You know I'm no good
Lewis Dittman, Amy Clarke;
7 февраля 2021 года, вечер. Неподалеку от Hammersmith Hospital;
Ночью лучше не поминать имя дьявола всуе.
Отредактировано Amy Clarke (2022-01-05 23:44:50)
Легенды Камелота |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Легенды Камелота » Несыгранные эпизоды » [07.02.2021] You know I'm no good
You know I'm no good
Lewis Dittman, Amy Clarke;
7 февраля 2021 года, вечер. Неподалеку от Hammersmith Hospital;
Ночью лучше не поминать имя дьявола всуе.
Отредактировано Amy Clarke (2022-01-05 23:44:50)
Шестнадцатичасовая смена и всего один труп в итоге — это ещё по-божески. В жизни Эми бывало и хуже: неделю назад смена длилась двадцать шесть часов, и трупов было больше, и всё не по её вине — к исходу дня привезли куски с пересечения Скрабс-лэйн и Хайт-Роуд, и сшить их, чтобы получить из неживого живое, так и не удалось. В этот раз им повезло, и из шести операций неудачей закончился лишь одна, последняя.
Мальчика, конечно, жаль, но в общем-то чёрт бы с ним — у него и так было мало шансов. В воскресенье Эми помолится за его душу, если доживёт сама, а пока ей нужно ехать домой и ложиться спать, потому что выходить на работу нужно уже через восемь часов.
Ещё три квартала, и Эми снова окажется в своей комнате на Чембон плейс. Четвертый дом, второй этаж, если повезёт — соседки уже нет. Утром можно будет сделать круг через Кинг-стрит и позавтракать индийской кухней, а потом — ещё одна смена и, наконец, выходные. Если, конечно, не выдернут.
Серый форд Эми начинает глохнуть в начале Доллинг-роуд. Эми удаётся протянуть ещё до сто шестого дома, и, едва коснувшись аварийки, заглушить мотор. Идти, конечно, минут десять, но парковка на ночь обойдется немало, а услуги эвакуатора до ближайшего сервиса — ещё дороже, и, коротко обругав происходящее, Эми тянется за перчатками.
Одной нет.
Дьявол с ним — решает Эми и, зажав в зубах фонарик, лезет под капот так. Под капотом ожидаемо не видно ни черта.
— Дьявол, — удрученно вздыхает Эми, и фонарик ожидаемо проваливается вниз.
Хорошенькое пальто, урванное в последнюю черную пятницу, мазать жалко. Мёрзнуть тоже не хочется, но, прикинув возможные расходы на химчистку, Эми всё же скидывает пальто в салон, старательно избегая трогать его лишний раз грязными руками. Свитер, конечно, жаль тоже, но уже не настолько, и Эми погружается в раскрытые внутренности форда в лучших традициях своей работы.
Фонарик удаётся подцепить с третьей попытки. Уцепившись за край капота и едва доставая ногами до земли, со вновь зажатым в зубах фонарём Эми перепроверяет провода (в норме), ощупывает шланги (не текут). Самое вероятное — фильтры или свечи, но это надо лезть глубже, и хорошо бы с набором инструментов и при свете, и, конечно, имея под рукой замену.
— Дьявол, — повторяет Эми, предусмотрительно перехватив фонарик рукой, и выпрямляется, чтобы взглядом упереться в блондина на две головы выше неё.
И ещё разок, потому что теперь уже точно можно:
— Дьявол.
Отерев мазут по щеке, Эми вымученно улыбается:
— Чем могу помочь?
Он мог бы быть в другом месте и пить вино, хотя нет, пить вино он не мог бы. Зависимость - это не то что ты можешь избегать и через раз использовать как красивую историю становления, это каждый день одна и та же мысль в голове, один и тот же лейтмотив, один и тот же выход. Льюис по своему устает от происходящего, но в последнее время жизнь становится все веселее и веселее.
Архангелы, Отец, пробуждение магии - мир как будто бы приобрел новые краски и в этом свете, в этом цвете - все кажется куда как упорядоченней и загадочнее. Он готовится произвести переворот в умах инквизиторов, он готовится сделать небывалое, использовать веру по ее прямому назначению, он готовится использовать ангелочков, которых воспитывал, которых растил, которым дал силы и волю к действиям… он собирается пожинать плоды того, что мир теперь больше всего походит на то, о чем он некогда фантазировал.
