претензии к тому, что было вечность назад? Да куда больше, к слову! Скажи и успокойся, а заодно извести меня, почему ты ещё, бллять, от меня не уволился? Твой заботливый папочка может засунуть тебя в любую контору за свои же деньги, и тебе там ещё и зад вылизывать будут, в отличие от меня!..
На самом деле Уолтер держит его здесь, потому что думает, что его сын чему-то научится.
Теперь мы оба знаем, то это не так.
Отредактировано Edward Holloway (2022-01-06 01:01:57)
...чччерт, я ведь не рассчитывал, что он действительно остановит тачку! По моим прикидкам, он должен был начать реветь, как вепрь, напоровшийся на рогатину, или шипеть, как потревоженная гадюка, или еще что... короче - заполнять собой все пространство, бесконечно расширяясь, как газ, а я бы сидел и огрызался, греясь под кондиционером, продолжая загонять ему иглы под ногти, пока не зайдет секретарша, или...
Да, именно этого я и не учел.
Никто не зайдет.
Здесь вообще ни души на кучу миль окрест, ни одной - видимо, именно это и развязало Эдди-бою руки... ноги... язык... все, блять, развязало, и я не знаю, как завязать обратно, каким узлом, каким макраме, и мне на мгновение
А НЕТ, НННИХУЯ НЕ НА МГНОВЕНИЕ
стало страшно
КАК НЕ СТАТЬ-ТО ПОТОМУ ЧТО ЭТОТ ДОЛБАНЫЙ ЛЮБИТЕЛЬ МАКЛАЖЕКСОНА ЛЮБИТЕЛЬ ЛЮБИТЕЛЯ МАЛЬЧИКОВ ВЫШВЫРИВАЕТ МЕНЯ ИЗ ТАЧКИ БУКВАЛЬНО НА ХОДУ и я ннне успеваю отреагировать не успеваю даже пикнуть даже ёкнуть даже руки выставить - НЕ УСПЕВАЮ НННИЧЕГО СЛЫШИШЬ МАРВИН СЛЫШИШЬ КЛЕК КЛЕК ПРИЕМ
Тело кажется совсем чужим, потому что я не понимаю, как сгруппироваться, как выставить руки, как отскрести свой миленький веснушчатый еблет с асфальта. Загорается датчик ремня безопасности. Своевременно, ага, спасибо! Выгляжу, наверное, комично - ноги остались в салоне, а я весь-весь приземлился на правое плечо и грудь, и приложился головой, но черт с ней, с головой, ей ничем не поможешь, а вот плечо, вывернутое под непонятным углом назад - бллллять у меня кажется даже лопатка пополам сложилась - этттто проблема.
Кажется, я даже отскочил разок от асфальта, как попрыгунчик. Ха-ха, блять, смешно-то как, а, Эдди? Нравится тебе, а?
Переваливаюсь на грудь под треск связок и подтягиваю руки, поднимаясь на ободранных ладонях. Больно, больно, боль-ннно! Больше всего на свете мне хочется позвать сейчас Марвина...
...и больше всего на свете этого сейчас ждет Рафаил. О, ему бы понравилось. Лишнее подтверждение его словам, ага. Он будет пихать мне его в рот по самые гланды до скончания веков. Ннннет, обойдется. Потерплю.
Ладони саднит. Кажется, я приложился скулой. Или виском. Сажусь прямо на влажный асфальт - черт с ним, с пальто; осторожно дотрагиваюсь. Горячо. Но, вроде бы, сухо. Ай, черт бы тебя драл, неуравновешенный кретин, губу разбил...
Плюсы: мне уже совсем не холодно - плевать на холод! - и я почти совсем не злюсь.
Минусы: сквозь шум в ушах я едва понимаю, что он там орет
что-то про то, что мой папочка куда-то что-то ему засунет и не имею ли я к этому вечность претензий - у тебя что, блять, инсульт, что за чушь ты несешь, Эдди-бой!?
...но отлично понимаю, что он сейчас начнет меня месить ногами, и я совсем не в восторге от этой перспективы, и я откатываюсь назад - между прочим, весьма красиво и технично, съел, а, а? мышцы-стабилизаторы на месте у этой тушки
и бьюсь затылком о распахнутую дверь.
Отползать некуда, но почему-то мне теперь страшно едва-едва: может, я окончательно сбрендил, может, помог подзатыльник дверью, но меня не оставляет странное чувство, что все это понарошку. Да, он может вытолкнуть меня из машины. Да, избить. Да, наговорить вагон и маленькую тележку дерьма. И что?.. Убьет меня?
Ха.
Дважды умереть нельзя, душечка. Да даже если и можно... ты не сделаешь этого. Нет. Хотел бы - давно бы убил. Но ты слушаешь мой клекот, терпишь меня, мое присутствие, мой гомон, мой запах, мои психи, мои насмешки... ножа не будет, да? П-проверим. Давай, давай, сученыш. Покажи все, на что способен.
Я выставляю перед собой руки с раскрытыми ладонями, будто перед разъяренным тигром. Тихо, чшшшшш, спокойно. Не надо. Вскидываю брови домиком, чуть оттопыриваю нижнюю губу. Видишь, как я тебя боюсь, душечка?.. Ннне надо.
- Ссспокойно, я просто хочу встать. Спокойно. В-встать. Я просто хочу встать. Н-не трогай меня, - повторяю-бормочу, как заведенный. Плечо ноет на каждое движение, и мне почти не приходится играть дрожь в голосе, потому что мне больно и я хочу расхохотаться в голос, ха-ха, клек-клек, смаргиваю выступившую слезу. - Просто встать, Р-рафаил.
Медленно поднимаюсь, все так же выставляя руки перед собой - на полусогнутых, осторожно... и, как только поднимаюсь в полный рост, как только вижу его глаза перед своими, бью в лицо - по привычке с правой, целясь в скулу, а попадаю по касательной в нос.
В глазах - искры. На костяшках - брызги крови. Плечо взрывается. М-марвин, господи, как мне тебя не хватает сейчас...
Разворачиваюсь на каблуках и быстро ухожу вдоль ярко-желтой полосы шоссе, едва сдерживая себя, чтобы не сорваться на бег. Иду очень быстро, а хочу быстро драпать, потому что буквально чувствую, что мне сейчас промеж лопаток прилетит топор.
Вскидываю руку - левую - и показываю ему средний палец, не оборачиваясь, и скручиваю пальцы, скрытые ладонью, в другой жест. Жест не атаки, н-но где-то близко... шину тачки точечно, как стилетом, пробивает: заметит это Эдди через пару-тройку километров. Сюрприз, сюрприз! Ладонь саднит. Рожа - тоже. Плечо... ох. Мелочь, мелочь. Ничтожная плата.
- Отсоси, Эдди, - гавкаю. По ледяному воздуху, в кромешной пустоте и тишине эхо разносится далеко.
Я оборачиваюсь на ходу - тысячу лет этого не делал, и с непривычки это болезненно, но чертовски приятно. Раскидываю крылья, ловя встречный поток воздуха, поджимаю лапы, и...
Это должно было быть красиво, но.
Ха-ха, плечо.
Я не могу им взмахнуть. Точнее, могу, но заваливаюсь в ужасный крен, потому что птичье плечо будто проворачивается черт знает под каким углом, проскальзывая в суставе, и это, блллять, больно, и я не могу выровняться, и потоком воздуха от одинокой встречной машины меня переворачивает, а фарами - слепит, и я короткие секунды пытаюсь бороться со всем этим, потому что это должно было быть красиво
НО
я втыкаюсь в асфальт почти перпендикулярно - благо, с небольшой высоты. Ветер ерошит перья. Все очень хреново. Очень. Пытаюсь повести плечами - щелк-щелк-клек-клек.
Медленно поворачиваюсь к Рафаилу лицом. Головой. Клювом. Пытаюсь сфокусировать взгляд - с непривычки тяжело, все острое, все колется. Н-ну привет, красавчик. Как носик?.. Раскидываю крылья, распушаясь - так выгляжу крупнее - и широко раскрываю клюв, шипя и щелкая. Чуть поджимаю правое плечо и отвожу его назад. Так почти не болит. Медленно, бочком подскакиваю навстречу, втягивая голову в плечи. Эдди, ты же не собираешься бросить меня здесь, ночью, на трассе, одного? Тут до ближайшего населенного пункта идти черт знает сколько. Ночью. Одному. Пешком. Не собираешься же, правда?..
Поговорим? Т-ты, кажется, хотел... недавно...
М-ммарвин, не хочешь поиграть в птичек?..
Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-06 12:54:36)
Да в смысле, блять, Эльмо? Ты даже из машины нормально вывалиться не можешь!
Все... кхм, парочка людей, что вылетали отсюда, как снаряд пушки, не жаловались: их выкидывало исправно на спину, на плечо, один счесал себе пол лица об асфальт, но всякий раз, всякий - с ногами..
Я успеваю выскочить из машины, а он всё ещё силится подняться. Он опирается на ладони так, будто несёт сизифов камень, да куда-то на Голгофу. Я там не был, я нужен был после - мерзкое место, знаете ли, - но Эльмо сейчас точно библейский мученик, и меня от него мутит. Знал бы он, почему.. Не скажу ему никогда.
Зато, хочу сказать, не так-то уж ты и страдаешь, душечка. Не то чтобы мне в этой жизни доставалось.. Да, доставалось, кстати, меня несколько раз избивали, я много раз участвовал в мелких драках, хотя ничего не сравнится с тем, как меня поимели в суде - до сих пор. И я как-то держусь свежим и бодрым, твою мать, как свежевыпавший снег, правда? Весь свой прошлый опыт я вообще предпочитаю умалчивать: меня наделили силой, накачали, как опиумным варевом, и велели делать, что надо.
