ХА-ХА, все еще понятия не имею, почему я здесь - не в смысле конкретно тут, а вообще... ну, ЗДЕСЬ, на тепленькой земле-земличке-зем ля нич ке, радуюсь солнышку в меру сил и метеорологических условий, ем безвкусные восковые яблоки, щелкаю выключателем, включая-выключая свет (Рафаила, Эдди, это, кстати, бесит), слушаю бесконечное брюзжание...

ах, да, почему я конкретно тут и что я здесь забыл - тоже интересный вопрос, над которым я предпочитаю не особо задумываться. Видимо, чтобы не расстраиваться. Ковырять старые раны ржавым консервным ножом - вообще сомнительное удовольствие... я же себе не враг, а, а? Поэтому смиренно дышу затхлым офисным воздухом. Но вообще-то мне нравится запах свежеотпечатанных документов. И наощупь они тепленькие, как молоко, и гладенькие такие, прямо-таки шелковистые...

Нет, Эдди приходится их много печатать не поэтому. Нет-нет, не поэтому, ага-ага, клек-клек. 

Марвин, пёсик мой, неужели ты этим занимаешься годами?.. Господи боже, какая скука, теперь я понимаю, как ты оказался в больничной палате. Ой-йой, палата - твоя первая остановочка, Марви-Марви, а на следующей ты бы просто вздернулся, если бы не я... ну или вскрылся бы. Оскол-оскал-осколочком. Клек. 

Мне не стыдно ничуточки, ни на секундочку, ни на йоту. Да. Стыд, совесть, страх и прочие атавизмы остались там, под веками, присыпанными тяжелой мерзлой землей. Оно мертвым ни к чему, да, а раз уж я технически не очень жив - тем более лишнее. Вот только... его я подпускать не хочу ближе чем на два шага. Три. Пара шагов - все, что мне нужно, чтобы отреагировать вовремя. 

Это не страх, это инстинкт самосохранения, понятно?..

При взгляде на него мне все еще мерещится хруст разрезаемой кожи и мышц под ребрами. Запах дыма на морозе. Обезоруживающе-теплая улыбка, от которой идет пар. Обветренные губы, сведенные судорогой. Собирающие слезы на моем лице.

Другом лице - без идиотских веснушек, без вечного выражения “помогите я обосрался”. Иногда я возвращаю себе свои глаза, разноцветные - мороком. Ах, какую гримасу он скорчил в первый раз, любо-дорого, хха!.. 

Это лицо он все-таки спас - потому что щеночка Марвина, видимо, жалко. А меня - нет. На меня божьей милости не хватило, вот так вот, получи, Эльмо, распишись, жуй-жуй-гло тай. Всегда он был таким. Всех жалел, кроме меня. Интересно, крест поставил? Или так, утоптал да пошел себе дальше в гордом одиночестве? Знал ведь, что мне его Боженька - так, что-то непонятное, от чего хочется держаться подальше, как внуку хочется держаться подальше от деда, воняющего мочой и деменцией... но, черт, не получается - дед ведь, как никак. Папочка обидится. 

Ха-ха, не могу отделаться от мысли, что эти губы - те, которые на лице Эдди - годятся скорее для сцеловывания кокаина из пупка шлюхи, чем для слез... да и шлюха, судя по количеству проблем Эдди, была бы третьесортной, а кокаин - в подозрительную желтую крапинку. 

Короче...

Короче, прикольно у него тут, ничего не скажешь. Сменил дорожный плащ на щегольской пиджачок в модную полосочку и сидит тут, блллллять, командует. Ну, пытается. Кип трайинг э лот. Нра-а-а-авится мне - тащусь, как больной. Я ни разу и не утверждал, что я здоров. У Марвина даже справка имеется, между прочим. Правда, бумажка-справочка уже остыла и не такая интересная. Зато можно журавлика из нее сделать. Или самолетик. И запустить Рафаилу прямо в е...

- Ой, а можно жвачку? - спрашиваю у курьера. Знаете ли, вкус сигарет прилип, не стирается ни бленд-а-медом, ни роксом, ни чем там блять еще. - Пожа-алуйста. 

Мать вашу, ну что за манера все кидать, а, а? Подойти впадлу?.. Поймать пластинку жвачки у меня не получается - с координацией все еще не ладится. Ну-у, в прошлой жизни тоже было не фонтан, прямо скажем: слегка мешают параллельные двери, рвущие ткань реальности то тут, то там... ах, Марвин-Марвин, твои таблеточки, может, и помогли бы, да только сонненькие мы с них, квеленькие, тепленькие, как свежеотпечатанная бумажка... не нра-а-авится... 

Я бы мог подтянуть жвачку к себе буквально взглядом - но слишком хорошо помню, что простые люди такое не любят. На своей шкуре прочувствовал. Из многих деревень мы тогда драпали, ох... поэтому наклоняюсь, подхватывая упавшую пластинку, и киваю, расплываясь в благодарной улыбке. Спасибовампожалуйстапокорнейше. Бумажка классная, блестит. Может, оставить её себе, кинуть в ящик стола к другим блестяшкам?.. Вкладываю жвачку в рот, когда в висок мне прилетает другая бумажка - уже далеко не такая интересная. 

Вот именно поэтому я оставляю два шага. Три. Потому что нужно успеть среагировать. Потому что коленки тря... кхм. 

-...не, не думал. Э-это не лечится-а-а, душечка-а, - тяну нараспев на мотив какого-то шлягера. Думаю о том, что это, наверное, мой рай - вытащить меня из глины и дерьма, чтобы бесить этого треклятого душегуба... да, дайте два, пожалуйста.

Бог все-таки существует.

...он - местный Бог - открывает дверь в наш уютный затхлый офис так, будто заходит в собственную уборную. Взгляд у него, по крайней мере, такой, будто он твердо намерился справить на меня нужду, и вот-вот подойдет к моему столу, с которого я едва успел убрать ноги, расстегнет ширинку и...

Он кидает пальто мне на стол, взглядом указывая на вешалку. 

Он окидывает придирчивым взглядом и меня - вешалку он осматривал, мммать его, любезнее. 

Он смотрит так, будто хочет одновременно двух вещей: чтобы меня размотало на атомы по этому столу... и пересобрало в кого-нибудь понормальнее. В милую собачку, например.   

Уолтер, мать его, Мэдиган. Мой-его-наш отец! Творец! Владетель!.. Марвин, это что нахуй такое, объясни мне!? Это что!? Как ты вообще дошел до такого... Господи! Мне хочется выть и биться об стенку головой - это вот этот вот кусок лежалой коровьей лепешки... смеет... ему позволили так зарваться... да ну к черту!!! иди разбирайся с ним сам, я даже разговаривать с ним не буду, иначе из моего рта посыплются жабы и змеи, как в сказке; иначе я просто раздавлю его, как муху... МАРВИН ИДИСЮДА КОМУ СКАЗАЛ ВЫХОДИ

рафаил этот гребаный лизоблюд так усиленно засовывает язык уолтеру в задницу что я почти физически слышу хлюпанье хлллюп лллизь бллллять сссука так вот как ты оказывается умеешь а а!?

ВЫХОДИ МАТЬ ТВОЮ

Я НЕ БУДУ РАЗГРЕБАТЬ ЗА ТЕБЯ ВСЕ ТО ДЕРЬМО КОТОРОЕ ТЫ НАДЕЛАЛ ЗА СВОЮ ЖАЛКУЮ НИКЧЕМНУЮ ЖИЗНЬ

ВЕРТЕЛ Я ТЕБЯ И ПАПАШУ ТВОЕГО ВЕРТЕЛ

...он боится. Мне хочется смеяться - до истерики. Этот веснушчатый задохлый подонок боится так, что я не могу, вообще не могу его вышвырнуть наружу - а он, ссссука, имеет кое-какие права в этом теле, и встал враспор, как волевая лягушка в горле у цапли... 

Сука. Сука!!!

- Ты похудел, - кивает мне Уолтер-его-величество-Мэдиган, снова удостаивая меня взглядом “ах вот бы ты помер от какой-нибудь красивой болезни или несчастного случая”.

- А вот ты нихрена, - выпаливаю быстрее, чем соображаю. Неловкую паузу скрашиваю, барабаня пальцами по столешнице какой-то узнаваемый ритм. Ну, типа, трам-там та даммм. Тамм там та дамм. 

Почему я его еще терплю?.. Ах, да, деньги. Нашивашимои деньги. 

Нет, ну вообще-то брюшко у него появилось, а, а?

Под взглядом Уолтера мне-Марвину хочется скукожиться и сползти под стол, умоляя о пощаде. Тело пытается сделать это на уровне рефлексов - мне приходится до хруста стискивать челюсть, чтобы не стучать зубами, мне приходится вцепиться в столешницу побелевшими пальцами, чтобы не заламывать руки. 

И знаете что?..

Это до одури бесит. Это не моя реакция. Это не мое тело. Мне вообще плевать должно быть, но - я почти в бешенстве. Боже, Яхве, Рафаил, кто блять угодно - уберите его от меня, меня от него ломает. 

- Кофе - отличная идея. Б ы с т р о, - цедит Мэдиган-старший, прожигая взглядом аккуратные сквозные дырочки в моем лбу. Вот почему у тебя так много веснушек, Марвин. Потому что каждый такой взгляд - стопроцентный ожог, а в перспективе - меланома.   

Я не выдерживаю его взгляда - и рикошетом перевожу свой, полный злобы и отвращения, на Рафаила. Кажется, глаза у меня превращаются в щелочки, а лицо сводит от мышечного спазма. 

Подскакиваю, как ужаленный, ударяясь коленками о стол и отталкивая его. Упс, пальто слетело на пол. Не моя вина. Разворачиваюсь на каблуках и ухожу, почти даже не хлопая дверью.

Кофе так кофе, блллять, уважаемые господа.

Повернувшись спиной, наконец-то скалюсь.

Ха-ха, папа-папочка, отче наш, светлый покровитель, как же!.. Трясущимися руками расплачиваюсь за чертов кофе - три, мать его, американо, для отца, сына и святого духа... Кофе я, кстати, не хочу, но сама мысль, что эти двое будут прихлебывать из картонных стаканчиков, пока я сижу ни с чем и смотрю на них снизу вверх, раскалывает мою голову напополам, как подгнившую тыкву.

Марвин, что ты блять наделал со своей жизнью, почему, почемуууу меня разбудили в теле конченного неудачника, в котором самоуважения меньше, чем воды в дырявом ведре?.. Я бы никогда такого не позволил, я бы... 

Рафаил - тоже. Он никогда бы такого не допустил. От летящих в нашу сторону гнилых помидоров и камней он закрывал меня плащом - и собой; от злых слов -   

щеноксумасшедшейпотаскухи бесовскоесемя  в е д ь м а к

- закрывал бездонной верой в то, что на все - воля Божья, и кто я, если не творение Его, ничем не хуже других...

О, сейчас этот проклятый купидон зубоскалит над стаканом виски, обсасывая мое унижение, как шаболда - хер, на другом конце которого живой денежный мешок. Ххха, а ведь так и есть, Эдди! Эдди-не-долить-ли-вам-еще, Эдди-не-хотите-ли-сигару, Эдди-самое-глубокое-горло во всем Гринвиче, а, а?

Отставляю кофе и так и переписываю его контакт в телефоне. Эдди_самое... блллять, обжегся, пролил-таки, а! Чертова координация, ну почему нельзя пользоваться магией постоянно, а?.. 

Поднимаюсь на два этажа выше, чем нужно, и меряю шагами коридор, по дороге выкидывая один стакан - обойдется, дряньрвань в пальто за пять моих годовых жалований... я не хочу с ним пересекаться. Тем более - тет-а-тет. Мне кажется, я не выдержу, и просто...

расплачусь?..

Да, как маленький обиженный ребенок, растирая по лицу соплислезыслюни и содержимое кишок Уолтера. Уверен, оно даже пахнуть будет претенциозно: каким-нибудь томфордом или сержлютеном. Не мне чета. И уж точно - не Эдварду. Умирая, он бы наверняка брякнул что-нибудь сурово-пафосное, что-нибудь вроде “ты мне не сын”...

Ха, какое попадание, мистер! 

Я ведь действительно вам не сын.