Итак, он на улице, он не может даже закурить чтобы сделать вид, что ей не нравится происходящее. Девочка останавливается, девочка ругается.
Забавно как близко он к ней и как тихо она ругается, а все равно слышно, все равно она про него. Как будто специально зовет, как будто ей недостаточно неприятностей, как будто у нее есть выбор.
Зачем она ему? Ах да, говорят она немного сходит с ума, по отзывам в больнице, по отзывам местной церквушки. А ему все равно нужны дополнительные руки, которые будут исполнять самую грязную работу, которую он сможет найти.
- Я бы наоборот спросил чем я могу быть полезен. - Он улыбается, ну потому что последний дьявол звучит почти как влюбленности.
Либо ей нравится слово, либо что-то тут есть, что стоит раскручивать, что стоит распознать, вытянуть на свет, посмотреть как будет сверкать.
- Давайте хотя бы фонарик подержу, почему нет. - Он вполне себе вежлив и выглядит мирно и мило, кто знает что там у него за спиной и плечами, какая карьера, какие перепады настроения, какие убийства и какая мрачнина. В самом деле.
Он осторожно вынимает фонарик из ее рук, несколько раз включая и выключая его в процессе. Прикосновение к пальцам - преднамеренное, конечно же.
Интересно что будет.
- Так должно быть удобнее. - Он подсвечивает внутренности машины и смотрит на девушку. - Эми не так ли?
В добрых самаритян Эми верится слабо, и, хотя имя дьявола всуе она больше не поминает, на язык то всё равно просится. Назойливей молитвы в катастрофе, но Эми может справиться с этим. Эми делает глубокий вдох, ещё один: нужно взять себя в руки.
Третий помогает.
— Это очень любезно, — на выдохе признаёт Эми.
Ничего страшного. Добрые самаритяне, если и существуют, наверняка ведут себя хуже чертей — появляются из ниоткуда и там, где нужны, и один дьявол знает, как от них отвязаться.
К тому же, Эми в самом деле нужна помощь. Она отдаёт фонарь, стараясь не касаться чужой руки, но всё равно не выходит.
Прикосновение к пальцам — неприятное, конечно же. Эми в принципе пытается в последнее время никого лишний раз не трогать — это чревато.
— Спасибо.
В багажнике есть набор инструментов. Может быть, она успеет скрутить и просмотреть свечи — их менять дороже, чем фильтры, и хотелось бы знать, что они в порядке, иначе ещё половину ночи она будет думать, где взять денег, в то время как ей стоило бы поспать. И это всё замечательно и прекрасно, но дойти до багажника Эми не успевает.
Незнакомец зовёт её по имени, и первым делом Эми опускает голову вниз, к груди, где на халате обычно крепится бейдж. Бейджа, разумеется, нет.
На улице, разумеется, есть ещё люди. Заступится ли кто, Эми наверняка не скажет — ей доводилось помогать за столом над теми, кто заступался, и вряд ли в мире много желающих повторить их опыт.
— Эми, — мрачно соглашается Эми.
В уличном полумраке лицо незнакомца выглядит достаточно зловеще. Эми надеется, что у неё просто паранойя. С вероятностью в девяносто процентов они встречались раньше, и, хотя этот странный взгляд на себе Эми наверняка бы запомнила если не умом, то инстинктом, Эми вполне допускает, что просто забыла.
В последнее время она вообще старается забыть как можно больше, пусть даже не сильно в этом преуспевает.
— Откуда вы меня знаете?
Лезть внутрь машины — и поворачиваться спиной, — она не спешит. Она даже делает полшага назад, надеясь, что это будет выглядеть естественно.
Она наверняка сможет сбежать. Улица за углом куда более людна, чем эта, так что бежать ей придётся недалеко, ну и чёрт с ней, с машиной — не умирать же из-за неё.
Впрочем, проверить себя на паранойю проще простого, и Эми, снизу вверх одарив незнакомца уже второй натянутой улыбкой, старательно воспроизводит на лице тень облегченного узнавания:
— Мы с вами вместе ходим в зал, да?