Не хочу вспоминать, не стану.
Да и силы-то меньше в разы.
Я даже подумываю скрестить руки за спиной, пока Эльмо кувыркается по асфальту: я уверен, это не Марвин, которого вероятнее всего было бы сейчас увидеть; это ты, маленький лицемерный обманщик; и сейчас, когда ты выставляешь свои бледные, испачканные грязью да царапинами ладошки вперёд, я тоже уверен, это - ты.. Слишком сообразительно, смело.. Марвин бы скорее с охоткой позволил бить себе морду, знаешь? Его чувство вины как раз под это заточено.
...И всё же я не могу. Я даже сказать ничего не могу, пока он просит.
Ты никогда не просишь. Лжешь, шутишь, жалишь, режешь без ножа, но не просишь. Раньше просил, но это было так искренне и просто, ты просто знал... можно всё просить, и я всё сделаю.
И вот я сейчас тоже всё делаю.
Фыркаю, поднимаю ладони в ответ в таком же безопасном жесте, трясу головой из стороны в сторону - полно, этот раунд за тобой, может быть.. Может...
...У кого-то по всем карманам растыканы деньги или презервативы, у меня - сигареты. Денег нет, в наличке тем более, презервативы особо незачем. Сигареты - моя новая любовь. Они отвечают на мои прикосновения, они, знаете ли, тлеют и, если вслушаться, даже немного шипят. Они никогда не кроют меня матом и не смотрят таким взглядом, что меня окатывает градом из ледяных иголок.
Тянусь за одной.
..А потом мой нос взрывается от боли.
Блллять, Эдди, сколько раз тебе ломали нос? Удар не такой уж большой силы, но кровь брызгает, словно лопнули набитую ею пиньятту. Или так, хлопнули шарик поменьше, конечно... Инстинктивно хочется зажать нос ладонью, а ещё лучше сгибом локтя, но мне так отчаянно жалко вторую за день рубашку пачкать кровью (наверняка и так испачкана, но куда больше?..), что я наклоняюсь вперёд и пытаюсь залечить это повреждение, всё ещё прихватывая ртом воздух от шока, носом-то дышать не выходит. Вот ублюдок!..
И уходит! Вышагивает важно по трассе, а потом... обращается.
Кровотечение прекратилось, а я всё ещё стою, согнувшись, ошалело глядя вперёд. Надо же было!.. Сколько раз мы виделись, так часто, и птицу, облик, который мне так нравился, он показывает мне только теперь. Ночью, после драки, на трассе... Я щурюсь, чтобы рассмотреть рыжеватое оперение, но нихрена не вижу. Замечаю только, что вместо Эльмо теперь какая-то белесая точка, и, тихо вздохнув, иду к нему.
Я знаю, он не летает высоко. Я знаю, адаптация к птичьему взору не так проста, как может показаться. Я знаю, в такой темноте, вдали от города, куда он вообще улетит?..
Подхожу ближе. И не могу сдержать хохот, когда вижу эту отважную птицу. Я видел это прежде: чеглоки небольшого размера, и им приходится соревноваться с другими, более крупными птицами. Эльмо в облике, может, и не отступает, но эта стойка, распушенные перья на груди, крылья.. ч-ччёрт.
Твою мать, Эльмо, нет, я не самец сокола, претендующий на одну и ту же самку, что и ты. И даже на гнездо, не на убитую мышь, или за что вы там друг с другом соревнуетесь.. Даже на угол обзора на вершине дерева или скалы... Ну серьёзно, ты представляешь, как это выглядит? Кого вообще этим можно отпугнуть, сурка?
Вытянутый мне на прощание фак и предложение отсосать впечатляло совсем по-другому, честно.
Собираюсь забрать этого идиота, несмотря на то, что он испачкал мой нос, и, вероятно, шею, опять, во второй раз за день, ну какого дьявола, Эльмо?.. Ах да, что-то там про член твоего отца должно служить мне ответом?..
Рыжий крупный чеглок пятится. Замедляю шаг. Чеглок останавливается. Замедляю больше, напевая что-то похожее на колыбельную.. кажется, из прошлой жизни. Чеглок, точнее Эльмо, идёт ко мне навстречу...
Приседаю рядом с ним на корточки и предлагаю сесть на моё предплечье.
Я же вижу, у него ранено крыло. Выпал неудачно из машины, поди, болит.
Ему отсюда, так-то, никуда не уйти.
И оставлять я его не стану...
Осторожно распрямляюсь с птицей на предплечье. Та сидит аккуратно, но когти всё равно вонзаются в кожу, ну и ладно. Привлекаю его к себе, словно защищая от ветра, и неспешно иду обратно к машине.
Странное ощущение, знаешь? Словно я один.
Словно мы двое снова - один...
Мне кажется, он замёрз. Подрагивает - точно. Стаскиваю с себя пиджак и бросаю его на пассажирское сидение в машине вот так, завёрнутым в.. москино? Что-то в духе, на деле я не помню, но знаю точно: это - подходящее гнездо для дикой птицы, именно так, для моей дикой птицы.
Сажусь на сиденье водителя, даже не смотрю на Эльмо, который всё ещё в облике. Билли Джин всё ещё играет, а я хочу убить Майкла Джексона голыми руками, несмотря на то, что он умер, ещё пять раз. Как блять это выключить? Снаружи - всё-таки холодно, спустя минуты на улице я это понимаю.
Включаю наконец-то обогреватель, и тихо (не очень, но хера с два меня кто тут услышит) бьюсь головой о руль.
Случайно нажимаю на сирену тоже пару раз..
Если я понимаю, что происходит сейчас, отрежьте мне язык.
Я буду самым безобидным адвокатом в суде. Жены будут приплачивать, чтобы меня назначали их супругам-неудачникам..
Трогаюсь с места, да так медленно, то это напоминает похоронную процессию. Что-то не так.
Старательно не замечаю. И на глупую птицу стараюсь не смотреть. Не думать о том, что ему больно.
Ведь тогда я прощу ему всё, а мне нельзя.
У птички-невелички болит крылышко, Эдди, видишь? Залечи, а?.. Ты же можешь. Залечи - и мы расстанемся... ну... не друзьями, конечно - друзьям не предлагают отсосать на посошок, нет, только не в Британии, это чисто славянская фишка, - но вполне себе в добрых отношениях. Я улечу, ты - уедешь. Я уволюсь и отравлюсь снотворным, ты - застрелишься под тяжестью долгов. По рукам, по крыльям, а, а?..
Отпрыгиваю назад на смешных проволочных ногах и покачиваюсь из стороны в сторону, ловя баланс. Тише, тише, Эдди! Не смотри на меня как на баскет крыльев!.. Склоняю голову набок. Он что... поет?..
Замираю.
Он поет первый раз с момента нашей встречи... тихий, едва слышный мотив льется, щемит грудь, потому что я знаю его, знаю до кончиков когтей, потому что сам помогал сочинять, потому что сотни, тысячи раз засыпал под него, потому что знаю все его песни: от каких-то становится легко и хорошо, от других - сонно, дымно, вязко, но спокойно...
Та, что напевает Эдди, из последних.
Я прикрываю глаза третьим веком, и все мутное такое, и сознание - тоже... сонный, квелый, перешагиваю на протянутое предплечье. Он может меня прибить, да? Может швырнуть за лапы об асфальт прямо сейчас и размозжить голову. Может выломать крыло и выдернуть маховые перья - одно за другим. Может просто свернуть шею - она меньше, чем у бройлера. Может... может... может прижать к себе - медленно, как будто балансируя хрустальный шар на тыльной стороне ладони, - и осторожно пригладить растрепавшиеся перья на щеке...
Может молчать и смотреть чуть влажными темными глазами. Я вижу пятнышко крови на манжете. Осторожно скребу его когтем. Мааааленькое, как мышка в поле, но яркое. Клек-клек. Щелкаю клювом и хлопаю крылом, осторожно поводя правым, ловлю равновесие: февральский ветер уносит меня на восток, а мне так не хочется вцепляться в протянутую мне руку когтями...
...может устроить меня в гнезде из своего пиджака - ччерт, а я ведь сказал ему прислать счет за рубашку и прочее, так и сказал, “можешь выкинуть и прислать счет”. Ну вот он и... выкинул. Про счет надо бы ему напомнить, да, напомнить... Он все еще мурлычет себе под нос, а меня клонит в сон, с каждым новым витком мелодии погружая все глубже.
В этом ведь нет ничего удивительного, правда? Я ведь правда устал.
Глубже - в дни, когда солнце сияло и действительно грело, а не висело в смоге, как электрическая лампа. Глубже - в талую воду, в пахнущую лошадьми накидку, в сонное поле, покрытое росой. Я ворочаюсь в коконе - ткани и воспоминаний - и легко клюю беснующегося Эдди в бедро.
пой, душечка, пой
Какая-то часть меня впадает в дрему: теплую, уютную, как пиджак под крыльями, как нагретый воздух, ворошащий перья. В голове - вата. Сквозь вату я вижу блеск: будто в реке показался бок форели. Монетка!.. Около ручника, в подставке для стаканов. Украдкой оглянувшись, тянусь и хватаю пенни клювом, и прячу в складках гнезда.
Еще монетка. Мое. Клек.
Я не хочу думать, мне сейчас просто нечем; я хочу дотянуться до блестяшек в ватном тумане.
У найденной ручки я склевываю кнопку - бутафория! - но у нее блестящий ободок... её я тоже прячу, накрываю когтями. У Эдди из кармана брюк торчит пачка сигарет с переливающейся бумажкой. Дай, дай, дай! Раскрываю клюв и клекаю, тянусь, пытаясь достать до пачки - дайдайдайдалекооо...