Я - сын сумасшедшей потаскухи. Никчемно-бездомно-ничейный. Даже не свой собственный. Вот такие вот дела, мистер Мэдиган. Не помогут ни санитары, ни самые лучшие врачи: из дерьма пулю не вылепить, как ни старайся. Рафаил пытался, а тебе, плесень, до него расти и расти...

растешь-растешь а тебя и срезают под корень

...до нынешнего Рафаила тебе, впрочем, надо спуститься по пищевой цепочке круто вниз - примерно до ступени, на которой сидят навозные жуки, мотая свои шарики из вишневых сигар, смятых документов с опечатками и початого вискаря.

Стукнув стаканами о стол, падаю в кресло. Не потому, что мне на него указали, а потому что это, блять, моё кресло. Мое кресло, мое тело и моя задница, которую я в это кресло бросаю. Можно мне-Марвину в этой жизни хоть что-нибудь своё, кроме толстенной медкарты и мигреней?.. 

О, Уолтер наверняка уже оповестил врачей. Что мне с этим делать? Ну что?.. 

Всех не убьешь, как ни старайся.

Даже себя - не смог. А все клятый ангел, которому нравится смотреть, как я схожу с ума в этом теле, в этом мире, в этом времени... ему нравится смотреть, как Уолтер смешивает мое имя с дерьмом, как безнаказанно доводит меня до белого каления. Держу пари, у него встал от такого зрелища. Впервые за дцать веков.

- Заметил, не слепой, - рявкаю. Если бы он не ушел, ноги моей бы тут не было. Запах его одеколона забился в ноздри и щекочет мне мозг острой вилкой. Дорогой антикварной вилкой из чистого серебра. - Его кофе тут нет. 

Его кофе. Его офис. Его стул, стол, вешалка, горы документов. Его Марвин. Его Эдвард. Его мир, где ему либо отсасывают, либо лежат в психушке, как сломанные куклы, которых нужно сделать нормальными. Таковы правила, да? 

- Ничего его здесь нет, - скриплю зубами. Всех не убьешь, но всех и не надо...

...прикосновение Рафаила застает меня врасплох - второй раз за день ему это удается, да! - и меня передергивает от наигранности и неискренности этого жеста

ты же, блять, в десна с ним целовался две минуты назад, с ним, С НИМ, ПОКА ОН ВЗГЛЯДОМ ЖРАЛ МОЮ ПЕЧЕНЬ!!!

и от того, насколько близко я его подпустил.

Под ребрами заныло так, что я хватаю воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, и, вскочив рывком - второй раз за день ударяясь коленками - хватаю его за запястье, отрывая от своего плеча. Сжимаю больно, до следов, одновременно отталкивая его от себя прессом магии на шаг, и поднимаю свободную руку на уровень пояса - ровно настолько, чтобы продемонстрировать пляшущие на кончиках пальцев разряды.

- Не смей меня трогать, душечка, даже подходить не смей, - шиплю, и самому противно от того, как подрагивает голос, иной раз срываясь на свист. - Мне плевать, что ты там у кого глотаешь, но с тобой я это обсуждать не хочу, ясно?.. 

В синих глазах напротив можно утопить всех Уолтеров мира.

В синих глазах напротив я вижу свое отражение.

Усмехаюсь. Медленно выдыхаю через зубы. Болит почти терпимо.   

- Знаешь, вы друг друга стоите... но он хотя бы не убийца, - впиваюсь в запястье ногтями.

Мое сердце глухо стучит. Я полон жизни. Полон сил. Уверенности. Магии. О, магии во мне под завязку: клянусь, она кипит во мне, просясь наружу каждый раз, когда на пешеходном переходе невовремя горит красный, или остывает недавно сваренный кофе, или Эдди, м-мать его, опять начинает прикапываться ко мне не по делу... ах, я бы подрезал клювик этой птичке, заговорил бы его так, что он ничего кроме “да!”, “конечно, да!” и “с удовольствием!” отвечать бы не смог - вот было бы занятно-забавно, а, а? 

Интересно, он бы вздернулся через пять минут или десять? 

Я никогда не признаюсь, но мне почти больно на него смотреть - каждый день, каждый час, каждая секунда будто приближают Рафаила к его финальному аккорду, лебединой песне, после которой он начнет заживо разлагаться, источая сладковатый трупный запах марихуаны. Тик-так, тик-так. Интересно, каков будет пик, после которого все закончится - и начнется?.. Он сорвется? Разобьет голову клиента об колено - ххха-ха, я видел такую сцену в каком-то боевике, и готов поклясться, что в зрачках Эдди плясали те же тени! - и сядет? Начнет долбиться по вене? Или в десна с таитянками?.. Что-то должно произойти. Я это чувствую. У меня отличная чуйка на такие вещи - на падения Башен. 

Моя начала падать в шестнадцать.

Я не понял тогда, а он - понял, но ничего не сказал. Раз пережив это ощущение, ни с чем не спутаешь. Земля уходит из-под ног - и возвращается девятым валом сил; сил таких, что хочется кричать, как ломает тело и душу в попытках переварить этот дар. Ты действительно похож на Башню, на небоскреб: тебя строят, строят, строят ввысь в какие-то умопомрачительные сроки, будто из детских разноцветных кубиков, и весь ты в лесах, и в голове твоей шмыгают мыши-полевки-птички-зайчики... но фундамент твой трещит и кричит - клек-кляк-клек не раскрывай роток, несущие стены стонут, проседая - ахххххх, и в итоге ты просто падаешь, как лошадь с подрезанными бабками, вот только ты много-много больше, выше и тяжелее, чем лошадь... чем слон... чем кит... 

Разбиваешься вдрызг, до кровавых соплей. Голова отлетает по инерции. Тебя даже подталкивать не надо - сам упадешь рано или поздно. Я знал это, всегда знал, клек-клек, знал, что паду… но не так. Не от твоей руки... 

его руки теплые и чуть обветренные - кажется, ничуть не изменились; так приятно и жутко снова чувствовать знакомое прикосновение... и помнить, что последний раз он касался меня, п р о щ а я с ь - а перед этим убив

...так все будет, Рафаил, пророчествую тебе. Ты упадешь, как упал я. Ты обязательно упадешь - еще ниже, чем ты сейчас; о, если ты думаешь, что ниже некуда, спешу тебя огорчить... есть. Я чувствую кожей, что ты близок... к чему-то. Что станет твоей точкой невозврата, а, а?..

это смешно, но я все равно благодарен тебе за те две минуты, которые ты простоял у подножия моей дымящейся, разбитой башни - пусть даже ты её толкнул; это неразумная, воспеваемая поэтами благодарность любящей собаки, верного сокола - лизать руки, умирая 

...я бы записался в добровольцы, но отлично знаю, что ты мне не по зубам. Никогда не был. Я могу разорвать тебя, я могу вытрясти из тебя душу - а толку? Я не выиграю, потому что никогда не получу того, что хотел.     
   
Тебя.
Твою душу - добровольно; твое сердце - добровольно; тебя всего - добровольно, без ультиматумов, без чувства, что ты здесь из жалости.

глаза щиплет; я по-птичьи дергаю головой назад, отвоевывая больше пространства. отвяжись, эдди. отъебись от меня. ты слишком близко. слишком резко. слишком... слишком для того, кого я могу отправить в нокаут движением зрачков. отвянь, лицемерная блядь, не лезь в душу, не смотри на меня, не...    
трогай...
меня...

Я, бллять, любил тебя; любовь ослепила меня, сделав беспомощным и глупым, как курица... когда-то я хотел, чтобы ты подошел вот так вот, глядя на меня и видя не только ученикадругавоспитанника, а... меня. И вот ты подошел, а я и не скучал совсем, как видишь. Не скучал - по этому ощущению собственной неполноценности, недостаточности, бракованности. По ужасу и непониманию, сковавшим меня тогда. По детской обиде, собирающейся влагой в уголках глаз. Не скучал. 

- Мене, мене, текел, упарсин, - цежу сквозь зубы в эту волчью усмешку, в эти глаза со злой искрой, с червоточиной, которой никогда не было... или была, но я не замечал в упор?.. - Ты мне противен. 

И что теперь? Что мне теперь делать?.. Я пытаюсь стряхнуть с шеи его руку. Я пытаюсь не думать о том, что мою ладонь теперь сжимают его пальцы - мирно и тепло, почти как тогда. Почти как я хотел. Всегда хотел. 

- И что? - передразниваю. - Где твой нож, душечка?.. У убийцы должен быть нож. Без него совсем не то. Я скучаю по нему. Нам с ним было так хорошо... - выдыхаю, нарочито мечтательно закатывая глаза, и стараюсь не замечать, что влажная капля-таки ссскоти-на-скати-лась по щеке; что мышцы живота напряжены так, что их сводит - будто мышцы остановят удар, ха... что воздух вокруг моей головы густеет и наливается болезненным жаром...

- Без ножа ты жалкий... - приближаю свое лицо к нему так, что почти упираюсь лбом в его лоб, и нависаю, заставляя отклониться назад. Молюсь, чтобы он никогда не узнал, чего мне это стоит,- Зависимый... - глаза в глаза, Эдди-Рафаил, глаза в глаза, - Брешущий птеннн-чик...

Перевожу дыхание как после долгого марафона - и не могу избавиться от ощущения, что каждое, блять, сказанное слово относится к...

ннннахуй.

Отредактировано Marvin Madigan (2021-12-27 00:44:54)

Ni dios, ni patrón, ni marido. Так, Рафаил?..

Ты потерял Отца - я никогда его и не знал. Мы встречались взглядами - ты отворачивался первым. Я начинал возню - ты заканчивал: спокойно и непреклонно. О, не было ребенка послушнее маленького Эльмо: как ни расшались, утыкаешься лбом в мягкую стену, и хоть тресни, не сдвинешь с места... от детских истерик остается привкус стыда, потому что нельзя, нельзя так себя вести с тем, кто просто тебя... ну... любит?..

Просто так, ни за что. Незаслуженно. Беззаветно. 

БЕЗ ОТВЕ клек клек ДНО ТНО

Гладит и греет у костра, не требуя ничего взамен; рассказывает сказки и забирает боль просто за тихое “спасибо”. Этой любовью было пронизано все мое детство, окрашенное в золотистые осенние тона; я перебираю воспоминания, как деревянные теплые бусины. Не та осень, когда все увядает и гниет, а та, когда тепло, куча ягод и грибов и все искрится медью... 

теперь медью искрится моя тяжелая тяжелая опилочная голова - будто в насмешку дана она мне, как венец, как корона для дурака; чтобы помнил, чтобы знал, что отняли у меня, чтоб не забывал никогда, чтоб вспоминал каждый раз, заглядывая в зеркало, проходя мимо светящихся витрин, мимо мерзлых луж

...в каждом шаге, каждом вдохе, каждой поре - Бог. В каждой хворостине, собранной для костра. В каждом яблоке. В каждом кролике, пойманном в силки - Он. В каждом случайном взгляде и чуть виноватой улыбке. В каждом перышке. Бог. Отец. Покровитель. У каждого - свой.

Свой свой прославленный герой В КАЖДОЙ ВИНОВАТОЙ УЛЫБКЕ ЧИТАЕТСЯ АХ КАК ЖАЛЬ НО ТЫ

ТЫ

Я

ТОЛЬКО НЕ ТЫ ВЕДЬ ВЕДЬМ ведьм ведьмаччччок кнута щелчок по спине наискосок от уха до поясницы ах бы объясниться что я кто я тебе - волколак проклятый или... 

...я ведь просто человечек человечек челове чиш ка. 

ЧШШШШШШШШШШШ... руки - теплые, родные настолько, что кажутся продолжением меня-человечишки, как привитое дерево - жалят жаром пожаром, скребут ногтями приятно и инородно, и я послушно склоняюсь вперед, преодолевая разделяющие нас два миллиметра как “Энтерпрайз” - космическое пространство... касаемся лбами.

Я самый послушный ребенок.

Я могу видеть капельку пота - или воды? - на его виске: она маленькая и блестит так красиво, что мне хочется утащить её себе в гнездо. Я могу видеть его огромные черные зрачки. Я могу видеть себя в них - несуразного, чужого... живого, но все еще человечишку.

Пройдут тысячи лет, а ты останешься.

Пройдут тысячи лет, а я покроюсь сетью морщин и трещин и рассыплюсь прахом, песком и перхотью. 