Отредактировано Amy Clarke (2022-01-06 04:43:39)
Она, конечно же, не болтушка - как водится у людей с проблемами никогда нет времени на то, чтобы проблемы обсудить или поговорить о насущном. Люди с проблемами пытаются справляться с ними самостоятельно и всегда проигрывают, это хорошо что проигрывают, мир был бы не так совершенен без этих отбросов общества.
Льюис знает о них, знает со стороны с которой иной раз и подходить-то страшно. Зато благодаря своим старым друзьям-наркоманам, он сразу может отличить обычного человека от человека подсевшего. Что ж, она жмется и прячет руки, но на это есть какая-то иная причина, потому что тремора нет, потому что взгляд не ищущий, взгляд не пустой и не тупой.
Скорей всего она запуталась как-то иначе.
Он провел свое расследование по прибытию в Лондон. Он навел справки там, где мог, собрал те свидетельства, которые у него были от своих наблюдателей. Ему нужны были существа, ему нужны были те, кто стал странным. Она была одна из них, одна из миллионов таких же.
Но она была рыжей, а рыжие всегда первыми оказывались на кострах, если их не успевали подобрать добрые самаритяне.
- Я могу представиться, Льюис Диттман и я не ваш начальник полиции или преследователь, увольте, это было бы не слишком хорошо для моей службы. - Он усмехается и просвечивает внутренности машины, может быть свечи, а может еще какая ерунда не срабатывает, все равно разбираться придется со временем. Не сегодня не так ли?
Он здесь чтобы помочь ей. Ответить на вопросы может быть, сделать мир чуть более понятным, может быть вывести ее из сумасшедшего напряжения от попыток оставаться в порядке. Он может быть даже способен облегчить ее ношу, если, конечно, она начнет разговаривать.
- Но скорее мы с вами вместе верим в бога, чем ходим в один зал. - Он вздыхает и дает намек, конечно же дает намек, который никуда не ведет. Хотя она ходит на мессы, он спрашивал местных священников. - Хотя вы пропускаете отпущение грехов через исповедь, а ведь она могла бы помочь если вдуматься в происходящее. Так вы будете чинить машину или так и продолжим болтать над открытым капотом, имейте ввиду, я могу только вызвать эвакуатор для нее.
Он даже не слишком пытается помочь ей найти оправдания своему поведению. Он просто хочет ее вопросов и чем больше их будет, тем лучше.
Льюис Диттман. На слух звучит достаточно вкусно, а внутри не отзывается ничем, кроме содрогания, но Эми давно уже вздрагивает от шорохов и новых имён, потому что знает, что они с собой несут. Эми не будет записывать эту внутреннюю дрожь только на его счёт.
Эми нужен перерыв, и, может быть, психиатр, но она старается отвлечь себя на праздное. Фамилия кажется ей немецкой, и мужчина тоже похож на немца. Даже не на немца — на арийца, и что-то в нём есть от тех офицеров, которых показывали в кино с дурной стороны, хотя это, опять же, не более, чем догадка.
Эми не нравится. Эми не утешает даже идея, что они делят одну на двоих церковь и одного на двоих Бога, потому что Бог — последний, о ком она готова сейчас говорить. Ей стыдно перед Богом так, как никогда не было раньше, потому что она не понимает, не может объяснить, что делает не так, но она должна. В служении Богу нет места сумасшедшим, даже если история утверждает обратное.
— Не надо эвакуатор, — наконец, неуверенно отказывается Эми, — я проверю свечи и оплачу парковку, а завтра уже займусь ремонтом.
Свечи покупать сложнее, чем фильтры, особенно на эту модель.
— Спасибо.
Минус три часа сна как минимум, остаётся ещё три. Если день будет не сильно загруженным, после обхода можно будет вздремнуть в ординаторской.
Она справится.
Набор с инструментами (её подарок самой себе на день рождения) Эми пристраивает на краю капота. Закатывает рукава дальше, подбирает ключ и, приподнявшись на мысках, тянется глубже. Наконец, выдыхает:
— Я не думаю, что готова сейчас исповедоваться.
В эту церковь она ходит уже пять лет и знает всех, кто там служит. Идти к ним — хуже, чем идти к кому-то новому, а идти к кому-то новому — чудовищно страшно. Не потому, что признают сумасшедшей (это Эми знает за собой и так) — потому что вместо помощи ждёт лишь осуждение.