все еще ближе, чем если бы он бросил меня на шоссе
Замолкаю и баюкаю крыло, подтягивая к себе. Втягиваю голову в плечи, снова проваливаясь в дрему, теперь - посреди своих сокровищ: монет, ручек, оберток, тепла, воспоминаний о том, как было все, и как все стало, и...
можно все стереть, пожалуйста? сделать вид, что ничегошеньки не было? рафаила - не было, меня - не было, марвина - не было... уолтера я бы оставил, да, но только для того, чтобы его тоже не стало - под моим чутким контролем.
Я бы хлопнул дверью и уехал, Эдди. Может, перед этим попинав бы птичье чучелко - для пущей сатисфакции.
Либо у тебя нет яиц, либо я окончательно растерял все чело-клек-веческое, что по крупицам собирал всю свою недолгую жизнь. Угадаешь, почему растерял? Угадаешь, почему недолгую?..
клек-клек уносит ветер на восток
дым мостов дым дорог
дым домов
и тех кто дорог.
Чшшшшшшшшшшшшшшш.
Из дремы меня вырывает звонок на телефон и ощущение, что я съехал - не так, как обычно, а по диагонали, будто машина под легким креном. Поднимаю голову и сверлю взглядом портфель, ожидая, что телефон замолкнет - судя по трели, второй. Ни хре на.
Оборачиваюсь с тихим вздохом. Под задом что-то мешается. Это что, блять, ручка?.. Эдди, у тебя все нормально!? Какого черта лысого тут делает ручка и какая-то мелочь, я что, свинка-копилка?.. Застегиваю одной рукой ремень безопасности - тачка начинает разрываться в матах про пристегнитеремень.
Отвечаю, отворачиваясь к стеклу, чтобы Эдди не слышал - или слышал поменьше. Правую руку держать на весу неприятно, и я приваливаюсь к двери. Милый мальчик из Ист-Энда хочет знать, куда я пропал, ах! Милый мальчик из Ист-Энда спрашивает, как у меня дела, не заболел ли я, хорошо ли я, блллять, поел, не хочу ли я встретиться на выходных, или - вдруг! - даже сегодня, но если нет, то милый мальчик из Ист-Энда честно-честно не обидится...
в какой-то момент мне кажется, что я говорю с результатом порочной любви моей бабушки и голден-ретривера
Глухо и коротко вякаю, что все у меня хорошо; что да, поел, нет, не болею, встретиться - возможно, но не сегодня. Дела, знаешь ли. Работы вот привалило - полный рот.
Ага, пока. И я тебя.
По лицу Эдди плывут огни какого-то задрипанного мотеля. Проезжай его уже быстрее, пока мы не подхватили тут чуму и гепатит воздушно-капельным путем. Кидаю телефон в портфель.
нннне звони сюда больше хорошо?..
Тачку потряхивает. И я вспоминаю, почему. Ой. Ой. Ой. Втягиваю голову в плечи и поджимаю губы.
За левым ухом чешется. Скребу ногтями, вырывая из волос перо с половину пальца размером. Б-бывает, ладно.
- Кажется, твоей тачке не очень хорошо. Н-наверное, не стоило так круто тормозить, а, а? - корчу гримасу - наверное, умильную. Я абсолютно не имею к этому никакого отношения, Эдди. Хлопаю глазами и протягиваю ему перо, зажатое в пальцах левой руки. - Су-ве-нир.
Молчу, собираясь с духом. Наверное, слишком долго.
- ...спасибо, - шепчу одними губами, выпуская облачко пара.
Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-09 18:31:27)
Песня уже давно затихла, а я, точно водители из американских кино, совсем не смотрю на дорогу. Впрочем, с такой скоростью мне и смотреть незачем: я уже догадываюсь, что пробита шина. Меня занимает сейчас другое - птица в гнезде из моего пиджака, крупный чеглок, таскающий отовсюду блестяшки.
Ой, дурак - хочу сказать я, но это зрелище невольно увлекает меня, как когда-то, и я не могу сдержать тёплую улыбку. Эльмо в облике, когда забывается, всегда ведёт себя так, на уровне птичьих инстинктов, и порой мне кажется, что и не человек он вовсе, а рождённая оборотнем птица, которой я навредил, научив жить по людским законам.
Может, так и было? Он ведь дикарь, думаю я. Совершенно не похож на человека, живёт в своём мире, в своей голове, а я выдернул его... Моргаю. Выдернул из промерзлого сарая, больного и действительно больше похожего на зверя, чем на человека, но кто знает, кто.. Осторожно протягиваю руку к птице, которая клюет меня в бедро знакомым жестом.
И всё прекращается со звуком рингтона.
В углу - снова нахохлившийся, сердитый Эльмо уже в теле Марвина. Вертится на кучке раздобытых им же сокровищ недовольной юлой, сторонится меня, и шепчет в трубку. Он же знает, что у меня отличный слух..
Не подслушиваю, но от последней фразы чувствую себя так, будто меня обожгли горячей водой, просто пролили на голову и за шиворот кипящий чан... Мне хочется вскочить на месте, хочется повторить финт с торможением машины, а желательно врезаться в дерево, чтобы отовсюду валил дым, а Эльмо как минимум разбил головой лобовое стекло, вылетев на сложенный всмятку капот.
Я идиот, думаю. Размякший тюфяк, купился в очередной раз на пёстрые крылья и рыжину, мне всегда нравились рыжие, да?.. Разулыбался, вспоминать начал, а теперь вот сижу, обтекаю.
Потому что этот звук рингтона я раньше не слышал. Телефон Марвина трезвонит часто: преимущественно ему достаётся общение со всеми клиентами и именно он, если что, отвечает на все недовольные вопли, перенаправляя на меня только тех, с кем совсем никак не может справиться. Мелодия на его звонке меня даже не раздражает: каждый раз она сообщает мне о том, что дерьмо будет выгребать кто-то другой.
Эта же - пускает разряд тока по моим нервам, заставляя невзлюбить сразу всё - приглушенный голос в дверцу, искаженное помехами мычание из трубки, мужское, оно мужское ведь? я слышал! И в особенности - Эльмо, этого лжеца, эту дрянь, этого сраного мудака, который остался рядом со мной, чтобы напоминать мне, насколько я ему не нужен.
Он ещё и благодарит меня - за что? За то, что я его подобрал? Так я об этом сейчас больше всего жалею, ты, выродок.
Оставил бы на трассе, поворковал бы с твоим возлюбленным сам. Сказал бы, что крошка Марви занят. Увлёкся земледелием, знаете ли.
Нет, не цветы выращивает. Копает носом землю где-то на обочине, надеюсь не об асфальт, а то его клюва надолго не хватит.
Не за что, Эльмо. Конечно, Эльмо. Разве мог я поступить по-другому?.. О, спасибо за подарок, Эльмо.
Принимаю перо из его рук. Пальцы подрагивают. Хочу спрятать его в бумажник, а после, когда никто не видит, подвязать брелком на ключи, хотя нет, так растреплется... Прикрепить к ловцу снов, если бы он у меня был.
...Залить эпоксидной смолой и носить медальоном на шее?
Приоткрываю окно и отпускаю перо с ветром.
Улыбка у меня сдувшаяся ровно настолько, насколько и колесо, из-за которого машина едва волочится по трассе, заваливаясь на бок. Торможу у какого-то мотеля, при котором есть автомастерская, и полминуты очень тупо пялюсь на вывеску:
с 10 до 20:00
сссука, мы что, в деревне?..
Навигатор показывает - мы в Марэсфилде. Без понятия, что это за глушь, но, судя по карте, которая грузится тоже с минуту, здесь есть несколько домов, мотель, и даже церковь.
Всерьёз подумываю о том, чтобы украсть чью-то машину. С нормальными колёсами.
Жаль, Эдди не промышлял угоном.
Да и выбор машин тут не особо. Я определённо не умею водить трактор.
- Такси будет... через шесть часов сорок семь минут. Пойдёт?
Сегодня все меня подводят. Неудачный визит Уолтера, Эльмо, грёбанное колесо, и даже Убер.
Кошусь на Эльмо и понимаю, что плечо-то у него всё ещё вывернуто. Пережидать это время в машине в его компании, кажется, приравнивается к убийству. Я просто не выдержу быть рядом с ним, слушать его голос, издёвки, чувствовать его запах, его взгляд на себе - ищущий, смешливый, изредка - боящийся..
Хлопаю дверцей, и, клянусь, если Эльмо не захочет выходить, я вытащу его за шкирку.
В мотеле - тихо, мертвенно тихо, я бы сказал. Воняет затхлой пылью и, кажется, я слышу, как где-то в углу пищат мыши. Оплачиваю двухместный номер.
Гробовое молчание длится ровно до той секунды, когда за нами захлопывается дверь.
Я разворачиваюсь и бью кулаком в стену. Ноющие и без того костяшки взрываются болью, и это приятно освежает. Мой психолог был бы от этого в восторге, когда-то я ему расскажу.. На вкусное.
- Бллять, я же просил двухместный, - кошусь на двуспальную кровать. Та тщательно застелена пищевой плёнкой, или каким-то пакетом?
У меня смутное ощущение, что здесь вчера кто-то сдох. Возможно, естественной смертью, и ещё пару дней остывал, пока оплата номера не закончилась. Или по соседству? Не могу поверить, всего несколько часов от Лондона, и мы оказались в такой кромешной заднице.
- Раздевайся. Твоё плечо надо залечить. Через одежду сложнее, - не смотрю на Эльмо. Выглядываю из окна. Дорога - напротив, и она совершенно пустая вот уже целых полминуты. Надежда на то, что нас отсюда кто-то заберёт автостопом, умирает на глазах.
Отредактировано Edward Holloway (2022-01-11 15:04:28)
Эдди выкидывает мое перо в окно. Оборачиваюсь, следя за ним взглядом, сколько могу: оно кувыркается в порыве ветра и исчезает из поля зрения мгновенно - как улыбка Эдди; как моя; как наше шаткое перемирие.