Я ушел за тобой как ребенок (я и был, ха) за гамельнским крысоловом. Был ли выбор? Умереть в стоге сена, расчесывая в кровь блохастую голову и рассасывая лед - и поел, и остыл от горячки. Утопить бы не утопили - пруды замерзли, колодцы на вес золота, куда там! Околел бы - подобрали бы скрюченный труп на заступ и кинули б в овраг поглубже. 

Выбор был и казался прозрачным: жизнь или смерть; либо ты идешь на голос, либо голоса потом закрывают тебе веки, не зная, что сказать напоследок тому, кто и не пожил вовсе. 

Где я свернул не туда?.. Голоса говорили: убей, или будешь убит. Будет убит. Ты думаешь, я своей смерти боялся? Ха-ха. Больше всего на свете я боялся увидеть сквозные дырки на белых крыльях и красный-красный пух. Из-за него я ушел за голосами. Из-за красного, цвета вина, пуха. Ты не знал ведь, да? Для тебя это все - от лукавого. 

Весь я - от лукавого, потому что от лукавого моя голова, а в голове моей двери и звери. Стояли звери около двери... И я ушел.   

Зимой пришел, зимой ушел...

Когда я ушел за тобой, я не умел толком говорить и не знал ни одной молитвы. Я умел кусаться. Есть, пить, таиться. Очень хорошо знал звуки чужих шагов... всему научил меня ты. И всем играм научил - ты... И вот я здесь, играю с тобой в нашу старую игру, а ты, сссссукин сын, не говоришь мне “стоп”; не тянешь свое теплое, и от того еще сильнее ранящее чшшшшшшш, как в тот раз, когда я едва тебя не...

ЧШШШШШШШШШШШШ

Т И Х О

НЕ БУДИ ЛИХО

ай да оно и не спит уж сколько лет чего ходить на цыпочках да взгляд отводить коли лихо ужжжже тут ужжжом свернулось под рукой твоей в тепле в тесноте в тихой оби-де
быть беде...

Бытьбедеэдди. 

Нож тебе больше не нужен - потому что есть пистолеты. Нож тебе больше не нужен, потому что есть острый злой язык. Неужели ты прятал его все это время? Неужели, говоря “спокойной ночи, Эльмо”, ты на самом деле хотел сказать...

длинный-длинный писк цензуры взрывается в моих висках заставляя морщиться

Ты - худшее, что могло со мной случиться, ангел мой, душечка. Ты заставляешь меня - МЕНЯ, БЛЛЛЯТЬ, ТОГО, КТО МОЖЕТ ПРЕВРАТИТЬ ЗДЕСЬ ВСЕ В ОТВЕТ НА ЗАГАДКУ “ЗЕЛЕНОЕ ПОТОМ КРАСНОЕ И КРУТИТСЯ” - отступать. На шаг. Упираясь в стол. Отступать некуда.

Нет больше любви. И осени. И меди. И яблок. Тихой, свернувшейся нежным горячим кроликом в груди любви - нет больше. Она слишком долго боялась лисы и умерла от голода. Теперь там остов из тонких острых косточек с нанизанными на них блестящими бусинами и фантиками. Бога нет.

Человечишки остались. Один-ноль. Или не один... сколько там уже накапало?

Я даю себе зарок не отвечать, не двигаться, не реагировать, не поддаваться.

С тем же успехом я мог бы пообещать себе не дышать.

Вдоооооооохххххх выдоххххх свистящий в чужие губы - мне на секунду кажется что я выпил из него душу и мне с т р а ш н о, но он целует меня, кусает меня, меня, и я срываю с его обветренных губ корку, разлизываю её до привкуса железа - или он сам разбивается об меня, я не знаю...   

Горькие-горькие губы; злые-злые зубы; я не могу отвернуться, я не могу уйти, не могу, НЕ МОГУ, потому что я не хочу быть здесь - и где мне еще быть, как не здесь, а?.. 

Отче, если ты разбудил меня для этого, то иди ты на... 

Хочу обхватить ладонями его лицо. Хочу обхватить руками его шею. Я так хочу почувствовать пульс - всенепременно учащенный, мчащийся, как поезд - под пальцами. Я так хочу стиснуть ногтями его затылок - просто так, просто потому что могу оставить хоть какой-то след в его жизни помимо деревянных игрушек, которые я дарил чтобы почувствовать тепло его рук... я хочу оставить на нем след. Потому что я живой. И он - живой. И он не отворачивается и не говорит мне мягко, но настойчиво: чшшшшш хватит... 

мне никогда не хватит - захлебываюсь им, этим ощущением  ж и в о с т и  и ожиданием подвоха 

Хочу...

Вместо этого я стискиваю побелевшими пальцами край столешницы, будто воздушный шарик с гелием, боящийся улететь. Я даю себе зарок не трогать. Потому что я нихрена, нихренашеньки не верю - ни в Бога, ни в нож, ни в его отсутствие. Первый - плешивый вуайерист и всегда подглядывает. Второй - появляется слишком внезапно. Я почти готов.

Почти.

- В-верить? - вырываю секунду из его губ и с трудом перевожу дыхание. Кривлюсь в усмешке. - Тебе?..

Ни Бога, ни господина. Я не могу разорвать этот порочный круг. Мне от него плохо. Мне от него до одури хорошо. Это убьет меня. Снова. 

Ты знаешь, мне плевать, умру я или нет, но от тебя я еще одного удара просто не выдержу. Рассыплюсь, как карточный домик. Воскрешай, не воскрешай - никакого смысла. Что-то внутри тонко-тонко звенит, как туго натянутая струна, и мне так страшно, что она оборвется, потому что это конец, совсем-совсем конец - это не собрать, не склеить, не вылечить.

Не тяни из меня жилы, пожалуйста. Мне очень страшно. Знаешь... тебя-то я тоже не пощажу. 

Укус на губе - как печать сургучом: горячо, чуть больно, надежно. Не вскроет никто. Я откидываюсь в жадные руки на затылке - и тут же бодаю его лбом, забирая секунды; я нащупываю ладонью на столе нож для резки бумаги. Щелк-щелк, клек-клек - лезвие упирается Эдди чуть левее кадыка. Не самое грозное оружие, но.

- А т-ты не очень-то понятливый, да, д-душеч-ка? - шепчу, потому что говорить сейчас в полный голос - преступление сродни брани на мессе. Облизываюсь. Солено. И влажно, ч-черт... - Что ты задумал, м-мудак?..

Шмыгаю носом. Я ударю тебя раньше, чем ты меня. Хоть словом, хоть делом, хоть ножом. Я буду готов. И... свободной, левой рукой я медленно, будто украдкой, скольжу к его воротнику - и хватаю, точно зеркаля его движение, и касаюсь пальцами влажной и горячей кожи...

я не пощажу тебя, слышишь?.. - говорю ему; говорю своему отражению в его зрачках

Тяну на себя за ворот, отталкиваю ножом. Романтично, душечка, тебе все еще нравится?.. 

Щелчок ручки; дверь в офис начинает открываться, скрипя как хор из преисподней.

Нам такой аккомпанемент очень к лицу.

Чувствую, как где-то тлеет небрежно брошенная сигарета: наверняка уже прожгла где-нибудь дыру, и прожжет еще раз, только уже в бюджете Эдварда, когда придет счет за ремонт. Запах едкий, чуть химический. На мгновение воцаряется тишина. Тихо так, что я слышу, как растут волосы. Ногти. Его самоуверенность. Слышу, как перекатывается пыль: ему бы стоило выдрать уборщицу за неисполнение прямых обязанностей, а не...

меня.

Тишина взрывается звуками: шелестом мнущейся одежды, хриплым смехом, сдавленными вздохами, скрипом дверных петель - ручка лязгает громко-громко, как ржавые железные зубы; оклекклек-криком - я теряю из виду его глаза, когда он оглядывается через плечо... а когда взгляд возвращается, я его не узнаю.

Всего его.

Я представлял это иначе - раньше; я представлял это иначе, когда просыпался среди ночи со всхлипом-полустоном и, стыдливо горбясь, на полусогнутых шел умываться. Да, блять, я себе это представлял, ты доволен?.. Марвин, кстати, тоже. Вот ему как раз было бы все равно: нет больших ожиданий - нет ни огорчений, ни фрустрации. У него от его драгоценных таблеток вообще давно уже нет никаких... ожиданий. Ни утром, ни вечером, ни по заказу, ни без. 

А я ведь правда все по-другому представлял, знаешь?

Я нависал бы над твоим чуть сонным, а потому по-особенному теплым лицом, когда едва светает. Мне почему-то всегда нравились именно предрассветные часы... знаешь, когда туман стелется, и мир духов тесно переплетается с миром живых, и силы во мне прибывают, а цепи контроля, заботливо тобою натянутые - слабнут... все розовато-алое. Я выдохнул бы тебе в губы облачко пара - и, может быть, чью-нибудь заблудшую душу, но ты не узнал бы. Я бы был с тобой нежен - столько, сколько смог бы унимать дрожь в своих руках. Я мог бы утащить тебя туда, где я - огромный страшный дракон, а ты - моя снежная королева. У меня в душе есть и такой закуток. Веришь?.. Да не узнаешь. Никто не узнает. Я мог бы утащить тебя туда, откуда ты не нашел бы выхода без моей помощи. Я бы помогал тебе, касаясь, дотрагиваясь, гладя, перебирая волосы пальцами, а мольбы сминая в горсти... и никогда бы не смог так с тобой поступить. Ну, тогда.

Я бы был с Рафаилом нежным и восторженным - а его пальцы уверенные и твердые, как при разделке мяса, и мне хочется смеяться над собой и плакать, потому что я все равно хочу быть к нему так близко, чтобы срастись кожей; еще лучше - залезть прямо в него, как в костюм, и свернуться, заняв собой всю тяжело вздымающуюся грудную клетку. Так я точно буду там один.

К тесноте и темноте я успел привыкнуть. 

К жару на губах и под чужими ладонями - нет... сидеть на столе мне неудобно: это тело надо кормить сильно чаще, чем я привык, а я... я забываю об этом... Марвин, конечно, помнит, но и у него не слишком-то хорошо получалось. Мне неприятно на него смотреть: на эти крупные суставы, на эти идиотские веснушки... я едва удерживаюсь от того, чтобы не накинуть на себя морок и вернуть себе свое тело хоть на пару минут, но вовремя вспоминаю, что ладони плавят не его.

Не меня. Марвина. Веснушчатого идиота. Ха-ха. Вот ирония. 

...но все равно плавят: кожу, мышцы, кости - все до самого черного, как деготь, нутра. 

Бесшумно хватаю ртом воздух - рыба точь-в-точь. Давлю на нож чуть сильнее, перехватывая...   

ай.   

Кровь красная-красная и такая до смешного нелепая на белом воротничке уважаемого юриста. Бриться надо аккуратнее, Эдди... Тянусь свободной рукой, касаюсь пальцами ткани - на ней расцветают маки. Веду большим пальцем поперек его шеи, чуть давлю на кадык, чертя красную полосу - пунктиром. 

клек клек продолжи засей поле подари вторую улыбку - ррррраз наотмашь и все - моргаю. Моргаю. Моргаю, стараясь прогнать видение: Эдди с откинутой назад головой. Неестественно выгнувшийся. Эдди захлебывается, вот только не оргазмом, а собственной кровью. Потому что клек-клек - и готово. Смотрю на свою руку и будто не узнаю. Шепотки ввинчиваются штопором в мозг. Ты не прав, Рафаил: ножи нам жизненно нужны. Для остроты ощущений, ха-ха.

Ха-ха 

ХАХА СЕЙЧАС ВЫЫЫЫПУСТИМ лязгаю зубами, перехватывая нож удобнее
ПОТРОХА
ПОДОЙДИ ПОБЛИЖЕ отклоняю предплечье по траектории движения: от уха до уха, так велено?
СТАНЕШЬ НЕПОДВИЖЖ...

...бросаю нож так, будто он обжег мне руку - а так и есть, да; он блестит, как чешуя неведомой рыбы, падая; так же неведомо блестят глаза Рафаила - почти невредимого, и я чувствую ладони на бедрах, и мне хочется скорчиться и сбежать, или просто напиться, потому что... смешно, но потому что я хотел этого больше полутора тысяч лет, и полторы тысячи лет я не знал, я не мог знать, что простые прикосновения могут заставлять гореть и рдеться. 