Господь говорит разными голосами, это верно, но дьявол не безмолвствует тоже, а Эми... Эми пока ещё справляется.
— Чуть левее, пожалуйста, — просит она, скручивая шайбу, и, словно не закончила, добавляет:
— Мои грехи с последней исповеди не изменились.
Люди ведь обычно каются в одном и том же. От исповеди к исповеди, нет даже необходимости слушать, чтобы быть уверенной в этом. Эми не уверена, что сумасшествие сойдёт за грех.
Сумасшествие не отпустить просто так, иначе лечебницы бы пустовали, и...
И?..
— И что вы имели в виду под "вдуматься в происходящее"?
Она выглядит такой искренней, такой испуганной что он почти чувствует жалость к ней, а жалость всегда разрушает хочешь ты того или нет. Жалость всегда ведет к тому, что кто-то выходит из себя, кто-то теряет часть себя, а кто-то просто продается по запчастям, потому что так выгодней. Он чувствует это мерзкое, скользкое чувство по отношению к той, на кого он делает ставки как на существо - ужасно.
Так не должно быть.
Она не должна быть испуганной овечкой, она не должна отрицать собственную веру, она не должна забывать про Него в дни, когда ей сложнее всего. Она не должна… Он вздыхает, но она даже еще не понимает все свои долги перед ними не так ли? Она еще слишком молода, слишком активна, слишком строптива чтобы искать в ней смирение и покой.
Она еще не готова.
А может быть он еще не готов призвать ее пойти за собой? Может дело в том, что он сам глядя на нее сомневается в собственном выборе. Она ли это? Была ли верной его лотерея и ставка? Или это просто безумная дочь безумных степей?
Вересковые пустоши в Ирландии говорят потрясающе красивы, так красивы что от них захватывает дух и они полны воздуха и одиночества, они полны собственных идей.
- Я ведь не ваш пастор, Эми. - Он вздыхает. - Ваши грехи не изменились, но может быть изменились вы или ваше отношение к ним. Причастие проходят те, кто верит, кто не верит, тот остается в тени Его насовсем.
Он почти усмехается, но тень скрывает подергивание мышц. Он всегда умел говорить речи, всегда мог призвать, всегда мог высказать, всегда умело уворачивался от сомнительных вопросов. Этот вопрос веры такой же сомнительный, как и все остальное что есть вокруг него.
- Давайте починим что получится. - Он светит туда, куда она указывает ему и да, видимо придется обойтись без эвакуатора, хотя он мог бы оплатить парковку ей, если бы она была любезна просить об этом. Интересно, делает ли она ставки в голове на то, что ему от нее нужно? Что он ищет?
Он все еще не понимает насколько она подходит под его критерии. Он все еще не слишком хорошо видит то, что между ними протянуто. Нити интереса и все, не так ли? Она не одна из его ангелов, она не и инквизиции, она даже не с той стороны вселенной, которая спустилась с небес. Но если на не ведьма, то она не то что ему нужно.
Проверить, вот выход который он видит для себя.
- Давайте руку, я покажу вам.
— Мне не помогает причастие, — едва показывает зубы Эми, и в этом она не врёт.
Тело Христово не сделало её плоть крепче, кровь Христова не приблизила к вечной жизни и не уняла чудовищной жажды. Эми и сейчас хочется пить, но она знакома с этим рефлексом — так страх сушит горло, и ей всё время страшно.
Если она не справится с этим, её жизнь будет кончена. Она ляжет в лечебницу добровольно, потому уже сейчас она готова убить любого, кто прикасается к ней, лишь бы обрести уверенность, что хотя бы рядом с ним в её голове не появится ничего.
Эми боялась покойников раньше. Сейчас — обожает.
Скрутив свечу, Эми осматривает её на свет. Ещё горячая, но так и должно быть. Эта в порядке, осталось проверить ещё три и, если ей повезёт, виноват будет топливный фильтр. Сменить топливный фильтр — это недорого, хотя стоит признать, что волноваться о деньгах сейчас приятнее обычного.
Рутинные действия сейчас в принципе приятны, и, закручивая свечу обратно, Эми потихоньку успокаивается. Она ещё способна выполнять всё то же, что раньше. Она может работать, может взаимодействовать с обществом, даже если сейчас это общество — не то сошедший с небес, не то выползший из преисподней ариец с голосом сельского пастора.