Не за что, долбоеб.
Не бог весть какой подарок, даже не подарок вовсе - так, сущая мелочь, у меня полные крылья этих мелочей! Но - меня царапает. Вот так ты, значит, да? Выбросил. Обязательно все было портить, а, а? Был куском сухого дерьма со своими “чшшшшшш”, и им же остался. Что ты от меня хочешь? Чтобы я извинился на коленях за то, что вмазал тебе? За то, что пробил колесо твоей обожаемой тачки? За...
Ннннахрен.
Я тоже, бллллять, хочу извинений, знаешь? О, как же я их хочу, не представляешь! За испачканное пальто, за напуганного до икоты Марвина, за римминг какой-то запредельной глубины Уолтеру, за выкинутое, мать его, проклятое перо, за вывихнутое плечо, за
за годы, которые я потратил на тебя, оставаясь в твоей тени и на что-то надеясь. лучше бы я сдох, знаешь? ты и этого мне не позволил.
за то, что я все-таки сдох, и ты не только позволил этому случиться - ты сам убил меня, своими руками. знаешь, если бы ты просто сказал, что я уже не нужен, что я мешаю - я бы понял, честно. тогда - точно понял. но ты даже этого не смог: лицемерная тварь, молящаяся о всехнем благе и спасении, выбрала позорную, скрытую сталь вместо честности.
Я хочу извинений.
Я бы выбил из тебя их все до единого - и меня бы не устроило ни одно, потому что нет такого “прости”, которое может разгрести все содеянное; потому что извинения не выбивают.
Их приносят в клюве, как блестяшку.
Выбираюсь из машины и плетусь за ним, втянув голову в плечи; в голове стучит сплошное яничеготакогонесделал - как у напортачившего ребенка. Я не привык и не хочу ни перед кем отчитываться, даже перед Рафаилом. Я никогда этого не делал - благодаря ему же. Мое детство не было омрачено чувством вины. Чувством негодности - да; неприкаянности - да; вины же я за это не чувствовал никогда. И...
И это - твоя заслуга, Рафаил. Весь я, от волос до кончиков когтей - твой. Твоя заслуга, твой крест. Мое безумие - твое безумие. Мои грехи - твои.
Твой нож - мой нож.
Мой страх перед тобой - тоже твоя заслуга.
Не смей закрывать глаза и говорить, что я - дрянь; не смей отрекаться от меня! не смей, потому что это просто нечестно, потому что я, дрянь - живое последствие принятых тобой решений...
Теперь - живое. Работы над ошибками не будет, второй раз я этого не допущу.
Я смотрю, как кулак врезается в стену в метре от меня. Вздрагиваю от волны паники: не моей, нет, Марвина. Наверное. Кажется, я даже чувствую вибрацию, пробежавшую по лучевой кости... ножа не будет - говорил он. Про кулаки он не уточнял, а, а?.. Про машину - тоже. Да и мы оба знаем, что не нужна ему ни сталь, ни грубая сила, да ведь?.. Достаточно взгляда и сложенных рук.
Тогда почему нож, Рафаил? за что нож?.. как? почему?? я ведь... я...
Чшшшшшшшш. Задыхаюсь. Веду плечами и ежусь. Клек-клек, я мммаленькая п-птичка.
Смотрю на разбитые костяшки, как загипнотизированный; на сколотую люстру, на обшарпанный донельзя пол, на вывернутую ручку двери в душевую, на двуспальную кровать, затянутую в... что-то тускло поблескивающее...
Слишком тускло блестит. Слишком затхло. Слишком все... хреново. И я не про интерьер даже, нет, хоть и кажется, что мы попали в декорацию к фильму про Великую депрессию или что-то вроде... просто он даже не смотрит на меня, а? Лучше бы орал или язвил.
Честности от него не дождешься ни до перерождения, ни после.
- Себя полечи, - хмыкаю, медленно делая круг по номеру и оглядываясь. - Или стену. Ей нужнее.
Он выглядывает в окно. Достаточно подтолкнуть - и дело с концом. Но я знаю, что это нихрена не так. Я помню, что у него были крылья. Помнит ли он сам? Хороший вопрос.
- Дай ключи от тачки, - упираюсь взглядом в дырку на стене. От окурка? Скорее всего. - Посплю там.
Киваю на тумбочку. Кидай сюда. Брать что-то из твоих рук я не намерен, душечка. Не сейчас, пока я скован в жестах и возможности лететь. Проверяю второй телефон. Два голосовых. Мне хочется помыть руки, а из-под крана льется фанта.
Фанта, вливайся.
Это невозможно. Невозможно липко и мерзко. Твое молчаливое бешенство раздражает, знаешь?..
- Знаешь что? - выпаливаю раньше, чем успеваю подумать. Мой голос глушит вода - и усиливается эхом от кафельных стен крохотной душевой. - Если ты хочешь что-то, блять, сказать - говори, а не корчи из себя оскорбленную невинность.
Встав у выхода из номера, вытираю руки... прямо о пыльное пальто. Полотенцем брезгую.
- Я не Уолтер, передо мной не надо изображать.
Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-16 02:32:02)
Прикрываю окно с тихим щелчком замка - мне кажется, откуда-то снизу тянет канализацией. Местечко, в которое мы попали - настоящая дыра, и мне до смешного хочется заметить, что я ей, в своей поношенной рубашке, с ссадинами на костяшках и желанием надрывно выть от бессилия - соответствую. Я идеален именно здесь, знаешь, Эльмо? Моё надменное отношение к ржавой воде и обёрнутого в пакет матраса (здесь точно умерли своей смертью?..) идеально вписывается в общую картину. Когда-то и стены в этом месте выглядели по-другому, мебель была новая, а между обоями и слоем штукатурки не успела залечь сизым пятном плесень. Когда-то и я был другим.
Что осталось, то осталось. Морщусь, касаясь пальцами повреждённой руки, залечиваю кожу, и только кожу. Боль отрезвляет меня, и лишаться её не хочется. Так же, как и осознания - вот он я, Рафаил, версия для бедных. Ни тебе сияющих крыльев, ни благости, ни благочестия, ни достойных деяний.. Таким я тебе совсем не нравлюсь, а?..
Слушаю Эльмо, откровенно говоря, вполуха. И обращаю внимание на его выражение лица и тон голоса, когда он предлагает мне бросить ключи от машины на тумбу.
Мне знаком этот взгляд. На моих клиентов иногда так смотрят их жены.. и дети. Когда не знают, следующий удар кулаком придётся по стене, или им по челюсти. Ненавижу такие дела, выигрывать их всё сложнее, приходится копаться в грязном белье, иногда - подкупать врачей, фальсифицировать документы.. Вздыхаю. Этот суд я бы не выиграл, нет, я проигрывал бы его со вкусом, с удовольствием.. Справедливость бы восторжествовала хоть где-то.
- Я никому не даю ключи от своей машины.
Жму плечами. Не смогу присмотреть за ним в машине, и это мне не нравится, да и обидно будет, если он подпортит мне тачку. Приближаюсь к Эльмо, протягивая руки - ему, наверное, сложно снять пальто с повреждённой рукой.
- Не бойся ты, спи здесь. Я тебя нне т...
Речь обрывается на полуслове. Не трону? Вспоминаю, как полтора часа назад тормозил на дороге, выкидывая Эльмо из машины на асфальт лицом вниз.
Делаю шаг назад.
Мне стыдно: я ведь говорил, что ножа не будет, ничего не будет, не собираюсь я причинять ему вред, и уже нарушил своё обещание. Чувствую себя лживым куском дерьма. Яйца выеденного не стоят мои белые крылья и божественный свет: вон, у помойной мухи тоже блестит панцирь, и что с того?..
Облокачиваюсь о подоконник.
Выпасть из окна было бы отличным уходом от разговора, но с меня хватит: я набегался. Четыре тысячи лет убегал от жизни и боялся; всегда был чужаком, пришлым, кому местные традиции пусть, может, и знакомы, да обращать на него внимание не стоит - перезимует и дальше двинется. Меня не сторонились никогда, но и не привечали слишком, я был чем-то вроде летнего дождя, который поморосит сквозь солнечные лучи - курам на смех, ей богу! - и сойдёт на нет, и даже следы на земле испарятся за какой-то час.
Никто не запоминал моё лицо.
мне так было удобно, знаешь, Эльмо, удобно, пока не появился ты
Шумно выдыхаю и прячу лицо в ладони, растерянно потирая лоб кончиками пальцев. Кажется, у меня закончились сигареты. Кажется, у меня больше нет оправданий.
Последние несколько часов, а, точнее, недель, похожи на съёмку какого-то безумного фильма. В главных ролях - я и мой птенчик, он изводит меня издёвками в отместку за то, что я с ним сделал в прошлом; морочит мне голову, сводит с ума, отвечает на поцелуй - я до сих пор чувствую его губы на своих, - а потом вспоминает, что болен шизофренией, какой удачный сценарный ход, браво, браво..
Тру лицо руками.
Пытаюсь смириться с тем, что мой птенчик теперь меня б о и т с я.
О, я постарался, чтобы это заслужить.
- Послушай, Эльмо, - кошусь на него сквозь пальцы. Только не сбегай. - Тебя вообще сейчас не должно было быть здесь. Ты никогда не выполняешь то, о чём я тебя прошу, поэтому я не ожидал, что ты вообще спустишься, и я...
Я даже не ждал тебя особо, думаю. Ещё минута, и уехал бы сам.
В этот момент мне хочется треснуть себя ладонью по лбу посильнее. Идиот. Это же был Марвин, а не Эльмо. Ну и как мне, скажите на милость, их различать, как переключаться?..