Не бросай меня одного больше. Мне было так холодно в снегу. Я готов забыть все свои угрозы. Я готов вспомнить все твои любимые песни. Все любимые места. Моргаю. Дождь из блесток. Моргаю. Снег идет, оставляя на волосах Рафаила седину. Сервер перегружен. Перегрет. Я ничего не понимаю больше. Он отталкивает меня двадцать лет. Он за двадцать минут спешит дать мне все, чего я за полторы тысячи лет не получил. Свое дыхание, вкус губ, шершавость языка; несдержанность, горячность, честную горечь. Я осторожно обхватываю его бедро правой ногой, коленом прижимая к себе и будто пробуя ощущения - и уместность. Прогибаюсь, но не уворачиваясь от рук, а подставляясь под них; ладонь, только что сжимавшая нож, ложится Эдварду на затылок, размазывая кровь. Ножа больше нет, не бойся, душечка. Или бойся - сам не знаю... Притягиваю к себе за волосы, свободной рукой убирая с его лба дурацкий вихор, и сам целую жесткий рот, все время старающийся углубить поцелуй, и сам обхватываю ладонью его лицо, и веду пальцем по острой скуле, и прижимаюсь бедрами, и отклоняюсь назад, упираясь ладонью в стол позади себя, и тяну его к себе, за собой, на себя, и...

...и мне все время кажется, что вот-вот раздастся гудок и скажут: стоп, снято! Шутливо похлопают по щекам и заботливо спросят, не подумал ли я случайно, что все взаправду?.. Что-то случится сейчас. Я это чувствую, как чувствовал тогда холод упирающегося под ребра ножа. Только тогда я не верил. А сейчас - верю. 

Что-то случится.

Это не может быть взаправду. Слишком хорошо. Слишком стремительно. Слишком... сладко. Как сыр в мышеловке. Как начиненная стрихнином ягнятина. Он вот-вот засмеется и уничтожит меня своим гребаным смехом: я уже вижу зачатки торжествующей улыбки в уголках его губ. Нет. Нет. Зло щурюсь. Не смей. Ты облажался, Эдди. Так зверя не загоняют. 

Закрыть двери? Да пожалуйста. Оторвавшись от него, упираюсь лбом и легонько щелкаю пальцами у его виска. 

Щщщелк клек-клек. 

Двери захлопываются и закрываются с глухим лязгом. Двери сюда. Туда. Отсюда. Все двери на этом этаже - и на двух этажах вверх и вниз. Щелк. Никакого сквозняка. 

Закрываю все двери для Рафаила.

Дверь перед собой захлопываю с особым остервенением - и каким-то мазохистским удовольствием. Никаких переговоров, Эдди.

Я будто проваливаюсь в теплую черную массу, в жирную грязь, в которой тяжело дышать. Сознание идет рябью. Последнее, что я вижу, перед тем как закрыться - его глаза и кровь, размазанная по шее. От взгляда Эдди по моим венам пробегает свет. Совсем как раньше.

...мое-марвина тело обмякает и падает на стол, глухо ударяясь затылком. 

Смотрю на дверь перед собой и не дышу. Темно кругом, потому что я еще не понял, где хочу находиться. Я знаю, где, но... нет. Слишком высокая плата. Слишком. Ощущения сродни вырванному из голодного рта куску пирога.

Почти не сожалею.

У пирога привкус белладонны и паслена. 

Марвин, твой выход - если хочешь, конечно. Мне нужно подышать.

Отредактировано Marvin Madigan (2021-12-30 15:54:55)

Просыпаюсь под аккомпанемент ударов - кажется, чем-то тяжелым. Кажется, в стену. Господь мой бог, что мы опять с тобой такое натворили, дружок?..

Дружок молчит. Затаился. Необычно. Но просыпаться под звук ударов - не самое плохое, что могло случиться, на самом деле. Вот в последний раз он меня разбудил, когда подвернул ногу в метро, упав на мокрой лестнице. Там же была даже табличка “мокрый пол”, ну!.. Было неприятно. Открываю глаза - а нога болит, голова кружится, пальто в грязи, а я понятия не имею, где я и что происходит. Юстон узнал по запаху: нигде так больше не воняет, и нигде не пытаются стащить бумажник у лежачего в первые же пятнадцать секунд. До сих пор помню лицо пожилой леди, склонившейся надо мной. Нет-нет, ха-ха, леди, все хорошо, все в порядке, я просто упал, это не смертельно, я просто упал в глубокий психоз и об этом лучше бы никому не знать… 

Например, начальнику, который прямо сейчас колотит кулаком в стену - мне удается скосить взгляд - и что-то глухо бормочет. 

Ай-яй, дружок... что же на этот раз?.. Я могу понять, когда ты зовешь меня, испытывая физическую боль: я вижу, чувствую, что это тело для тебя - буквально панель управления космическим кораблем, и тебе все ново и непонятно, все светится, горит, гудит... ты не в своей тарелке, да, точно, не в своей инопланетной тарелке: путаешься в длинных рукавах и штанинах, как ребенок, и капризничаешь, как он же. Это не страшно и не так сложно, как ты думаешь. И болит вовсе не так сильно, если немного потерпеть... просто чуть-чуть терпения, дружок. Я научу. Чуть-чуть терпения - и ты больше не будешь отвлекать меня от просмотра восьмого сезона “друзей”, идет?

Вот только я просыпаюсь - а у меня чуть саднит губы, и все. И больше ничего.

Что произошло-то, эй?..

Наверное, странно звучит, но мысль о том, что я теперь не один, не показалась мне ни ужасной, ни странной. Вот когда в аудитории летали, хлопая кожистыми крыльями, летучие мыши размером с лабрадора - я боялся. Когда под ногами крошился пол - я боялся. Когда после психиатрической клиники не мог понять, что со мной было, и было ли вообще, и будет ли - я был в ужасе. Ждал вердикта отца с болью в сердце. А потом забыл его. Через десять минут буквально. Подошел переспросить: отвращение в его глазах я тоже забыл почти сразу, а вот пощечину - нет.

До сих пор горит пятерня на правой щеке. 

С тех пор я зарекся планировать что-либо: сложно строить планы, когда твоя жизнь зависит от чужой подписи паркером; когда сам иной раз не понимаешь, происходит это все наяву - или в больном сне.

С дружочком я точно знаю, что это реальность - и бред одновременно. 

Интересное чувство.

Я боюсь его. Я боюсь того, что он может сделать с моим телом. И в то же время - ха-ха, развлекайся, зайчик-мальчик, может, хоть тебе что-то удастся со всем этим сделать... я - не смог. Ни разу. Мне промывали желудок, мне зашивали порезы, меня вытаскивали из петли. Видимо, плохо пытался, как считаешь?.. Хотел бы - давно бы сделал.

Просто я бесхребетное слабое ничтожество. Дословно. Ты - нет. Но от чего же ты спрятался?..

Поспешно сев - голова чуть закружилась, но это ничего, это ничего, сущие пустяки - ловлю папку ладонями. Увесистая. От взгляда Эдварда мне хочется стечь под стол... ннна котором я... бллин... сижу...

Спрыгиваю так быстро, что едва не теряю равновесие. Подвернутая недавно нога дает о себе знать. Я совсем забыл. Я пару минут назад гладил викунью и кормил её с рук, а теперь меня засунули прямиком в пасть к шипящему дракону, я хочу обратно...

- Л... лладно, сэр. Хорошо, - киваю, касаясь распухшей губы. С удивлением рассматриваю розоватый отпечаток на пальцах. Кажется, Эдварда это взбесило еще больше.

Г-господи, он меня сейчас или увволит, или убьет, или сссъест... или вввсе вместе и в произвольной последовательности...

Чччто это все ввообще значит?..

Он уносится, как ураган; я привожу себя в порядок, долго рассматривая свое лицо и приглаживая мокрыми ладонями волосы. У меня нет идей. Или я не хочу об этом думать... или хочу, очень хочу... я вообще понятия не имею... и взгляд этот - почти ненавидящий: раньше он смотрел на меня или с немым раздражением, или с любопытством биолога, а с появлением Эльмо стал смотреть... ну... вот так.

Как будто кто-то из нас ему крайне сильно мешает.

Я боюсь делать ставки. Мне нельзя делать ставки. Мне запрещено играть в азартные игры. Но я бы поставил на...

Мне нельзя.

Сжимая папку и портфель в руках, смотрю на вывернутые замки. Я будто иду по медвежьей тропе с развороченными деревьями. Я не хочу туда идти. Мне страшно. Он... раньше он просто презирал меня. Брезгливо морщился. Теперь - смотрит так, что хочется снять с себя кожу ногтями. Знаете, Эдвард, сэр, ваше отвращение мне куда привычнее и понятнее, чем... чем вывернутые с мясом ручки. 

не бойся, я здесь, - дружочек наконец-то подает голос, усталый и бесцветный. Беззлобный. Беззубый. Я разучился удивляться.

- Да?.. - переспрашиваю.

иди, ничего он тебе не сделает. не посмеет, - если со мной говорит бог, если в меня вселился черт, то им сейчас очень грустно.

Я шагаю вперед, подставляя лицо февральскому ветру, и ищу взглядом нужное парковочное место; я просачиваюсь в салон машины, держа папку и портфель в руках перед собой, как щит. Ох-хо, это же все еще и изучить надо, наверное... поджимаю губы. Ай.

- Я?.. А... да... а... э-э... а что я п-пропустил... не расскажете? - заранее морщусь, ожидая резкого ответа. Это не задевает, просто... ну... неприятно, как подвернутая нога. Или как ноющий зуб. Все это терпимо. И характер Эдварда - вполне терпим. Если не наступать лишний раз на ногу и не трогать зуб языком.

Я вот наступил и потрогал, чувствую по молниям, которые он мечет взглядом. 

- Э... отлично, сэр, спасибо, - опускаю взгляд. За то, что я скажу дальше, он меня точно придушит. Но врать мне тоже нельзя. - В-вижу... просто не хочу смотреть... ну... понимаете... - сбиваюсь на совсем-совсем шепот, - В-викуньи... лламы... 

ну ты и придурок, - кажется, дружочек развеселился, и я тоже улыбаюсь, потому что у него приятный смех, - про лам мог бы и не вворачивать.

- Ну, есть немного, согласен... - коротко смеюсь в ответ, смотря на себя в зеркало заднего вида. На меня с моего же лица на мгновение смотрят разные глаза. И зрачки - разные. Моргаю. Пропадают.

Он здесь, как и обещал. Дружочек у меня, конечно, с приветом, но честный. Это приятно. 

ты же в курсе, что ты вслух балаболишь, да?..

А?..

- Сэр, э... а куда мы едем, кстати? - господи Иисусе, надеюсь, не в лес, и в багажнике машины не завалялась лопата. Открываю окно на три пальца. У, сквозняк. Закрываю. Открываю. Закрываю. - И... какое сегодня... а, да.

Число я могу посмотреть и сам, точно-точно... Нащупываю в портфеле телефон. Оба телефона. Странно, даты синхронизированы, а время - нет. Семь минут разницы.

Отредактировано Marvin Madigan (2021-12-31 15:17:01)

Он довольно приятный, на самом деле - когда чуть уставший, когда не злится, когда не на нервах... 

Я не про Эдварда, конечно. 

Щелкаю ремнем безопасности.

Приятным Эдварда я не помню примерно никогда. Вежливым - да, обходительным - вполне, внимательным - безусловно. Приятным... разве что когда мой отец заходит на огонек. О господи Иисусе, в такие моменты мистер Холлоуэй едва не мироточит. 

Я знаю, что отец не верит ему ни на грош.

Я вижу, что это абсолютно взаимно.

Я сижу с закрытым ртом, потому что это абсолютно не мое дело - не потому что мне плевать или я не хочу в этом участвовать, а потому что... ну... кто я вообще такой, чтобы в это лезть?.. Ну правда? 

Украдкой подмигиваю своему отражению и вжимаюсь в кресло лопатками, поймав на себе взгляд Эдварда. Кажется, на мне появились две дымящиеся дырочки размером с сигаретные ожоги. Опускаю взгляд на свои колени. Почти не дрожат. Дружочек молчит. Или спит, или напряженно слушает, вытянув волчье лицо по ветру. Ты же здесь, правда?.. 

йеп.