Она всё может. Она справится.
Отчасти поэтому, получив приглашение, Эми не отшатывается в ужасе — растянутая над собственной машиной, она замирает, а затем рывками докручивает свечу обратно. Усмехается:
— Может, я для начала их вымою?
Это нормально. Он не более безумен, чем безумна она, хотя она, очевидно, безумна как Мартовский заяц.
Дать ему руку — это не слишком сложно, но для неё за этим стоит нечто большее. Есть ли это нечто большее для него, Эми не знает, хотя и чувствует — да.
Он тоже ждёт, и это ожидание нервирует их обоих.
Свеча на месте, дорогущий ключ щелчком предупредил, что достаточно. Нужно что-то решать и, оперевшись об остывающие внутренности, Эми выбирается назад и снизу вверх заглядывает Льюису Диттману в глаза. Молчит.
— Я не верю вам, — наконец, едва хрипло признаётся она, — кем бы вы ни были.
У дьявола тысячи способов сбить с пути.
Он не верит в то, что она согласится увидеть то что он предлагает. Он не верит в то, что у нее хватит на это решимости, смелости, любопытства. Она осторожная, она хитрая, слишком умная для таких простых и решительных действий. Она не выберет смерть просто так, нет, к ней придется подталкивать многократно.
Что ж.
Он здесь для того чтобы показать ей, что мир меняется и если она меняется вместе с ним - у нее все хорошо, у нее есть выбор, у нее есть выход. Но если нет, если она не меняется, если она не видит, если она все еще спит в самой себе - что ж, ее век короток.
Так короток, что он даже оплакать ничего не успеет.
Он вздыхает и делает небольшой жест рукой, чтобы ослабить давление на плечо, от чего фонарик вздрагивает и свет перемещается от свечей куда -то дальше. Он даже не обращает на это внимание, потому что плевать на машину и на то, чем он пытается заниматься стоя рядом с ней.
Ему нужен другой план. Ему нужно вывести ее из равновесия, ему нужно чтобы она видела в нем что-то большее, чем обычный человек с идиотскими вопросами. Ему нужно чтобы она не смеялась над ним, когда он попытается предложить ей выбор. Если ей нужен этот выбор.
- Я не Бог чтобы мне верить. - Хотя он и это смог бы оспорить, папочка всегда умел талантливо лгать и делать вид, что все это его задумка, когда как на самом деле он делает одну ошибку за другой. - Что ж, хорошо, это будет даже проще.
Он удерживает ее за локоть, потому что она рванет в сторону и расправляет крылья, шесть крыльев, черных, подпаленных по краям, дымящихся, но он не меняется внешне, только дополняется, забавно как люди искалечили знания о Люцифере, забыв что он ангел господень, пусть павший, пусть сломленный однажды и вернувшийся на арену по другую сторону от отца.
Он все еще один из любимчиков папы, иначе его просто не существовало бы. К сожалению, ему надоело использовать все это как предлог, чтобы существовать, поэтому он уже давно отдельный божок отдельно взятых людей. Он пока тестирует свою гипотезу, но есть вероятность что их культ приведет к чему-то интересному.
- Итак, теперь ты позволишь показать то, что я хотел тебе показать? Или вызывать врача? Говорят мозгоправы могут исправить почти все, вплоть до владения или невладения магией. Как думаешь, Бог простит тебе, если у тебя она есть? Могу дать подсказку.
У дьявола тысячи способов сбить с пути, а путь к Богу всегда один, и он состоит в смирении. Эми, как бы ни пыталась, от смирения далека, куда дальше, чем от любви к ближнему, потому что, будь в неё хоть на толику смирения, она бы стерпела без лишних слов и самоуверенность арийца, и его прикосновение к себе.
Она в самом деле пытается рвануться в сторону, одновременно грязной рукой накрывая его пальцы в попытке отцепить, и последнее, что она видит перед тем, как провалиться в темноту в его голове — это обугленные крылья.
Даже опалённые, они восхитительны, и бессознательной алчностью смертной Эми хочет их для себя.
Эми хочет их, когда падает вместе с ним, и это — свободное падение.
Это тоска и холод, это ужас вечности, но это свобода, какая она есть на самом деле, и она бесконечна.