Марвина тоже не должно было быть здесь. Обоих.
Эльмо не должен был родиться в его теле. Вместо того, чтобы лебезить перед Уолтером и стоять на учёте в диспансере, он должен был как минимум попивать коктейль на шезлонге в тени ветвей пальм, или хотя бы выставляться и получать премию Нэшнл Географик за фото дикой природы Исландии, например? Ах да, я знаю, ты не любишь холод. С шезлонгом всё ещё неплохой вариант, правда?
Не такой должна была быть твоя жизнь, понимаешь? Ты не заслужил это дерьмо. И тем более не не заслужил ярмо на шею в видеменя.
Уходи - хочу сказать я.
Уходи, ещё не поздно..
Эльмо пытается прятать руки; я смотрю на них, разглядываю ссадину от счесанной кожи. Это - моя работа. То, как он едва ли не жмётся к двери - тоже. Я должен собой гордиться - я почти прогнал его от себя;
мне хочется кусать собственные локти и скулить, как побитая псина.
- ...Я неправ был, когда тогда затормозил, окей?
Слово за слово, легче не становится - ощущение, что из меня вытягивают живьём жилы. Боль отрезвляет, думал я? Отрежьте в следующий раз этому умнику то, чем он думает - это явно, мать вашу, не голова.
- Но ты выводишь меня из себя целенаправленно. Выводишь, заводишь, уходишь, снова по кругу, и так - уже две недели. Иногда я думаю, ты хочешь, чтобы я свихнулся. Правда хочешь?..
и даже этого будет недостаточно, чтобы замолить мои грехи перед тобой
Понижаю голос почти до шепота.
- Эльмо, пожалуйста, дай мне тебя вылечить. Дальше - сам решишь, куда, когда.. Идёт?
Окно он закрывает. Морщусь от щелчка. Дыхание сбивается ровно на одну-две... три секунды. Вряд ли я смог бы улететь в случае чего, но спланировать - вполне. Отбил бы лапы и грудь, потерял пару драгоценных маховых перьев - и все. Вдыхаю через нос и почти чувствую пыль, оседающую на перегородке. Нос у меня целый. У тебя, впрочем, уже тоже.
Ты отрезаешь мне пути отступления, Рафаил? Не много ли на себя берешь? Отойди. Убери чертовы руки. Убери! Чертовы! Руки!..
- Я не боюсь тебя, - перебиваю - хлестко, зло и резко, даже слишком; думаю о том, что выдаю себя своей резкостью с головой. Те, кто правда не боятся, так не говорят. Не отклоняются назад, готовые отшагнуть, вжаться спиной в угол и защищаться, как загнанная крыса. Не щурятся так и не сжимают зубы, чтобы замаскировать болезненную гримасу. Не готовы выставить вперед руку с уже сплетенными в жест лезвия пальцами.
Те, кто правда не боятся... я не из них. Я - боюсь. И отрицая это вскриком, похожим на щелчок кнута - капитулирую. Полностью.
Мне так обидно чувствовать страх перед тобой, что это почти больно; он очерняет все прожитое, как сажа, размазанная по святым ликам на иконах - и ощущается так же: святотатством, беспощадным варварством, бессмысленной жестокостью. Я не хочу этого, слышишь?
Я не хочу тебя бояться, но не могу перестать, потому что уже поплатился за свое слепое доверие. Если - когда - что-то случится, на моих костях будет плясать воронье; твои кости будут затянуты в плоть и черно-белый костюм, приросший доспехом - как прежде.
Не тебе платить по счетам, понимаешь?
У меня ломит виски, я стараюсь не слушать его болтовню. Раньше он обхватывал ладонями мою голову и гладил большими пальцами скулы, пока тиски не разжимались - я помню это с детства, в детстве пальцы его едва не пересекались внахлест на моей макушке, а потом - перестали, я вырос... осторожно перебирали волосы, и лбы наши касались.
Я бы многое отдал за то, чтобы вернуться туда, чтобы это произошло снова. Я бы отдал все, честно говоря...
...но ты - ты! - все сломал, и я не могу найти тебе оправданий, как ни стараюсь. Может, поможешь, а?.. Нет? Хххха, кого я прошу, и о чем, Матерь, дай мне сил и ума! Совсем забылся. Часто моргаю. Ненавижу, когда портят красивые вещи - святым не идут усы Гитлера черным маркером. Когда вместо правды на причинное место лепят фиговый листок, я просто зверею. В носу щиплет. Я прикрываю глаза ладонью и массирую переносицу.
У меня просто ломит виски, Эдди.
- О’кей, - роняю. Слово, одно-единственное, булькает, как гладкий камушек, брошенный в воду, а кругов от него - тьма. Знаешь, ты все это заслужил. Всю эту поганую, серую жизнь лизоблюда, постоянно балансирующего на грани банкротства. Ты заслужил меня - вот такого, выводящегозаводящегоуходящего. Ты все еще думаешь, что я худшее, что с тобою случалось, а, а?.. А я думаю, что не должен тебя жалеть, и должен продолжать загонять тебе иглы под ногти - в отместку; должен быть той ложкой дегтя, тем привкусом сажи в вине, той тучей, что закрывает солнце в погожий день - в отместку.
Я дал вам с Марвином огня - как было велено, как было прошено. В вас нет жизни. А во мне её сейчас столько, что хватит на троих. Понимаете?..
Стою, как чертов Прометей - с горящим от слез и мигрени лицом.
- Да, хочу, - тихо сглатываю и повторяю его жест, смотря на него сквозь пальцы. Гнев будто стерло с его лица, а брови все равно напряжены и сведены к переносице. Думает? Собирается с мыслями? Силами?..
Он меняет гнев на милость так быстро, что я бы ему позавидовал, не будь я сам признанным мастером международного класса в этом паралимпийском виде спорта. Есть плюсы: я почти не удивляюсь и не пугаюсь этого.
Минусы очевидны - я едва ли смогу отследить, как и почему переключаются тумблеры в его голове. Я не вижу последовательности. Но... я почти готов попробовать продолжить наблюдения.
Иголок у меня тоже всегда с запасом. Я неплохо знаю твои больные места, а, а?.. В одно из них я попал недавно - но еще не понял, в какое. Просто не успел.
Да, я хочу, чтобы ты свихнулся, Эдди. Чтобы медленно сходил с ума, а я буду рядом: когда дойдешь до черты, стану вытирать тебе слезы и говорить, что все будет хорошо... я хочу, чтобы ты сходил с ума, когда я рядом. Чтобы не забывал ни на секунду - меня, того, о ком все позабыли; чтобы просыпался ночью в холодном поту и шарил по тумбочке в поисках пера, которое ты выкинул. Ты не забудешь, пока я жив - потому что я не могу забыть, а умереть ты мне не дал.
На этот раз - тогда, две недели назад.
И на второй - сегодня - у тебя не было ни ножа, ни истинной злобы... просто рев раненного вепря, в котором больше отчаяния, чем ярости.
Ты путаешь меня не меньше, Эдди, знаешь? Выводишь... заводишь... целуешь... обнимаешь жадно и жарко... пугаешь, шипишь, швыряешь сигареты; швыряешь меня.
И по кругу.
И сейчас: выводишь, заводишь, шепчешь тихо - не вкрадчиво, нет, я бы почувствовал, я бы вскинулся, я бы не пожалел лезвия на твою лживую глотку, если бы ты лил мне в уши елей...
Я слышу почти... почти отчаяние. Готов застонать в голос от этих ноток - слишком они... оттуда, только тогда ты просил таким голосом другого: не уходить, не просачиваться сквозь пальцы в мир духов, не умирать в бреду.
Все еще слышу “не уходи” - вместо всей словесной мишуры, что ты навесил мне на уши.
Отнимаю ладонь от лица: ребро чуть саднит от соли, но это мигрень, клек? Вытягивать руку из надетого пальто не очень-то легко - кажется, вот-вот треснет по швам. Шепчу под нос:
- Если я никогда не выполняю то, о чём ты меня просишь, попроси меня... - тебя бояться, придурок. На грани слышимости. Вытягиваю здоровое плечо - и аккуратно стягиваю пальто с подбитого. Шарю взглядом в поисках вешалки. Черт с ним, повисит на ручке двери, пообтирает подолом пыль - все равно испачкано. Левой рукой неудобно расстегивать пуговицы, но я стараюсь, и обнажаю плечо. Рассматриваю отек. Шевелить им не хочется совсем - пальцы покалывает. Что я там говорил про планирование?.. Нннахрен.
Делаю шаг навстречу - медленно. Смотрю исподлобья. Руки на виду, душечка, держи руки на виду. Складываю пальцы целой руки в почти готовый эйваз - слабая, но защита... в случае чего выигранного времени мне хватит на то, чтобы похоронить его под обломками потолка.
- Я здесь не молодею, между прочим, душечка, - тяну губы в вымученной улыбке. Я... я не знаю, как мне быть с тобой, Эдди. Как уйти? Как остаться?.. Ты буквально связал мне руки своей просьбой.
Замираю. Мысль настолько нелепая, что против моей воли воздух в легких ходит ходуном, и я разражаюсь смехом. Хоть кто-то же здесь должен улыбаться, а, а? Смеяться? За троих.
К роли шута мне не привыкать.
- Раз ты жадный ублюдок, не дающий ключи - будь по-твоему, буду спать здесь, - смотрю на него из-под полуприкрытых век. Наверное, в глазах моих пляшут черти. Да, а, а, прямо в этих змеиных зеленых болотцах? Ага, клек-клек. - На своих условиях. Идёт?..
Привычным жестом веду плечами. Больно. Морщусь. Давай уже скорее, а?
Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-20 01:35:05)
Меня не бояться?..