- В-викунья это маленькие альпаки, сэр, - выпаливаю почти без запинки. Почему-то пренебрежение к маленьким ни в чем не повинным викуньям в его голосе меня задевает. Если бы не ремень безопасности, я бы сейчас треснулся виском при повороте, а мне удары головой совсем-совсем ни к чему. Успеваю выставить локоть. 

Кстати, отличная идея, спасибо, мистер Холлоуэй - я про Гарри Поттера. Я бы хотел увидеть фестралов. Можно?..

угу, - коротко кивает; почему-то мне кажется, что сейчас он рассеянно шарит взглядом, пытаясь что-то понять, проанализировать... Это ты зря, дружочек. По закидонам Эдварда можно писать научную работу - а потом он запихает её тебе в глотку по листочку, предварительно подчеркнув ошибки красным маркером. Красные-красные листочки в красную-красную глотку.

Как я мог представлять себя в одной постели с тем, с кем в одной комнате, в одной машине находиться - гарантия раннего инфаркта?.. 

Ах да, я же шизофреник. Это многое объясняет. 

Мы слишком быстро едем. Смеркается.

Я слишком сильно его раздражаю, такого не было никогда, ни разу - чтобы вот так... Чувствую себя жертвой автокатастрофы, которая еще не случилась, но обязательно случится. Может быть, меня развалит на запчасти так, что даже на донорские органы не сгожусь: соскребут в черный плотный мешок и выдадут отцу, как запоздалый подарок Санты. Место рядом с водителем самое опасное по статистике. Интересно, известна ли эта статистика мистеру Холлоуэю?.. Наверняка.

Может быть, я переживу этот вечер, эту ночь, и меня закутают в плед парамедики, щупая пульс и заглядывая в глаза. Нащупываю свое запястье. Пульс зашкаливает. Стискиваю челюсти. Настолько ли я доверяю своему дружочку, чтобы быть уверенным, что Эдвард действительно...

ты слишком много и громко думаешь, Бэмби

Меня бросает в жар. В кипяток. Это пока еще терпимо, но совсем-совсем на грани. У меня трясутся руки. Стискиваю папку так, что белеют костяшки. Шумно вдыхаю через нос. Выдыхаю. Все будет хорошо. Или хотя бы просто нормально. Он успокоится. Они успокоятся. И я - тоже. Просто немного покоя. Нам всем нужно подышать. Особенно мне. Иначе я долго не протяну. Во рту пересохло. Сглатываю густую слюну. У нее привкус железа. Он же не...

...пачка царапает мне лицо.

Слова превращаются в сплошное едкое шипение. Гул, царапающий уши. Я не хочу этого слышать. Я не могу. Я ничего не могу. Меня колотит как в лихорадке. Я...

падаю со стула назад и меня подхватывают руки, не давая удариться
здесь жестко - говорит, - мягкая земля в другом месте
ты обещал мне, дружочек, ты говорил, что он не...
у него почти мальчишеское лицо а ростом он мне по глаза и я вижу его светлую макушку

Меня сейчас стошнит - от Эдварда, от его почти_немой злобы, от его взгляда, от его запаха, от его чертовой машины, от скорости, на которой мы едем, от ощущения, что надо мной висит гильотина, от ощущения собственной ничтожности, ненужности, от спертого воздуха, от темноты, из-за которой кажется, что меня заперли, заперли, ЗАПЕРЛИ здесь, как мышь в промасленной банке, и я непроизвольно тянусь руками к собственному горлу, сжимаю и

спи.

...его страх и растерянность бьют по нервам разрядами - по нашим общим нервам, а их, блллять, очень мало, этих нервных клеток, очень-очень мало для двоих таких, как мы, и еб твою мать, Эдди, ой не тебе их тратить, ой не тебе, ссссукин ты сын! вертел я тебя и твои блядские сигареты, и твою блядскую тачку, и блядскую твою свеженькую рубашечку - воротничок тебе полиция моды крахмалила, да, а, а?

Врываюсь в сознание, с ноги вышибая дверь, и от этого адски ломит виски и сводит челюсть, но так уж вышло, что мы имеем дело с лицемерной мразью, которой мучить того, кто не может ему ответить - милое дело, да?

Так, да? Ведь так, ублюдок? Смотри мне в глаза. Смотри и глотай.

Меня от тебя трясет. 

Подхватываю пачку и сминаю её в ладони. Получается хреново, поэтому я рву её еще и пальцами - а потом швыряю ему на колени.

- Еще раз что-то подобное отмочишь - вырву тебе кадык, ясно?.. На понятном языке говорю? - скалюсь. Язык чуть заплетается. Я вымотан, но злость заряжает меня, и я, блять, искрюсь так, что это почти видно. - Сам отгонишь, не сломаешься. Рубашку и пиджак можешь выкинуть и прислать счет. 

Прижимаю ладони к лицу, зачесывая волосы назад и массируя пальцами виски. Голова трещит. Я не хочу думать о том, что теперь будет после... всего. Это просто кромешный хаос и пиздец. Лучше бы я его прирезал. Всем было бы легче. Марвину - точно. Он напугал его до усрачки. Нас. Очень тяжело контролировать... это все. И пытаться не думать - ни за себя, ни за двоих. 

Я измотан.

Раньше я находил в Рафаиле покой. Теперь - ядовитых змей, не танцующих ни под чью дудку.

- Сбавь скорость, иначе я сам это сделаю, и тебе не понравится, - рассматриваю руки. Марвин не замыл пятнышко крови. Слизываю его. С папки слизывать не буду, фу. - Ты со своим делом - нахуй, я - спать. Потом почитаю.

Демонстративно отворачиваюсь к окну, упираясь лицом в сгиб локтя. Свободную руку вскидываю, складывая пальцы во вполне отчетливый и недвусмысленный фак.

Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-01 20:20:54)

По шкале от одного до десяти Эдди выбешивает меня на все сто сорок шесть. 

Двадцать, блять, очков Гриффиндору за ухмылочку, которую хочется протянуть до самой поясницы, прямо-таки ухватиться когтями за края рта - и рррраз

чего ты такой серьезный, Эдди?

тридцать очков - за то, что послушно снизил скорость, не пытаясь пререкаться и паясничать: это скучно, это невкусно, это подозрительно и наталкивает на мысль, что все это - запланированная провокация; пятьдесят - за открытое невовремя окно: я едва попытался заснуть, как меня выдернуло из дремы ледяным потоком воздуха, забирающимся под рубашку. Зябко ежусь и стучу зубами - черт его знает, от злости или от холода. Кутаюсь в пальто, пряча ладони подмышками. У тебя, блять, что, климат-контроля в тачке нет? На кой хрен ты тогда вообще работаешь, Эдди? Работаешь, как проклятый - и ни рубашки нормальной, ни силиконовой жены, ни машины, ни кокаиновых дорожек... пффф. Все радости жизни - мимо. А Уолтеру ты надрачиваешь, видимо, просто из любви к искусству - ибо ноль профита, зиро, как кока-кола для жирных, вообще нихрена, тушите свет, расходимся.

Пальцем скребу на запотевшем стекле: Н Е У Д А Ч Н

Жалкое зрелище. Жалкий Эдди. Жалкий Рафаил. Смотреть больно, блять, сейчас расплачусь от жалости, ха-ха, клек-клек. И крылышки-то у него были - во, и пел, и сказки рассказывал, и гладил... прах и дерьмо. Крылья пропиты, сказки пущены по вене, песни разошлись на шлягеры для караоке-баров. 

Скриплю зубами, пытаясь зажмуриться и поймать дрему за хвост. 

Шесть очков за запах сигарет - просто потому что я так хочу. Ты же хочешь швырять всякой херней в Марвина, да? Говорить ему то, что мне - мне! - в глаза черта с два бы сказал? Вот и я хочу, чтобы твоя сигарета разорвалась у тебя в зубах, как маленькая горячая петарда, и снесла бы тебе челюсть. Ты бы скулил, как подстреленная псина, подбирал свой подбородок, прижимал к лицу и жалился, а я бы... нихрена не удивился, потому что сломанная челюсть — это адски больно, душечка.

Я бы попросил Марвина поприсутствовать и пожалеть тебя. О, это он умеет делать прекрасно. Не тебе чета. И не мне, настоящщщщщему.

...сука, сорок баллов за это льющееся в уши дерьмо - и я не про речь Эдди, нет, ничерта, он сейчас молчит. Пятьдесят баллов. Шестьдесят! 

- Выключи. Это. Немедленно, - шиплю и сам тянусь к магнитоле. Ноль на массу. Жму на кнопку с остервенением: не поддается. Это все его проделки, я уверен. Можно заблокировать магнитолу?.. - Выключи!!!

Проклятая Билли Джин. Кто-то в этой истории слаб на передок - и вот тебе хит, да, спасибо. Ненавижу. Ненннавижжжу. От каждого повизгивания меня едва не подкидывает в кресле. Глухо рычу и тру виски. Я могу спалить эту магнитолу к чертям. И тачку. И нас вместе с ней. Разметает так, что собирай потом клочки по закоулочкам - ислам примем мгновенно. 

О нет, Эдди, легкой смертью ты не умрешь. Своей - и подавно. 

Роняю лицо в ладони с глухим стоном. 

- Ззззаткнись, - шиплю сквозь пальцы. Дерьмоед, который убил собственного... друга, который годами изводит Марвина, который спустил всю свою жизнь в очко, пытается учить меня жизни! Умилительно, белиссимо, браво! - Нашелся, блллять, оплот морали. Ну давай, расскажи мне, как надо? Хер моего отца только изо рта вынь - и расскажи, душечка. Может, и с колен легче будет встать потом, а? Без члена во рту. 

Бормочу. Эдди, я устал, устал, устааааааал, отвали. Я устал от тебя защищаться, я устал от тебя защищать - и от себя. От упоминания Уолтера меня потряхивает почище чем от повизгивания Джексона. 

Самое противное, что Рафаил в чем-то прав. Марвин никогда так не скажет, но я знаю. Я знаю, что он думает. 

Мне ничуть не жаль. Ничуть, ясно?.. Это плата. Справедливая плата за то, что я собираю тебя из дерьма и палок в... себя.   

- Раньше я был живым, говнюк, - откидываюсь в кресле и вытягиваю шею, хрустя позвонками. Все еще холодно. Фары встречной машины прожигают светом облачко пара из моего рта. - Видимо, тебе это не нравилось. Вруби обогреватель.   

Поднимаю упавшую папку. Черт с тобой, мистер Холлоуэй, изучу я твое дело... щелкаю потолочным светильником. Водителя, наверное, слепит. Ах, какая жалость. 

...строчки плывут у меня перед глазами - и ничерта не потому, что я хочу спать. В голове взрывается ментоловая свежесть. Я очумительно бодр. Свеж. Чист, как свежевыпавший снег. И настолько же, наверное, белею от бешенства.

Мне кажется, в салоне похолодало градусов на пять.

Майкл Джексон заедает на высокой ноте, которая ввинчивается мне шилом в ухо, и крутится, крутится, иииииииххххииииии клек клек крутится наматывая мои нервы как на веретенннооо

нннннооо

- Останови тачку, - поворачиваюсь, ловя взгляд Эдварда. Глаза в глаза. Цежу каждое слово. Очень-очень холодно. А за толщей льда - лава. Много лавы и пепла. - Останови. Чертову. Тачку.

Ты все понял, сукин ты сын. Ты все понял. 

И я все понял.

Все всё поняли, не сомневайся. 

Это дело яйца выеденного не стоит, его можно было бы отправить хоть голубиной почтой, и я там вообще, совсем, ни на йоту не нужен. 

Но вот я здесь: свеж, бел, бодр, как свежевыпавший снег. Просто... браво.

...чччерт, я ведь не рассчитывал, что он действительно остановит тачку! По моим прикидкам, он должен был начать реветь, как вепрь, напоровшийся на рогатину, или шипеть, как потревоженная гадюка, или еще что... короче - заполнять собой все пространство, бесконечно расширяясь, как газ, а я бы сидел и огрызался, греясь под кондиционером, продолжая загонять ему иглы под ногти, пока не зайдет секретарша, или...

Да, именно этого я и не учел.

Никто не зайдет.