Боль бесконечна, даже если тот, кому она принадлежит, забыл о ней.
Эми всхлипывает, тянется носом к собственному плечу, не замечая, что ногтями рвёт белую кожу под рукой. Лицо искажено не ужасом — агонией, и она готова кричать, но крик стынет на языке, как стынет в жилах кровь.
Дьяволу свойственно принимать разные облики.
Бог никогда не попросит нарушить его заветы.
Эми не знает, кто из посланников перед ней. Эми ещё слишком больно, и эта боль не проходит.
— Бедное дитя, — чуть слышно шепчет Эми.
Ей нужно вдохнуть, научиться дышать заново. Вдох, другой, третий — рано или поздно станет легче.
Во взгляде, поднятом к назвавшему себя Льюисом Диттманом, боль тает не сразу. Осознание приходит на смену боли, и Эми криво, неровно усмехается чужим словам:
— "Ворожеи не оставляй в живых".
Каковы шансы, что она просто спит?
Если это лишь сон, ничто не помешает ей поддаться искушению, но, если нет...
Неуверенно, но Эми ослабляет хватку, мажет ладонью под чужую руку, вкладывая свои пальцы в его. Пусть покажет. Хуже, чем есть сейчас, уже быть не может, а, как только он уйдёт, первым же кэбом Эми отправит себя в отделение не столь отдалённое.
Она ведь уже сошла с ума. Со стороны, должно быть, смотрится забавно.
Но перед тем, как назвавший себя человеком уведёт её за собой, Эми нужно знать ещё кое-что:
— А он простит?
Бог прощает всё, так говорят. Эми уверена, есть исключения.
Он непроизвольно вздрагивает, когда он все еще дергается в его руках, когда она цепляется за него своими пальцаами, когда ее глаза, кажется, закатываются так, что видны белки. Он все еще вздрагивает, когда что-то касается его, когда это что-то проскальзывает по поверхности его мыслей и падает вместе с ним туда, где находятся все остальные его части.
Он не знает что это, хотя у него есть небольшое подозрение что это она. Она виновата в том, что он что-то такое чувствует, что он что-то такое видит, что у него вообще что-то такое есть с ней, как момент единения, как момент, когда они не могут отпустить друг друга.
- Бедное дитя. - Он вздыхает, рассматривая ее. Бледная, слишком бледная, до синевы, он непроизвольно крепче вцепляется в ее локоть и убирает крылья, убирает легкий флер иллюзии вокруг них и вот…
Они остаются наедине с миром, которому все равно и наедине друг с другом. И она верит, впервые, она искренне верит но в какого из богов? Что является истиной для нее сейчас, что остается за пределами ее понимания? Что будет ответом на ее “он простит?”
Люцифер не задумывается, берет ее за руку, направляет, заботливо демонстрируя момент, когда единые ангельские голоса воспевали Господа, когда Рай был полон смеха и света, когда мир еще не знал ни Евы, ни Адама, ни грехов ни падения.
Он показывает ей то, что видел, как видел, как помнил. Он показывает игру Отца, он показывает его беспринципность, его отчуждение, его не-любовь к своим творениям. Он просто экспериментатор, который умеет вложить в уста правильные слова, который умеет вести за собой.
Он любил ангелов - детей своих.
Он любил людей - детей свой.
И тех и других он попытался разрушить.
- Нет, не простит, но поздно верить в прощение, когда ты уже так далеко от него. - Он вздыхает и еще крепче цепляется за ее руку. - Смотри и скажи мне, захочешь ли ты просить прощения у него?
Он показывает ей и то, как был задуман Христос, как был жертвенный агнец Божий, который был создан чтобы его убили, чтобы его положили на алтарь, чтобы его возвеличили. Он показывает как жестоко его использовали, как больна и полна страданий была и будет его жизнь шаг за шагом.
- Но, всегда есть шанс отмолить. - Он насмехается над этой мыслью, но Магдалина отмолила не так ли? - Теперь веришь?
Увиденного достаточно, чтобы сойти с ума, но Эми уже перешла эту черту, и взирает на рай без удивления. Трепет, восторг, священный ужас и слёзы покаяния — в её душе слишком много всего, но удивлению места уже нет.
Она плачет, уже не таясь и сама не замечая того.