Я бы обещал Эльмо, чтобы меня можно не бояться, что я, как когда-то, могу быть опорой для него в любой момент, если бы я хоть на йоту себе верил.
Я проснулся не тем. Да что там, я умирал не тем, полностью позабывшим себя, сомневающимся во всём на свете. Я потерял Бога, а вместе с ним в лету канули, хрустальным сосудом разбиваясь вдребезги - фигура отца, оказывавшая бесконечное влияние на то, что я делал. И смысл - смысл всего.
Вера вела меня уверенной рукой по проторенной тропе, а я знал, зачем делаю всё - зачем бродяжничаю по земле, зачем помогаю братьям наказывать грешников, зачем заставляю скульптуры в садах при церквях плакать.. А теперь её не стало. Не стало направляющей руки, мой хребет рассыпался в труху, мои кости обратились в прах, и вот он я - лишенный цели и всякого понимания, что дальше делать. Да и зачем что-то делать?..
Эльмо выпутывается из пальто невероятно долго, а я думаю, что мог бы помогать, как раньше, просто помогать людям. К горлу подступает комок тошноты. Попытки пробудить в себе сострадание не дали ничего. Мой визит в онкоцентр оставил странное впечатление: я запомнил их, пожелтевших, высохших настолько, что сквозь облысевшие от химиотерапии головы просвечивал череп... обозлёнными. Отец бы каждого из них счёл грешным и недостойным жизни - я снова спотыкаюсь о фигуру Яхве, который оставил нас, снова делаю это, и безмерно бешусь; ...но и я точно так же не захотел спасать ни одного из них.
Прежде было бы по-другому. Прежде спустя две недели разъяренный Гавриил бы разыскал меня в каком-то притоне, философствующего о смысле жизни с теми, кто давно его потерял (или обрёл?), и орал бы ещё два часа, что так нельзя.. А мне бы было стыдно. Быть клоуном, который развлекает невежественную толпу; быть глупцом, который разбрасывается божественной искрой там, где не велено - никак нельзя, никогда!..
Моргаю. Что-то во мне надломилось, оттого он и смеётся надо мной, оттого и загоняет мне иглы под ногти: Эльмо - как почуявшая кровь акула, просто знает, что я медленно, но верно опускаюсь на дно, и кружит, бесконечно кружит рядом со мной, разве что не рукоплеща моему падению.
Поднимаю на него взгляд - он острее ножа. И тут же смягчаюсь. Я не зол, я... просто устал и соскучился, кажется, до одури - по тем временам, когда мы грелись, ночуя в чьей-то конюшне, под моим плащом - знаешь, место так похоже на это... Я потом ещё неделю выбирал сено из его волос.
Я жалею, что выбросил перо в окно, и теперь, стащив с себя пиджак - помня, что он в нём сидел - осматриваю внимательно и вблизи, вдруг ещё одно, ну вдруг?..
Ничего, пух мелкий, да и только. Чихаю.
И во взгляде Эльмо тоже ничего, кроме недоверия.. Я всё заслужил.
- Это какие такие условия?
Хмыкаю, приближаясь к Эльмо. Медленно, ведь он так ясно дал понять, что меня "не боится". Осматриваю плечо - не похоже на обычное повреждение связок, похоже, надо вправлять. Тяжело вздыхаю.
Ему придётся хоть немного, но мне довериться.
- Я зайду тебе за спину, чтобы вправить сустав, это необходимо, иначе лечить бесполезно. Магией такое не сделать. Ладно?
Обхожу его полукругом, прошу отодвинуть в сторону повреждённую руку, и подхватываю его ладонью за грудь, давая опору. Второй рукой разворачиваю кисть тыльной стороной на себя и тяну вниз, вниз и вперёд, медленно, осторожно, но сильно - времени с момента травмы прошло немало, и, по-хорошему, следовало залечить это всё, когда он птицей гнездился в кресле моего автомобиля..
Ах да, второй телефон. Настойчивее подаюсь вперёд, заставляя Эльмо наклониться, и тяну руку сильнее, наконец-то оттягивая сустав, я это почти чувствую, и, осторожно отпуская его, позволяю ему стать на место.
- Ещё немного.
Выпрямляюсь, позволяя Эльмо выпрямиться вместе со мной. То, как мы стоим, едва ли соответствует его представлениям о безопасности: я позади него, почти прижимаюсь к его спине - я чувствую тепло его тела и жар, который исходит от воспалённого плеча.
Оно наверняка болит; я ловлю себя на желании, чтобы оно болело дольше, чтобы Эльмо расшибал себе голову о дверной косяк, чтобы его, возможно, даже как-то переехала машина, но не насмерть, можно? - тогда я был бы ему нужен
тогда он был бы мне должен
Глажу чужое плечо расправленной ладонью, точно пытаюсь разгладить тяжелый шелк; ненавистный теперь свет согревает кожу, а я сперва, как обычно, забираю боль, даже не глядя - на открывающийся перед мной вид, на длинную шею с выпирающим, подрагивающим кадыком, на худые ключицы..
Я не смотрю, потому что закрыл глаза - я касаюсь кончиком носа чужих волос и осторожно, неслышно втягиваю запах, он теперь чужой, но мозг странная штука, Эльмо, я его запомнил, и теперь, слыша его, всякий раз вспоминаю маковое поле, лёжа в котором, мы разыскивали созвездия, а ты смеялся над их названиями. Тебе тогда шел красный цвет, да и сейчас тоже к лицу, но не тот, что ты рисовал росчерком на шее, только не тот..
- Так что там за правила и условия?
Отстраняюсь, потому что всё закончено. Резко замечаю всё: затхлый запах, скрипящие под ногами трухлые половицы, стены с подтёками.
Так-то лучше, так-то привычней: нет больше ни макового поля, ни смеха, Рафаила - тоже нет.
Это необходимо, - говорит он, а я... я верю ему, как последний дурак на земле. Я и есть последний дурак, самый распоследний идиот: вместо того чтобы бросить все и уйти в закат, работаю бок о бок со своим убийцей; ухмыляясь, таскаю ему кофе - и даже почти не плюю в него, пока несу; сажусь к нему в машину; отвечаю на поцелуй...
а сейчас, вместо того чтобы послать его на все четыре стороны с его нелепым предложением помочь, зайти за спину
новый трюк? теперь тебе не нравится мое лицо, не хочешь в него смотреть, вгоняя нож мне под ребра? да? ДА?? теперь настал черед почек - и так из раза в раз, пока колесо бытия не упадет в прах и дерьмо, пока вселенная не схлопнется, пока во мне не останется целой требухи, а на шкуре моей - целого места? так будет, Рафаил?
...я выдыхаю: ллладно.
Ллладно-латано-ладанно выдыхает он, и я почти чувствую его выдох обнаженным, воспаленным плечом - или хочу чувствовать, лладно?.. Я чувствую запах его парфюма - теплый и терпкий, отчего-то он напоминает мне о востоке, на котором мы так и не побывали, до которого так и не дошли наши сбитые, неугомонные ноги... я ведь хотел, да? Ты помнишь? Оттуда всегда веяло сухим жаром, как от горящего костра; несло пылью и высекающим искры песком - и немножко страшно было, но совсем немножко, а? Нас же было двое - ты и я... Я бы мог защитить нас от любых клинков... только...
Касание у него тоже теплое. Просто теплое - а терпкость я додумываю уже сам. Я хотя бы признаю это, клек? Что додумываю. Я много чего додумывал, знаешь...
Глухо ахаю, когда он разворачивает мою руку - это, черт возьми, больно. Уже все, да? Правда?..
а он тянет - вперед и вниз, и тянет, и тянет, и плечо сводит от мерзкой, ноющей, ввинчивающейся в мозг боли - будто жжжилы тянут нажжживую и это никогда-никогда не закончится, только нарастает
Все? Все!? ВСЕ УЖЕ?? НУ ППОЖАЛУЙСТА
- Хватит! - мычу на выдохе; воздуха отчаянно не хватает - я дышу ртом, заглатывая его, как собака; я хватаю здоровой рукой ладонь на своей груди - к черту эйваз, расплетаю его мгновенно, магия рассыпается с тихим вздохом, - и пытаюсь её содрать, как горящее еще на коже тавро - и не могу.
Я сплетаю его пальцы со своими и сжимаю почти до хруста костяшек - своих или его, разобрать бы...
Больно, очень больно. Больно так, что слезы брызжут, кажется - снова; что Марвин мечется где-то в подсознании, и от его шагов разносится гулкое эхо, и он топчется, топчется, топчется, готовый выйти вперед, перехватить, спасти, выдержать.
Добрый, добрый Марвин.
Поганая, поганая нервная система, передающая все быстро, мгновенно - раскаленными импульсами-иглами. Не терпящая промедлений... и просто не терпящая.
Она, как и Рафаил, и после смерти со мной.
- ВССССЕ, ХВАТИТ! ПОЖА... ЛЛУЙСТА! - почти взвизгиваю, чувствуя, как мне отжевывает-отрывает руку, и это очень странно и страшно - чувствовать этот сухой и громкий щелчок, и ладонь Рафаила на своей груди, дающую опору, и вторую его ладонь - причиняющую помощь любой ценой...
можнопотишеа?? - орет кто-то из-за замызганной картонной стены, колотя в нее рукой
и под этот аккомпанемент чертов сустав встает на место, а я все сжимаю ладонь Эдди мокрыми пальцами, переводя дух, пока вторая моя рука висит безвольной плетью - и тоже принадлежит его ладони, сжатой на запястье.
Мне хочется шагнуть назад и привалиться к нему; даже если там будет тысяча ножей, мечей, копий - и все в спину, едва прикрытую жалкой тканью... мне не нужна от него броня.