Здесь вообще ни души на кучу миль окрест, ни одной - видимо, именно это и развязало Эдди-бою руки... ноги... язык... все, блять, развязало, и я не знаю, как завязать обратно, каким узлом, каким макраме, и мне на мгновение

А НЕТ, НННИХУЯ НЕ НА МГНОВЕНИЕ 

стало страшно

КАК НЕ СТАТЬ-ТО ПОТОМУ ЧТО ЭТОТ ДОЛБАНЫЙ ЛЮБИТЕЛЬ МАКЛАЖЕКСОНА ЛЮБИТЕЛЬ ЛЮБИТЕЛЯ МАЛЬЧИКОВ ВЫШВЫРИВАЕТ МЕНЯ ИЗ ТАЧКИ БУКВАЛЬНО НА ХОДУ и я ннне успеваю отреагировать не успеваю даже пикнуть даже ёкнуть даже руки выставить - НЕ УСПЕВАЮ НННИЧЕГО СЛЫШИШЬ МАРВИН СЛЫШИШЬ КЛЕК КЛЕК ПРИЕМ

Тело кажется совсем чужим, потому что я не понимаю, как сгруппироваться, как выставить руки, как отскрести свой миленький веснушчатый еблет с асфальта. Загорается датчик ремня безопасности. Своевременно, ага, спасибо! Выгляжу, наверное, комично - ноги остались в салоне, а я весь-весь приземлился на правое плечо и грудь, и приложился головой, но черт с ней, с головой, ей ничем не поможешь, а вот плечо, вывернутое под непонятным углом назад - бллллять у меня кажется даже лопатка пополам сложилась - этттто проблема. 

Кажется, я даже отскочил разок от асфальта, как попрыгунчик. Ха-ха, блять, смешно-то как, а, Эдди? Нравится тебе, а?

Переваливаюсь на грудь под треск связок и подтягиваю руки, поднимаясь на ободранных ладонях. Больно, больно, боль-ннно! Больше всего на свете мне хочется позвать сейчас Марвина...

...и больше всего на свете этого сейчас ждет Рафаил. О, ему бы понравилось. Лишнее подтверждение его словам, ага. Он будет пихать мне его в рот по самые гланды до скончания веков. Ннннет, обойдется. Потерплю.

Ладони саднит. Кажется, я приложился скулой. Или виском. Сажусь прямо на влажный асфальт - черт с ним, с пальто; осторожно дотрагиваюсь. Горячо. Но, вроде бы, сухо. Ай, черт бы тебя драл, неуравновешенный кретин, губу разбил...

Плюсы: мне уже совсем не холодно - плевать на холод! - и я почти совсем не злюсь.

Минусы: сквозь шум в ушах я едва понимаю, что он там орет

что-то про то, что мой папочка куда-то что-то ему засунет и не имею ли я к этому вечность претензий - у тебя что, блять, инсульт, что за чушь ты несешь, Эдди-бой!?

...но отлично понимаю, что он сейчас начнет меня месить ногами, и я совсем не в восторге от этой перспективы, и я откатываюсь назад - между прочим, весьма красиво и технично, съел, а, а? мышцы-стабилизаторы на месте у этой тушки

и бьюсь затылком о распахнутую дверь.

Отползать некуда, но почему-то мне теперь страшно едва-едва: может, я окончательно сбрендил, может, помог подзатыльник дверью, но меня не оставляет странное чувство, что все это понарошку. Да, он может вытолкнуть меня из машины. Да, избить. Да, наговорить вагон и маленькую тележку дерьма. И что?.. Убьет меня?

Ха.

Дважды умереть нельзя, душечка. Да даже если и можно... ты не сделаешь этого. Нет. Хотел бы - давно бы убил. Но ты слушаешь мой клекот, терпишь меня, мое присутствие, мой гомон, мой запах, мои психи, мои насмешки... ножа не будет, да? П-проверим. Давай, давай, сученыш. Покажи все, на что способен.

Я выставляю перед собой руки с раскрытыми ладонями, будто перед разъяренным тигром. Тихо, чшшшшш, спокойно. Не надо. Вскидываю брови домиком, чуть оттопыриваю нижнюю губу. Видишь, как я тебя боюсь, душечка?.. Ннне надо. 

- Ссспокойно, я просто хочу встать. Спокойно. В-встать. Я просто хочу встать. Н-не трогай меня, - повторяю-бормочу, как заведенный. Плечо ноет на каждое движение, и мне почти не приходится играть дрожь в голосе, потому что мне больно и я хочу расхохотаться в голос, ха-ха, клек-клек, смаргиваю выступившую слезу. - Просто встать, Р-рафаил.

Медленно поднимаюсь, все так же выставляя руки перед собой - на полусогнутых, осторожно... и, как только поднимаюсь в полный рост, как только вижу его глаза перед своими, бью в лицо - по привычке с правой, целясь в скулу, а попадаю по касательной в нос.

В глазах - искры. На костяшках - брызги крови. Плечо взрывается. М-марвин, господи, как мне тебя не хватает сейчас...

Разворачиваюсь на каблуках и быстро ухожу вдоль ярко-желтой полосы шоссе, едва сдерживая себя, чтобы не сорваться на бег. Иду очень быстро, а хочу быстро драпать, потому что буквально чувствую, что мне сейчас промеж лопаток прилетит топор. 

Вскидываю руку - левую - и показываю ему средний палец, не оборачиваясь, и скручиваю пальцы, скрытые ладонью, в другой жест. Жест не атаки, н-но где-то близко... шину тачки точечно, как стилетом, пробивает: заметит это Эдди через пару-тройку километров. Сюрприз, сюрприз! Ладонь саднит. Рожа - тоже. Плечо... ох. Мелочь, мелочь. Ничтожная плата.

- Отсоси, Эдди, - гавкаю. По ледяному воздуху, в кромешной пустоте и тишине эхо разносится далеко. 

Я оборачиваюсь на ходу - тысячу лет этого не делал, и с непривычки это болезненно, но чертовски приятно. Раскидываю крылья, ловя встречный поток воздуха, поджимаю лапы, и...

Это должно было быть красиво, но.

Ха-ха, плечо.

Я не могу им взмахнуть. Точнее, могу, но заваливаюсь в ужасный крен, потому что птичье плечо будто проворачивается черт знает под каким углом, проскальзывая в суставе, и это, блллять, больно, и я не могу выровняться, и потоком воздуха от одинокой встречной машины меня переворачивает, а фарами - слепит, и я короткие секунды пытаюсь бороться со всем этим, потому что это должно было быть красиво

НО

я втыкаюсь в асфальт почти перпендикулярно - благо, с небольшой высоты. Ветер ерошит перья. Все очень хреново. Очень. Пытаюсь повести плечами - щелк-щелк-клек-клек. 

Медленно поворачиваюсь к Рафаилу лицом. Головой. Клювом. Пытаюсь сфокусировать взгляд - с непривычки тяжело, все острое, все колется. Н-ну привет, красавчик. Как носик?.. Раскидываю крылья, распушаясь - так выгляжу крупнее - и широко раскрываю клюв, шипя и щелкая. Чуть поджимаю правое плечо и отвожу его назад. Так почти не болит. Медленно, бочком подскакиваю навстречу, втягивая голову в плечи. Эдди, ты же не собираешься бросить меня здесь, ночью, на трассе, одного? Тут до ближайшего населенного пункта идти черт знает сколько. Ночью. Одному. Пешком. Не собираешься же, правда?..

Поговорим? Т-ты, кажется, хотел... недавно...   

М-ммарвин, не хочешь поиграть в птичек?..

Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-06 12:54:36)

У птички-невелички болит крылышко, Эдди, видишь? Залечи, а?.. Ты же можешь. Залечи - и мы расстанемся... ну... не друзьями, конечно - друзьям не предлагают отсосать на посошок, нет, только не в Британии, это чисто славянская фишка, - но вполне себе в добрых отношениях. Я улечу, ты - уедешь. Я уволюсь и отравлюсь снотворным, ты - застрелишься под тяжестью долгов. По рукам, по крыльям, а, а?..

Отпрыгиваю назад на смешных проволочных ногах и покачиваюсь из стороны в сторону, ловя баланс. Тише, тише, Эдди! Не смотри на меня как на баскет крыльев!.. Склоняю голову набок. Он что... поет?.. 

Замираю. 

Он поет первый раз с момента нашей встречи... тихий, едва слышный мотив льется, щемит грудь, потому что я знаю его, знаю до кончиков когтей, потому что сам помогал сочинять, потому что сотни, тысячи раз засыпал под него, потому что знаю все его песни: от каких-то становится легко и хорошо, от других - сонно, дымно, вязко, но спокойно...

Та, что напевает Эдди, из последних. 

Я прикрываю глаза третьим веком, и все мутное такое, и сознание - тоже... сонный, квелый, перешагиваю на протянутое предплечье. Он может меня прибить, да? Может швырнуть за лапы об асфальт прямо сейчас и размозжить голову. Может выломать крыло и выдернуть маховые перья - одно за другим. Может просто свернуть шею - она меньше, чем у бройлера. Может... может... может прижать к себе - медленно, как будто балансируя хрустальный шар на тыльной стороне ладони, - и осторожно пригладить растрепавшиеся перья на щеке...

Может молчать и смотреть чуть влажными темными глазами. Я вижу пятнышко крови на манжете. Осторожно скребу его когтем. Мааааленькое, как мышка в поле, но яркое. Клек-клек. Щелкаю клювом и хлопаю крылом, осторожно поводя правым, ловлю равновесие: февральский ветер уносит меня на восток, а мне так не хочется вцепляться в протянутую мне руку когтями...

...может устроить меня в гнезде из своего пиджака - ччерт, а я ведь сказал ему прислать счет за рубашку и прочее, так и сказал, “можешь выкинуть и прислать счет”. Ну вот он и... выкинул. Про счет надо бы ему напомнить, да, напомнить... Он все еще мурлычет себе под нос, а меня клонит в сон, с каждым новым витком мелодии погружая все глубже.

В этом ведь нет ничего удивительного, правда? Я ведь правда устал.

Глубже - в дни, когда солнце сияло и действительно грело, а не висело в смоге, как электрическая лампа. Глубже - в талую воду, в пахнущую лошадьми накидку, в сонное поле, покрытое росой. Я ворочаюсь в коконе - ткани и воспоминаний - и легко клюю беснующегося Эдди в бедро.

пой, душечка, пой 

Какая-то часть меня впадает в дрему: теплую, уютную, как пиджак под крыльями, как нагретый воздух, ворошащий перья. В голове - вата. Сквозь вату я вижу блеск: будто в реке показался бок форели. Монетка!.. Около ручника, в подставке для стаканов. Украдкой оглянувшись, тянусь и хватаю пенни клювом, и прячу в складках гнезда. 

Еще монетка. Мое. Клек. 

Я не хочу думать, мне сейчас просто нечем; я хочу дотянуться до блестяшек в ватном тумане. 

У найденной ручки я склевываю кнопку - бутафория! - но у нее блестящий ободок... её я тоже прячу, накрываю когтями. У Эдди из кармана брюк торчит пачка сигарет с переливающейся бумажкой. Дай, дай, дай! Раскрываю клюв и клекаю, тянусь, пытаясь достать до пачки - дайдайдайдалекооо...

все еще ближе, чем если бы он бросил меня на шоссе

Замолкаю и баюкаю крыло, подтягивая к себе. Втягиваю голову в плечи, снова проваливаясь в дрему, теперь - посреди своих сокровищ: монет, ручек, оберток, тепла, воспоминаний о том, как было все, и как все стало, и... 

можно все стереть, пожалуйста? сделать вид, что ничегошеньки не было? рафаила - не было, меня - не было, марвина - не было... уолтера я бы оставил, да, но только для того, чтобы его тоже не стало - под моим чутким контролем.   

Я бы хлопнул дверью и уехал, Эдди. Может, перед этим попинав бы птичье чучелко - для пущей сатисфакции. 

Либо у тебя нет яиц, либо я окончательно растерял все чело-клек-веческое, что по крупицам собирал всю свою недолгую жизнь. Угадаешь, почему растерял? Угадаешь, почему недолгую?.. 

клек-клек уносит ветер на восток
дым мостов дым дорог
дым домов   
и тех кто дорог.

Чшшшшшшшшшшшшшшш.

Из дремы меня вырывает звонок на телефон и ощущение, что я съехал - не так, как обычно, а по диагонали, будто машина под легким креном. Поднимаю голову и сверлю взглядом портфель, ожидая, что телефон замолкнет - судя по трели, второй. Ни хре на. 