Слишком много света для человека. Слишком много мира. Эми нельзя простить уже только за то, что она это видела.
Эми должна быть отправлена в ад за то, что она видит дальше, и ей нечего сказать тому, кто сопоставляет себя с человеком, кроме горькой банальности:
— Пути Господни неисповедимы.
Она поправляется быстро, усмехается так, словно ей всё ещё больно:
— Так говорят.
И всё же, она может понять и жертву, и принесшего её. Не постичь, безусловно — понять на своём мелком, человеческом уровне, что порой цель оправдывает средства, и существует какой-то высший план для всех страданий. Бог ведь не посылает испытаний, что люди не способны выдержать.
Так вот это Эми выдержать не способна.
— Верю, — соглашается она криво и дёргает лопатками, где никогда не будет крыльев, как бы те ни зудели. — Я могу даже поверить, будто истина в том, что я ведьма, а ты снизошёл ко мне с высшей целью, и цель эта далека от того, чтобы славить Господа.
Поверить в это не слишком сложно, если сделать всего одну поправку, и эту поправку Эми, наконец, готова принять: она в самом деле сошла с ума. Терять больше нечего, так что какая разница?
— Но знаешь, — Эми тускло усмехается, накрывает держащую её ладонь второй, едва пожимает, — ещё говорят, что Господь прощает всё. Если и не у меня, то у тебя может быть шанс.
Магдалина же отмолила, хотя, конечно, Магдалина была человеком. Эми тоже не ведьма — Эми слегка сумасшедшая, но при хорошем лечении это пройдёт.
Этот вечер рано или поздно закончится, и она оплатит парковку, закроет машину, напишет на работе, что в ближайшие несколько недель её не будет, а затем вызовет себе такси и отправится туда, где ей самое место. Ей давно уже пора было это сделать, но она всё пыталась и пыталась сказаться нормальной хотя бы в своих глазах.
Из христианских грехов, пожалуй, гордыня была ей ближе всего — пришло время искупить ту смирением, но сначала...
— Чего ты от меня хочешь?
Отредактировано Amy Clarke (2022-01-08 00:01:51)
Он обожает людей, обожает детей Господа за их непосредственность, за их таланты, за их решения и их свободу. Свободу от моральных ориентиров, компасов, сомнительных выводов, выборов. Они свободы в своих словах, в своих делах и им не стоит знать о том, что Бог любит их всех, но только условно.
Его условия перечислены в его постулатах, но жить по ним в текущем мире? Увольте.
Льюис ласково улыбается девушке, которая плачет от видов. Он улыбается ей как акула, которая пришла по следу крови, слишком ясно, слишком широко, слишком паскудно. Она испугается, он понимает это. Она испугается и они больше не встретятся, даже если он захочет, даже если он будет просить.
Он вздыхает, с людьми и просто и сложно не так ли.
- Почему ты уверена, что славить Его не придется в моей компании. Я люблю своего отца, он создал меня и тебя для высшей цели как мы ее понимаем и принимаем. И цель эта жить согласно его просьбе и его истине. - Льюис почти смеется, если припомнить что он использует для своей жизни постулаты папы в прямом смысле, и если любовь то полная и безграничная, и если единение и смирение, то тоже без конца и края.
Льюис вынужденно вздыхает на словах о прощении, он так и не понял хочет ли он прощения или он хочет получить безграничную любовь Отца?
- Итак мы подошли к моим желаниям, - он продолжает улыбаться, несмотря на происходящее вокруг, - но сначала мне нужно знать, а ведьма ли ты? Или просто сошла с ума и завтра запишешься в больницу и окажешься в палате с мягкими стенками. Я могу помочь, если хочешь, помочь понять что происходит, если там что-то происходит конечно.
Его ставки высоки на самом деле. Она католичка, она ирландка, она сумасшедшая раз не бежит от него, она слишком нормальная, раз понимает. Остается только делать ставки в своей голове на тему - она или не она? Будет ли она первым испытуемым или она будет только тенью и в итоге сгорит от знаний и нового мира?
Льюис не слишком верит в то, что она справится с его информацией и не слишком верит в то, что она выиграет от происходящего. Но он здесь не для того чтобы спасти ее, скорее помочь упасть и разбиться.
Пропасть для двоих ближе. Остается сделать только несколько шагов.