Я так скучал по тебе, что не знаю, за что больше ненавижу - за то, что ты похоронил меня, или за то, что так варварски, без объяснений разлучил меня с собой. Выбросил, как ненужную, сломанную заводную лягушку: она больше не прыгает и не квакает, дескать...
Ради тебя я был готов и прыгать, и квакать столько времени, сколько мне, ведьмаку, отпущено, знаешь?
Если бы я обладал даром предвидения... если бы я хотел видеть, как все станется...
Тихо, клекочуще смеюсь, когда ладонь привычным уже движением - родом не из этого времени - забирает боль. Всю до капли. Я этого не заслужил. Боль разжимает челюсти, и это похоже на глоток воздуха для утопающего: сладко, очень резко дает в голову, как щедрый глоток абсента. Чужая магия вплетается в мой узор шелковой хирургической нитью и пахнет дурманом. Дурман-туман в моей голове. Легкое дымное облачко с привкусом-запахом аниса и забористой шмали. Я уже знаю, как она пахнет - милый мальчик из Ист-Энда частенько ею балуется...
...если бы я обладал даром предвидения, если бы заглянул и узнал, как все станется - я бы все равно никуда не ушел.
Если бы ты объяснил только, почему...
Смаргиваю слезы и утираю нос сквозь смех - потому что сосед за стенкой все не унимается. Мне даже не хочется забирать его душу - брезгую. Здесь все - брезгливо; а Эдди - уставший, смурной отчего-то - пахнет проклятым анисом и похож на бельмо на глазу.
Слишком другой для этого места, слишком... чистый будто?..
анестезия обволакивает мозг тяжелым хмельным покрывалом, пощипывает лидокаиновым пластырем
Медленно обернувшись к Рафаилу, усмехаюсь - чуть криво, чуть пьяно. Ммои условия... Какие ммои условия?.. Ты сбрендил?
А.
- Сссспать, - выдыхаю, пытаясь сморгнуть с ресниц-век остатки непрошенной соли и сонной пыли. Подшагиваю к нему, осторожно, будто на пробу, протягивая руки к вороту его рубашки... не больно. И - не сопротивляется.
Негоже спать в одежде, а, а?
Я ослабляю на нем галстук и стягиваю; я вожусь с пуговицами его рубашки так увлеченно, что едва не высовываю кончик языка - и все медленно, будто пробуя на вкус; когда он поднимает руки, чтобы помочь - или коснуться? - тихо шиплю
рррруки
и справляюсь, кажется, сам, стягивая с него рубашку и кидая на стул. Все - на расстоянии вытянутой руки, почти целомудренно, да? почти как мама в детстве, а? только, клянусь клювом, матушке твоей вряд ли хотелось протянуть руку, провести по груди кончиками пальцев, самыми подушечками, невесомо, и...
Вряд ли хотелось, честное слово.
Иначе тебе бы стоило заявить в полицию, а, душечка?
Шагнув ближе, почти вплотную, я стискиваю пальцы на застежке его ремня - и чертова застежка занимает у меня неприлично много времени, а я бы хотел все это время говорить говоритьговорить клекотать, но у меня, кажется, заплетается язык, он распух и посинел и превратился в большущего слизнякаа а...
...когда лицо Эдди идет синеватыми линиями и становится похожим на калейдоскоп, я щипаю себя за шею - сильно и больно - чтобы вернуть ощущение пространства и времени... и не утащить нас в чертову кротовую нору.
Помогает, знаешь?
Моргаю, снова растягиваю губы в улыбке, когда ремень оказывается у меня в руках, а брюки Эдди - чуть приспущены, едва-едва.
- Я за-ааайду тебе за спи-ну, это необходиии... мооо, - фальшивя, тяну нараспев на мотив какой-то приевшейся песни... может быть, из рекламы? И обхожу его со спины, так же - полукругом, и осторожно смыкаю его запястья за спиной, и стягиваю их ремнем, пахнущим грубой кожей - плотно; пробую пальцем оттянуть - получается. Значит, не посинеют ручки, да? И не отвалятся.
Смотрю на результат своих стараний почти завороженно - и почти-почти прижимаюсь к его спине, выдыхая в пряное, когда-то верное плечо...
- Магией такого не сделать, да, душечка?.. - сильно вытягивая шею вперед, опираюсь подбородком на его плечо и с трудом давлю зевок, - Такие мои условия. Ты бы не стал спать в одежде, да? Я... помог.
Улыбнувшись, наступаю на чуть волочащуюся теперь по полу брючину; если захочешь сдвинуться, придется стянуть, да?
Я хочу обнять его - обеими, теперь здоровыми, руками; хочу уткнуться носом в ямочку между ухом и шеей - там запах громче и горячее, а кожа тонкая и очень-очень мягкая... забавно чувствовать благодарность за исцеление - ведь ты же был всему виной, клек? но я самый распоследний пернатый идиот, и я хочу обнять тебя, и хочу вдыхать запах твоих волос на затылке, и...
быстро, почти неуловимо скольжу подбородком правее по плечу, и поворачиваю голову, мельком ткнувшись носом в его шею.
- Спать... - повторяю, отстраняясь, и мягко, чтобы он не потерял равновесие, подталкиваю его в сторону кровати.
Закрываю глаза. Дурррман. Дуррррак.
Расстегиваю пуговицы, освобождая уже себя от рубашки - совсем.
Спать? Как скажешь. Я и сам устал за сегодня. Эти качели выматывают меня похлеще магии: я не заточен под них, я слишком прост, слишком топорно сделан, возможно, на мне даже схалтурили. Потому что я тоже теперь халтурю, как тварь. Смотрю на пьяную улыбку Эльмо, на мокрые от слёз глаза, потому что я не обезболил вовремя, а барабанные перепонки всё ещё дрожат от надрывного
ХВАТИТ
нет, не хватит
хватило бы, если бы я сейчас ушел отсюда - ночевать на кушетке у ресепшна, там ничуть не хуже, чем здесь, и, возможно, меньше крыс бегает в стенах и под полом; возможно, я бы снял себе отдельный номер и, выходя из комнаты, делал вид, что я не замечаю, как испачканное моей выходкой пальто Эльмо (я почти пообещал себе собственноручно отнести его в химчистку) теперь волочится по пыльному полу, фальшиво улыбнулся бы, сказав что-то одобрительное, и.. пожелал сладчайших сновидений, а потом действительно бы ушел. Вот тогда мне бы удался образ законченной мрази, но.. я... недотягиваю.
я никогда не дотягиваю до человека
Не был им никогда, с чего бы теперь справляться?..
Вот и сейчас я с недоумением смотрю на то, как Эльмо, чинно вытянув руки, свои наконец-то целые, здоровые руки, дёргает мою шею за галстук. Я без понятия, что он имеет в виду; в ушах всё ещё вибрирует "хватит", а потому я стою на месте, стою и рассматриваю кисти его рук, округлые косточки, и рябь веснушек, которая уходит далеко под ткань рубашки. Я наклоняю голову, позволяя снять с меня галстук; я с полным выражением непонимания на лице наблюдаю за тем, как Эльмо возится с пуговицами моей рубашки. Он кусает губы; теперь я знаю, что они чуть шершавые наощупь, и..
..Мне хочется сказать ему, пока он занимается пуговицами; я поднимаю глаза, пытаясь поймать его взгляд, натурально пялюсь на него, пока он играет со мной в раздевание кукол; хочется сказать, что я бы справился в два раза быстрее, вообще-то, если бы он только...
Чшшшшш. Хочется смеяться. Я не понимаю, для чего это всё. Не понимаю, почему он до сих пор не попытался закэнселить меня за харрасмент, он ведь хочет, чтобы я сошел с ума, правда?.. А что, это теперь модно. Не понимаю, зачем он меня раздевает, не понимаю, почему он выглядит таким спокойным, мирным, смирившимся, хотя ещё недавно жался от меня спиной к стене, загнанный в угол.
Ничего не понимаю. Задерживаю дыхание, когда чужие пальцы касаются пряжки ремня. С ней Эльмо проводит невероятно долго времени; я почти ревную, наблюдая, как его пальцы скользят по металлу, всё пытаясь найти нужный угол, нажим.. Я стою уже по пояс голый и его пальцы то и дело задевают мою кожу, поэтому я просто отвожу взгляд, концентрируясь на трещине в плинтусе, напоминающую.. нору.
Интересно, здесь есть клопы?..
...Ччёрт, клянусь, ещё раз он так случайно мазнёт ладонью по низу моего живота, и у меня встанет.
Брюки соскальзывают к середине бёдер. Я тихо вздыхаю, когда вокруг сведённых за спиной запястий ложится прохладная кожа моего же ремня.
...Он ведь знает, что я могу, видел, он только что прочувствовал это на себе.. но больше всего всё равно запомнил нож. Поэтому связывает мне руки.
Не хочу ничего говорить. Стою полураздетым посреди номера, со связанными руками, и мне хочется провалиться сквозь землю. Едва замечаю, как Эльмо любезно прижал мою штанину ногой, и, промычав неловкое "гм, спасибо", выпутываюсь из брюк. Не хочу этого, но всё равно невольно улавливаю своё отражение в замызганном зеркале. Я похож на персонажа из кинофильма, типаж - жертва мошенничества, или просто - идиот и жертва. Мне не нравится. Разворачиваюсь к мутному зеркалу спиной, иду к кровати. Сажусь на неё; плёнка липнет к бедру. Эй, Эльмо, ты уверен, что здесь лучше спать без одежды?
Кошусь на Эльмо, который выставил меня на посмешище - перед нами двумя. А что, ему достаточно. Нам всегда было достаточно друг друга, верно?.. И замечаю: как он сонно моргает, насколько замедлены его движения, даже выражение лица изменилось. Я видел его таким очень давно, нестерпимо давно он был в безопасности.
Ложусь на кровать - боком, спиной к Эльмо. Самым глупым сейчас будет пялиться на него, пока он пытается уснуть.