Оборачиваюсь с тихим вздохом. Под задом что-то мешается. Это что, блять, ручка?.. Эдди, у тебя все нормально!? Какого черта лысого тут делает ручка и какая-то мелочь, я что, свинка-копилка?.. Застегиваю одной рукой ремень безопасности - тачка начинает разрываться в матах про пристегнитеремень. 

Отвечаю, отворачиваясь к стеклу, чтобы Эдди не слышал - или слышал поменьше. Правую руку держать на весу неприятно, и я приваливаюсь к двери. Милый мальчик из Ист-Энда хочет знать, куда я пропал, ах! Милый мальчик из Ист-Энда спрашивает, как у меня дела, не заболел ли я, хорошо ли я, блллять, поел, не хочу ли я встретиться на выходных, или - вдруг! - даже сегодня, но если нет, то милый мальчик из Ист-Энда честно-честно не обидится...

в какой-то момент мне кажется, что я говорю с результатом порочной любви моей бабушки и голден-ретривера 

Глухо и коротко вякаю, что все у меня хорошо; что да, поел, нет, не болею, встретиться - возможно, но не сегодня. Дела, знаешь ли. Работы вот привалило - полный рот.

Ага, пока. И я тебя. 

По лицу Эдди плывут огни какого-то задрипанного мотеля. Проезжай его уже быстрее, пока мы не подхватили тут чуму и гепатит воздушно-капельным путем. Кидаю телефон в портфель.   

нннне звони сюда больше хорошо?..

Тачку потряхивает. И я вспоминаю, почему. Ой. Ой. Ой. Втягиваю голову в плечи и поджимаю губы. 

За левым ухом чешется. Скребу ногтями, вырывая из волос перо с половину пальца размером. Б-бывает, ладно.     

- Кажется, твоей тачке не очень хорошо. Н-наверное, не стоило так круто тормозить, а, а? - корчу гримасу - наверное, умильную. Я абсолютно не имею к этому никакого отношения, Эдди. Хлопаю глазами и протягиваю ему перо, зажатое в пальцах левой руки. - Су-ве-нир.

Молчу, собираясь с духом. Наверное, слишком долго.

- ...спасибо, - шепчу одними губами, выпуская облачко пара.

Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-09 18:31:27)

Эдди выкидывает мое перо в окно. Оборачиваюсь, следя за ним взглядом, сколько могу: оно кувыркается в порыве ветра и исчезает из поля зрения мгновенно - как улыбка Эдди; как моя; как наше шаткое перемирие. 

Не за что, долбоеб. 

Не бог весть какой подарок, даже не подарок вовсе - так, сущая мелочь, у меня полные крылья этих мелочей! Но - меня царапает. Вот так ты, значит, да? Выбросил. Обязательно все было портить, а, а? Был куском сухого дерьма со своими “чшшшшшш”, и им же остался. Что ты от меня хочешь? Чтобы я извинился на коленях за то, что вмазал тебе? За то, что пробил колесо твоей обожаемой тачки? За...

Ннннахрен.

Я тоже, бллллять, хочу извинений, знаешь? О, как же я их хочу, не представляешь! За испачканное пальто, за напуганного до икоты Марвина, за римминг какой-то запредельной глубины Уолтеру, за выкинутое, мать его, проклятое перо, за вывихнутое плечо, за

за годы, которые я потратил на тебя, оставаясь в твоей тени и на что-то надеясь. лучше бы я сдох, знаешь? ты и этого мне не позволил.

за то, что я все-таки сдох, и ты не только позволил этому случиться - ты сам убил меня, своими руками. знаешь, если бы ты просто сказал, что я уже не нужен, что я мешаю - я бы понял, честно. тогда - точно понял. но ты даже этого не смог: лицемерная тварь, молящаяся о всехнем благе и спасении, выбрала позорную, скрытую сталь вместо честности.

Я хочу извинений.   

Я бы выбил из тебя их все до единого - и меня бы не устроило ни одно, потому что нет такого “прости”, которое может разгрести все содеянное; потому что извинения не выбивают.

Их приносят в клюве, как блестяшку.

Выбираюсь из машины и плетусь за ним, втянув голову в плечи; в голове стучит сплошное яничеготакогонесделал - как у напортачившего ребенка. Я не привык и не хочу ни перед кем отчитываться, даже перед Рафаилом. Я никогда этого не делал - благодаря ему же. Мое детство не было омрачено чувством вины. Чувством негодности - да; неприкаянности - да; вины же я за это не чувствовал никогда. И...

И это - твоя заслуга, Рафаил. Весь я, от волос до кончиков когтей - твой. Твоя заслуга, твой крест. Мое безумие - твое безумие. Мои грехи - твои.

Твой нож - мой нож.

Мой страх перед тобой - тоже твоя заслуга. 

Не смей закрывать глаза и говорить, что я - дрянь; не смей отрекаться от меня! не смей, потому что это просто нечестно, потому что я, дрянь - живое последствие принятых тобой решений...

Теперь - живое. Работы над ошибками не будет, второй раз я этого не допущу.

Я смотрю, как кулак врезается в стену в метре от меня. Вздрагиваю от волны паники: не моей, нет, Марвина. Наверное. Кажется, я даже чувствую вибрацию, пробежавшую по лучевой кости... ножа не будет - говорил он. Про кулаки он не уточнял, а, а?.. Про машину - тоже. Да и мы оба знаем, что не нужна ему ни сталь, ни грубая сила, да ведь?.. Достаточно взгляда и сложенных рук.

Тогда почему нож, Рафаил? за что нож?.. как? почему?? я ведь... я... 

Чшшшшшшшш. Задыхаюсь. Веду плечами и ежусь. Клек-клек, я мммаленькая п-птичка. 

Смотрю на разбитые костяшки, как загипнотизированный; на сколотую люстру, на обшарпанный донельзя пол, на вывернутую ручку двери в душевую, на двуспальную кровать, затянутую в... что-то тускло поблескивающее...

Слишком тускло блестит. Слишком затхло. Слишком все... хреново. И я не про интерьер даже, нет, хоть и кажется, что мы попали в декорацию к фильму про Великую депрессию или что-то вроде... просто он даже не смотрит на меня, а? Лучше бы орал или язвил. 

Честности от него не дождешься ни до перерождения, ни после. 

- Себя полечи, - хмыкаю, медленно делая круг по номеру и оглядываясь. - Или стену. Ей нужнее.

Он выглядывает в окно. Достаточно подтолкнуть - и дело с концом. Но я знаю, что это нихрена не так. Я помню, что у него были крылья. Помнит ли он сам? Хороший вопрос. 

- Дай ключи от тачки, - упираюсь взглядом в дырку на стене. От окурка? Скорее всего. - Посплю там. 

Киваю на тумбочку. Кидай сюда. Брать что-то из твоих рук я не намерен, душечка. Не сейчас, пока я скован в жестах и возможности лететь. Проверяю второй телефон. Два голосовых. Мне хочется помыть руки, а из-под крана льется фанта.

Фанта, вливайся.

Это невозможно. Невозможно липко и мерзко. Твое молчаливое бешенство раздражает, знаешь?..

- Знаешь что? - выпаливаю раньше, чем успеваю подумать. Мой голос глушит вода - и усиливается эхом от кафельных стен крохотной душевой. - Если ты хочешь что-то, блять, сказать - говори, а не корчи из себя оскорбленную невинность.

Встав у выхода из номера, вытираю руки... прямо о пыльное пальто. Полотенцем брезгую. 

- Я не Уолтер, передо мной не надо изображать.

Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-16 02:32:02)

Окно он закрывает. Морщусь от щелчка. Дыхание сбивается ровно на одну-две... три секунды. Вряд ли я смог бы улететь в случае чего, но спланировать - вполне. Отбил бы лапы и грудь, потерял пару драгоценных маховых перьев - и все. Вдыхаю через нос и почти чувствую пыль, оседающую на перегородке. Нос у меня целый. У тебя, впрочем, уже тоже. 

Ты отрезаешь мне пути отступления, Рафаил? Не много ли на себя берешь? Отойди. Убери чертовы руки. Убери! Чертовы! Руки!..

- Я не боюсь тебя, - перебиваю - хлестко, зло и резко, даже слишком; думаю о том, что выдаю себя своей резкостью с головой. Те, кто правда не боятся, так не говорят. Не отклоняются назад, готовые отшагнуть, вжаться спиной в угол и защищаться, как загнанная крыса. Не щурятся так и не сжимают зубы, чтобы замаскировать болезненную гримасу. Не готовы выставить вперед руку с уже сплетенными в жест лезвия пальцами. 

Те, кто правда не боятся... я не из них. Я - боюсь. И отрицая это вскриком, похожим на щелчок кнута - капитулирую. Полностью. 

Мне так обидно чувствовать страх перед тобой, что это почти больно; он очерняет все прожитое, как сажа, размазанная по святым ликам на иконах - и ощущается так же: святотатством, беспощадным варварством, бессмысленной жестокостью. Я не хочу этого, слышишь?

Я не хочу тебя бояться, но не могу перестать, потому что уже поплатился за свое слепое доверие. Если - когда - что-то случится, на моих костях будет плясать воронье; твои кости будут затянуты в плоть и черно-белый костюм, приросший доспехом - как прежде. 

Не тебе платить по счетам, понимаешь?

У меня ломит виски, я стараюсь не слушать его болтовню. Раньше он обхватывал ладонями мою голову и гладил большими пальцами скулы, пока тиски не разжимались - я помню это с детства, в детстве пальцы его едва не пересекались внахлест на моей макушке, а потом - перестали, я вырос... осторожно перебирали волосы, и лбы наши касались.

Я бы многое отдал за то, чтобы вернуться туда, чтобы это произошло снова. Я бы отдал все, честно говоря...

...но ты - ты! - все сломал, и я не могу найти тебе оправданий, как ни стараюсь. Может, поможешь, а?.. Нет? Хххха, кого я прошу, и о чем, Матерь, дай мне сил и ума! Совсем забылся. Часто моргаю. Ненавижу, когда портят красивые вещи - святым не идут усы Гитлера черным маркером. Когда вместо правды на причинное место лепят фиговый листок, я просто зверею. В носу щиплет. Я прикрываю глаза ладонью и массирую переносицу.   

У меня просто ломит виски, Эдди. 

- О’кей, - роняю. Слово, одно-единственное, булькает, как гладкий камушек, брошенный в воду, а кругов от него - тьма. Знаешь, ты все это заслужил. Всю эту поганую, серую жизнь лизоблюда, постоянно балансирующего на грани банкротства. Ты заслужил меня - вот такого, выводящегозаводящегоуходящего. Ты все еще думаешь, что я худшее, что с тобою случалось, а, а?.. А я думаю, что не должен тебя жалеть, и должен продолжать загонять тебе иглы под ногти - в отместку; должен быть той ложкой дегтя, тем привкусом сажи в вине, той тучей, что закрывает солнце в погожий день - в отместку.   

Я дал вам с Марвином огня - как было велено, как было прошено. В вас нет жизни. А во мне её сейчас столько, что хватит на троих. Понимаете?.. 

Стою, как чертов Прометей - с горящим от слез и мигрени лицом. 

- Да, хочу, - тихо сглатываю и повторяю его жест, смотря на него сквозь пальцы. Гнев будто стерло с его лица, а брови все равно напряжены и сведены к переносице. Думает? Собирается с мыслями? Силами?..

Он меняет гнев на милость так быстро, что я бы ему позавидовал, не будь я сам признанным мастером международного класса в этом паралимпийском виде спорта. Есть плюсы: я почти не удивляюсь и не пугаюсь этого. 

Минусы очевидны - я едва ли смогу отследить, как и почему переключаются тумблеры в его голове. Я не вижу последовательности. Но... я почти готов попробовать продолжить наблюдения.

Иголок у меня тоже всегда с запасом. Я неплохо знаю твои больные места, а, а?.. В одно из них я попал недавно - но еще не понял, в какое. Просто не успел.

Да, я хочу, чтобы ты свихнулся, Эдди. Чтобы медленно сходил с ума, а я буду рядом: когда дойдешь до черты, стану вытирать тебе слезы и говорить, что все будет хорошо... я хочу, чтобы ты сходил с ума, когда я рядом. Чтобы не забывал ни на секунду - меня, того, о ком все позабыли; чтобы просыпался ночью в холодном поту и шарил по тумбочке в поисках пера, которое ты выкинул. Ты не забудешь, пока я жив - потому что я не могу забыть, а умереть ты мне не дал. 

На этот раз - тогда, две недели назад. 

И на второй - сегодня - у тебя не было ни ножа, ни истинной злобы... просто рев раненного вепря, в котором больше отчаяния, чем ярости.

Ты путаешь меня не меньше, Эдди, знаешь? Выводишь... заводишь... целуешь... обнимаешь жадно и жарко... пугаешь, шипишь, швыряешь сигареты; швыряешь меня.

И по кругу.

И сейчас: выводишь, заводишь, шепчешь тихо - не вкрадчиво, нет, я бы почувствовал, я бы вскинулся, я бы не пожалел лезвия на твою лживую глотку, если бы ты лил мне в уши елей...

Я слышу почти... почти отчаяние. Готов застонать в голос от этих ноток - слишком они... оттуда, только тогда ты просил таким голосом другого: не уходить, не просачиваться сквозь пальцы в мир духов, не умирать в бреду.

Все еще слышу “не уходи” - вместо всей словесной мишуры, что ты навесил мне на уши. 

Отнимаю ладонь от лица: ребро чуть саднит от соли, но это мигрень, клек? Вытягивать руку из надетого пальто не очень-то легко - кажется, вот-вот треснет по швам. Шепчу под нос:

- Если я никогда не выполняю то, о чём ты меня просишь, попроси меня... - тебя бояться, придурок. На грани слышимости. Вытягиваю здоровое плечо - и аккуратно стягиваю пальто с подбитого. Шарю взглядом в поисках вешалки. Черт с ним, повисит на ручке двери, пообтирает подолом пыль - все равно испачкано. Левой рукой неудобно расстегивать пуговицы, но я стараюсь, и обнажаю плечо. Рассматриваю отек. Шевелить им не хочется совсем - пальцы покалывает. Что я там говорил про планирование?.. Нннахрен. 

Делаю шаг навстречу - медленно. Смотрю исподлобья. Руки на виду, душечка, держи руки на виду. Складываю пальцы целой руки в почти готовый эйваз - слабая, но защита... в случае чего выигранного времени мне хватит на то, чтобы похоронить его под обломками потолка. 

- Я здесь не молодею, между прочим, душечка, - тяну губы в вымученной улыбке. Я... я не знаю, как мне быть с тобой, Эдди. Как уйти? Как остаться?.. Ты буквально связал мне руки своей просьбой.

Замираю. Мысль настолько нелепая, что против моей воли воздух в легких ходит ходуном, и я разражаюсь смехом. Хоть кто-то же здесь должен улыбаться, а, а? Смеяться? За троих.

К роли шута мне не привыкать. 

- Раз ты жадный ублюдок, не дающий ключи - будь по-твоему, буду спать здесь, - смотрю на него из-под полуприкрытых век. Наверное, в глазах моих пляшут черти. Да, а, а, прямо в этих змеиных зеленых болотцах? Ага, клек-клек. - На своих условиях. Идёт?.. 

Привычным жестом веду плечами. Больно. Морщусь. Давай уже скорее, а?

Отредактировано Marvin Madigan (2022-01-20 01:35:05)

Это необходимо, - говорит он, а я... я верю ему, как последний дурак на земле. Я и есть последний дурак, самый распоследний идиот: вместо того чтобы бросить все и уйти в закат, работаю бок о бок со своим убийцей; ухмыляясь, таскаю ему кофе - и даже почти не плюю в него, пока несу; сажусь к нему в машину; отвечаю на поцелуй...

а сейчас, вместо того чтобы послать его на все четыре стороны с его нелепым предложением помочь, зайти за спину

новый трюк? теперь тебе не нравится мое лицо, не хочешь в него смотреть, вгоняя нож мне под ребра? да? ДА?? теперь настал черед почек - и так из раза в раз, пока колесо бытия не упадет в прах и дерьмо, пока вселенная не схлопнется, пока во мне не останется целой требухи, а на шкуре моей - целого места? так будет, Рафаил?

...я выдыхаю: ллладно.

Ллладно-латано-ладанно выдыхает он, и я почти чувствую его выдох обнаженным, воспаленным плечом - или хочу чувствовать, лладно?.. Я чувствую запах его парфюма - теплый и терпкий, отчего-то он напоминает мне о востоке, на котором мы так и не побывали, до которого так и не дошли наши сбитые, неугомонные ноги... я ведь хотел, да? Ты помнишь? Оттуда всегда веяло сухим жаром, как от горящего костра; несло пылью и высекающим искры песком - и немножко страшно было, но совсем немножко, а? Нас же было двое - ты и я... Я бы мог защитить нас от любых клинков... только... 

Касание у него тоже теплое. Просто теплое - а терпкость я додумываю уже сам. Я хотя бы признаю это, клек? Что додумываю. Я много чего додумывал, знаешь...

Глухо ахаю, когда он разворачивает мою руку - это, черт возьми, больно. Уже все, да? Правда?.. 

а он тянет - вперед и вниз, и тянет, и тянет, и плечо сводит от мерзкой, ноющей, ввинчивающейся в мозг боли - будто жжжилы тянут нажжживую и это никогда-никогда не закончится, только нарастает

Все? Все!? ВСЕ УЖЕ?? НУ ППОЖАЛУЙСТА

- Хватит! - мычу на выдохе; воздуха отчаянно не хватает - я дышу ртом, заглатывая его, как собака; я хватаю здоровой рукой ладонь на своей груди - к черту эйваз, расплетаю его мгновенно, магия рассыпается с тихим вздохом, - и пытаюсь её содрать, как горящее еще на коже тавро - и не могу.

Я сплетаю его пальцы со своими и сжимаю почти до хруста костяшек - своих или его, разобрать бы...

Больно, очень больно. Больно так, что слезы брызжут, кажется - снова; что Марвин мечется где-то в подсознании, и от его шагов разносится гулкое эхо, и он топчется, топчется, топчется, готовый выйти вперед, перехватить, спасти, выдержать.

Добрый, добрый Марвин.

Поганая, поганая нервная система, передающая все быстро, мгновенно - раскаленными импульсами-иглами. Не терпящая промедлений... и просто не терпящая. 

Она, как и Рафаил, и после смерти со мной.   

- ВССССЕ, ХВАТИТ! ПОЖА... ЛЛУЙСТА! - почти взвизгиваю, чувствуя, как мне отжевывает-отрывает руку, и это очень странно и страшно - чувствовать этот сухой и громкий щелчок, и ладонь Рафаила на своей груди, дающую опору, и вторую его ладонь - причиняющую помощь любой ценой... 

можнопотишеа?? - орет кто-то из-за замызганной картонной стены, колотя в нее рукой

и под этот аккомпанемент чертов сустав встает на место, а я все сжимаю ладонь Эдди мокрыми пальцами, переводя дух, пока вторая моя рука висит безвольной плетью - и тоже принадлежит его ладони, сжатой на запястье.

Мне хочется шагнуть назад и привалиться к нему; даже если там будет тысяча ножей, мечей, копий - и все в спину, едва прикрытую жалкой тканью... мне не нужна от него броня. 

Я так скучал по тебе, что не знаю, за что больше ненавижу - за то, что ты похоронил меня, или за то, что так варварски, без объяснений разлучил меня с собой. Выбросил, как ненужную, сломанную заводную лягушку: она больше не прыгает и не квакает, дескать...

Ради тебя я был готов и прыгать, и квакать столько времени, сколько мне, ведьмаку, отпущено, знаешь?

Если бы я обладал даром предвидения... если бы я хотел видеть, как все станется...

Тихо, клекочуще смеюсь, когда ладонь привычным уже движением - родом не из этого времени - забирает боль. Всю до капли. Я этого не заслужил. Боль разжимает челюсти, и это похоже на глоток воздуха для утопающего: сладко, очень резко дает в голову, как щедрый глоток абсента. Чужая магия вплетается в мой узор шелковой хирургической нитью и пахнет дурманом. Дурман-туман в моей голове. Легкое дымное облачко с привкусом-запахом аниса и забористой шмали. Я уже знаю, как она пахнет - милый мальчик из Ист-Энда частенько ею балуется...

...если бы я обладал даром предвидения, если бы заглянул и узнал, как все станется - я бы все равно никуда не ушел. 

Если бы ты объяснил только, почему...

Смаргиваю слезы и утираю нос сквозь смех - потому что сосед за стенкой все не унимается. Мне даже не хочется забирать его душу - брезгую. Здесь все - брезгливо; а Эдди - уставший, смурной отчего-то - пахнет проклятым анисом и похож на бельмо на глазу.

Слишком другой для этого места, слишком... чистый будто?.. 

анестезия обволакивает мозг тяжелым хмельным покрывалом, пощипывает лидокаиновым пластырем

Медленно обернувшись к Рафаилу, усмехаюсь - чуть криво, чуть пьяно. Ммои условия... Какие ммои условия?.. Ты сбрендил?

А.

- Сссспать, - выдыхаю, пытаясь сморгнуть с ресниц-век остатки непрошенной соли и сонной пыли. Подшагиваю к нему, осторожно, будто на пробу, протягивая руки к вороту его рубашки... не больно. И - не сопротивляется.

Негоже спать в одежде, а, а?

Я ослабляю на нем галстук и стягиваю; я вожусь с пуговицами его рубашки так увлеченно, что едва не высовываю кончик языка - и все медленно, будто пробуя на вкус; когда он поднимает руки, чтобы помочь - или коснуться? - тихо шиплю

рррруки

и справляюсь, кажется, сам, стягивая с него рубашку и кидая на стул. Все - на расстоянии вытянутой руки, почти целомудренно, да? почти как мама в детстве, а? только, клянусь клювом, матушке твоей вряд ли хотелось протянуть руку, провести по груди кончиками пальцев, самыми подушечками, невесомо, и...

Вряд ли хотелось, честное слово.     

Иначе тебе бы стоило заявить в полицию, а, душечка? 

Шагнув ближе, почти вплотную, я стискиваю пальцы на застежке его ремня - и чертова застежка занимает у меня неприлично много времени, а я бы хотел все это время говорить говоритьговорить клекотать, но у меня, кажется, заплетается язык, он распух и посинел и превратился в большущего слизнякаа а... 

...когда лицо Эдди идет синеватыми линиями и становится похожим на калейдоскоп, я щипаю себя за шею - сильно и больно - чтобы вернуть ощущение пространства и времени... и не утащить нас в чертову кротовую нору. 

Помогает, знаешь?

Моргаю, снова растягиваю губы в улыбке, когда ремень оказывается у меня в руках, а брюки Эдди - чуть приспущены, едва-едва.

- Я за-ааайду тебе за спи-ну, это необходиии... мооо, - фальшивя, тяну нараспев на мотив какой-то приевшейся песни... может быть, из рекламы? И обхожу его со спины, так же - полукругом, и осторожно смыкаю его запястья за спиной, и стягиваю их ремнем, пахнущим грубой кожей - плотно; пробую пальцем оттянуть - получается. Значит, не посинеют ручки, да? И не отвалятся.

Смотрю на результат своих стараний почти завороженно - и почти-почти прижимаюсь к его спине, выдыхая в пряное, когда-то верное плечо...

- Магией такого не сделать, да, душечка?.. - сильно вытягивая шею вперед, опираюсь подбородком на его плечо и с трудом давлю зевок, - Такие мои условия. Ты бы не стал спать в одежде, да? Я... помог. 

Улыбнувшись, наступаю на чуть волочащуюся теперь по полу брючину; если захочешь сдвинуться, придется стянуть, да?

Я хочу обнять его - обеими, теперь здоровыми, руками; хочу уткнуться носом в ямочку между ухом и шеей - там запах громче и горячее, а кожа тонкая и очень-очень мягкая... забавно чувствовать благодарность за исцеление - ведь ты же был всему виной, клек? но я самый распоследний пернатый идиот, и я хочу обнять тебя, и хочу вдыхать запах твоих волос на затылке, и... 

быстро, почти неуловимо скольжу подбородком правее по плечу, и поворачиваю голову, мельком ткнувшись носом в его шею. 

- Спать... - повторяю, отстраняясь, и мягко, чтобы он не потерял равновесие, подталкиваю его в сторону кровати. 

Закрываю глаза. Дурррман. Дуррррак.

Расстегиваю пуговицы, освобождая уже себя от рубашки - совсем.