- Эй, укрой и меня. Холодно же.
Мне отчаянно неудобно, и дело не только в том, что он связал мне руки. Я люблю спать на спине, развалившись на перине шириной эдак в два метра, голова между двумя подушками... Но вместо "малбери" у меня сегодня - клеёнка и колючее одеяло, и всё, что я делаю, чтобы хоть немного отвлечься от произошедшего за день дерьма - а оно так и возвращается в голову в виде вспышек-флэшбеков - прислушиваюсь к дыханию Эльмо с другой половины кровати.
В какой-то момент мне кажется, что тишина между нами хрупкая - вдохни чуть громче, и рассыплется, и мы начнём говорить; я слишком хорошо запомнил его мокрые от слёз глаза - покрасневшие, они выглядели, как два зеленоватых кварцевых камешка на свету, и так же блестели; но его прозрачных глаз я больше не вижу, и ощущение оказывается ложным: мы молчим, тишина затягивается, а дыхание Эльмо сливается для меня в равномерный белый шум.
Ссссспать.
Крепко жмурюсь, отчаянно жалея, что я могу убаюкать любого, любому подарить покой на долгие часы, но не себе. Осторожно ворочаясь, обжигаюсь о чужую руку своей. Вздыхаю. Прикрываю глаза и обнимаю ладонь Эльмо своими, мягко сплетая пальцы.
Мои веки тяжелеют.
Он спит, я точно знаю, надеюсь, верю, что спит, а, значит, можно...
...тихо, воровато шептать подушке, боясь открыть глаза.
- Мне так жаль... Прости.
Отредактировано Edward Holloway (2022-01-22 00:56:17)
Я расстегиваю рубашку, стягиваю брюки - единственная одежда, которая у меня с собой, и очень не хочется, чтобы она помялась или испачкалась, ведь мы едем по очень важному делу, ччерт бы его драл - и чувствую себя странно, складывая её на спинке стула; еще более странно я себя чувствую, поднимая и так же раскладывая одежду Рафаила: аккуратно, стрелкой к стрелке висят брюки. Я - примерный сын: помыл посуду, сделал уроки, подготовил на завтра одежду...
сделал три ошибки в слове “приемный”.
На вороте рубашки почти не видно крови. А жаль ведь даже: было бы красиво, да, да? Немножко ярких красок, свежий взгляд на офисную моду: смотрите, господамы, сегодня гвоздь программы забивается пррряяааамо в крышку гроба вашего начальника, аккурат в темечко! Все дедлайны - аккуратным красным пунктирчиком через ка-ды-чок
чок-чок
ай-яй, как можно! можно-можно, и было бы здорово: мне до смерти надоело быть монохромным фламинго на узловатых ножках и с кофе наперевес. Можно было бы раскрасить в оттенки бордового весь мой ненавистный второй этаж - к ним мне приходится бегать за подписанием документов и прочей ерундой... с огромным удовольствием я бы добавил пару роскошных вишневых брызг той тощей суке из двадцать седьмого кабинета, которая пытается гонять меня через все бюрократические жернова, параллельно раскладывая пасьянс на рабочем компьютере.
Когда Марвин пытается жаловаться... о, он никогда не жаловался - не потому что парень кремень (ну, прости, золотце, не обижаааайся, обиженных в рот ебут, слышал, а?), а потому что за жалобы можно огрести куда сильнее.
Когда я пытаюсь жаловаться и спорить, эта дрянь все доносит Эдди, а Эдди с премерзкой ухмылкой добавляет дров в костер. И кофе не забудь.
О, Эдди, где же теперь твоя ухмылка?
Твоя затея с поездкой - просто сплошной тухляк, знаешь, а? “Ах, я не знал, что ты пойдешь,” - тухло, очень тухло! И тут... в этой дыре пахнет так же хреново, как... как на той конюшне, на которой мы ночевали. Ты еще неделю выбирал солому из моих волос, а я всякий раз замирал, чуя едва заметный запах лошадей от твоего плаща: теплый, очень живой, он так нравился мне...
Мы редко брали лошадей. Только летом, когда могли прокормить - точнее, лошади прокармливались сами, только стреножить их да и все. Добрые, верные звери... не нам чета, а?
Ой не нам...
Лошади здорово подсобили нам тогда, помнишь? Тем летом, когда ты ушел, обещая вернуться через неделю или две, а на деле - вернулся и того раньше; меня лихорадило, вокруг было темно, как ночью, из-за непогоды, и скоро я не смог ехать верхом даже привязанным к седлу: валился мешком, утыкаясь носом в гриву испуганно вращающей глазами кобылы, и съезжал - с лошади, с катушек, в мир иной. Ты забрал меня, усадил перед собой, как ребенка.
Не помню больше.
Помню, что кобылу я убил - случайно, не хотел этого; помню разорванную серую в яблоко шею и истошный визг. Бурю - помню. Помню, как ветер сек листву - и лицо, а мне было совсем не холодно, потому что я горел, исходя ядовитым чадом. А тебе было?..
Накрываю нас одеялом - крохотным и колючим. Сейчас, погоди... Дотянувшись до его пальто, нащупываю зажигалку и щелкаю ею, и держу над нею, горящею, ладонь, вбирая жар. Держу, пока пальцу на кнопке не становится совсем горячо, а потом держу еще немного и засовываю кончик пальца в рот. Пщщщ.
Брать огонь изниоткуда - эффектный фокус, а? И короткий. Магия - очень вредная штука, на самом деле: ничто существенное не может появиться из пустоты. Простая истина: для превращения камня в золото нужен... ну... хотя бы камень?..
Тепло сидит на моей ладони уютным птенчиком, закручивается в огненную спираль - не опасную, нет, скорее напоминающую о вечере у камина. Сев в кровати (она скрипит так, что кажется, это хор душ из ада подал голос), касаюсь лопатки Эдди раскрытой ладонью. Тепло разливается, и я слежу взглядом, как нити его тянутся к сердцу, к пальцам рук, ног, опутывают ребра паутиной, спускаются к животу...
Прикрываю глаза и не могу сдержать улыбки. Простейшая магия. Простейшее касание. Я бы хотел, чтобы все всегда было таким простейшим. Но... время простоты и прозрачности прошло, да? Пришло время вырасти. У кого-то переходный возраст начинался с прыщей, у меня - с черной дыры в мозгах. Кто-то сепарировался, собирая котомку и просто уходя в дивный новый мир, а меня сепарировали быстро и почти безболезненно...
Только ведь дело не в боли, а, душечка? Боль - это, конечно, неприятно, особенно когда тебе вправляют суставы наживую, а ты точно-точно знаешь или догадываешься, что это можно сделать мирно и без боли, тебе же это раз плюнуть, хренов ты...
Вздыхаю. Остатки жара растекаются уже по моей груди. Я зачерпываю его в горсти и прижимаю к векам, к воспаленным глазам. Сухое тепло успокаивает дыхание. Укладываюсь набок, поджимая колени, спиной к нему: мне нравится видеть пространство перед собой, мне нравится, когда есть чем дышать...
конюшней ли, сеном ли, бурей ли, снегом ли - мне все одно, душечка, все одно
Подушка тонкая - я сбиваю её в комок. В глаза засыпали песок, и он чешется изнутри и скрипит на зубах. Мне тепло, а еще я, кажется, зверски голоден. И очень хочу, чтобы он обнял меня - как тогда, когда я выпал из седла и провалился в бред...
В какую пучину мне надо провалиться, чтобы ты смотрел на меня так же, чтобы ты просто обнимал, чтобы любил, как раньше, как своего, не называя ни дрянью, ни отбросом? Чтобы я снова не боялся ни ножей, ни кошмаров, ни твоих рук? В какую беду попасть, какую артерию перебить, под какой поезд шагнуть, чтобы ты просто был рядом, чтобы ты понимал без всяких дурацких объяснений, насколько ты мне нужен?..
Прид-дуроклек-клек.
Хочу провалить нас в черноту, потому что светящаяся вывеска загорается-пульсирует с противной периодичностью, как азбука Морзе: точка. тире. точка.
Мы не должны быть здесь, душечка, клек-клек. Ты этого не заслуживаешь, а я... я слишком устал и пьян от внезапно навалившейся безболезненности, чтобы решить это прямо сейчас.
- Если проснемся не в этой дыре... в другой... я не виноват, - бормочу, переворачиваясь на другой бок. Зеваю, подтягивая одеяло выше, и случайно касаюсь его стопы своей... не одергиваю. Замираю. Засыпаю, вскользь пробегаясь по затянутому ремню пальцами.
Рыбки-киски-зайчики, звездочки летят над маковым полем, зайчики паль-чи-ки сплетаются, очень тепло, очень добрая летняя ночь была, да, и я даже не забыл стреножить коней, и они пасутся где-то поодаль, подальше от красноголовых ядовитых маков, а мы - тут...
Вместо звездочек - вывеска; вместо лошадей - стреноженная машина; вместо макового поля - хрустящая пружинами кровать, и не лето сейчас, а чертов февраль, а пальцы - видишь как сталось - сплетены; и мы - тут.
Проваливаясь в дрему, легко глажу его ладонь кончиками пальцев, чуть щекоча. Спи, душечка. Спи, а то унесу туда, где неясно, спишь или нет, понял...
- Угу... - мычу сквозь сон в ответ на невнятный шепот... блллять, неужели завтра не будет времени наговориться, а? Что за страсть у людей поболтать перед сном? - И тебе... тебя...
Утыкаюсь лбом-носом ему в спину, аккурат меж лопаток, и обнимаю свободной рукой.
Кажется, я слышу, как нас грызут клопы.
Вы здесь » Легенды Камелота » Сыгранные эпизоды » [02.02.2021] cave canem