Дьяволу свойственно принимать разные облики, говорить разными голосами, в то время как Бог всегда един, и его воля — константа. Эми всё ещё плачет, глядя в глаза стоящему рядом с ней, всего лишь человеком, и по его улыбке, наконец, начинает понимать.
Это понимание не изменит ничего ни для неё, ни для него — если она ведьма и не сошла с ума, ей должно быть прислужницей дьявола, а если она сошла с ума, то в своём сумасшествии она ведьма, и ей всё равно должна стать прислужницей дьявола. Эми стоило бы принять это со смирением, и она едва поводит плечом в ответ на вопрос "почему":
— А разве не ты только что пытался показать мне, как Он жесток к своим детям?
Она ведь видела это. Он заставил её увидеть это, и она никогда уже не сможет этого забыть — просто потому, что всегда знала это и до него, что бы ни говорили о любви Господа к Иисусу в каждой церкви на этой земле. Эми видела Его жестокость не только в жертве Его сына — почти каждый день в больнице, на своей работе, доходя порой до исступлённой надежды, что ужас происходит не по воле Его, не по Его допущению — по Его незнанию, даже если в каждой церкви на этой земле говорят что Он всеведущ.
Надеждам Эми не суждено было сбыться, и она больше не надеется сейчас. Господь всеведущ, она знает это, а значит, Он знает, что она собирается сделать. Она всё ещё плачет, наконец, заметив это, но теперь её слёзы не имеют никакого значения.
Никогда не имели, как и она сама, и Эми нервно усмехается:
— Разумеется, я сошла с ума.
Она начала сходить с ума задолго до этой встречи, и то, что происходит сейчас — лишь конечная точка.
Кроличья Нора, наконец, закончилась, и Эми уже лежит на самом дне, готовая в любой момент поднять голову и увидеть на столике ключ и бутылочку с надписью "выпей меня". Эми с детства знает, что из этой сказки нет выхода — только через Страну чудес, только через пробуждение на Суде.
Её ждёт очень долгий путь.
— Только это ведь ничего не меняет, не так ли? — добавляет Эми к своей усмешке. — И ты, и я уже здесь, и вряд ли ты оставишь меня в покое, если я скажу тебе "нет". В комнате с мягкими стенами меня ждут уже почти что два месяца, так что могут подождать ещё.
Завтра она отправится туда сама, и кто знает, вдруг на одном из пузырьков с пилюлями тоже повиснет ярлычок "выпей меня"?
Он вздыхает, люди такие странные, люди такие хрупкие, они так быстро принимают решения и они не осознают, что именно стоит за этими решениями. Он не знает что она пытается увидеть в нем? Бога? Отца? Святость? Что-то что будет ей опорой в новом мире?
О, он мог бы стать ее якорем. Он мог бы быть ее голосом в голове, он мог бы рассказать ей как жить и что делать завтра, через неделю, через год. Он не провидец, он просто знает как нужно действовать, чтобы оставаться в равновесии с миром Отца и детьми его. Он знает и она должна знать, чувствовать, использовать это чутье.
Неужели он ошибся? Она пуста? Она проста?
Неужели она не станет его опытом? Неужели не споткнется? Неужели так и зависнет в шаге от пропасти.
- Я показал тебе его любовь к детям, она жестока, она требовательна, она условна. Ты хочешь такую? Тогда иди к ней. Молись, проси прощения, вознесись, как некогда вознеслась блудница. - Он улыбается. - Ты ведь можешь не так ли? Чуть больше сил, чуть больше слов, чуть больше действий и никаких сомнений в том, что он примет тебя. Говорят это помогает.
Это помогает, да, только Льюис хоть убей не знает кому из сторон. Вознестись не так просто, искупить себя, свои грехи - практически невозможно, родится святым и тупым - проще. Гораздо проще, когда ты видишь в мире только черное и белое, и это черное и белое никогда не пересекаются. Так проще, в самом деле.
Так ярче получается быть святым, светить себе и тем, у кого темнота в глазах. Но это нужно быть очень тупым, нужно быть тем, кто просто верит, не задает вопросов, не исследует себя или мир, полагается на чужие слова и им этого достаточно.
Она же врач не так ли?
Он не мог ошибиться.
- В комнате с мягкими стенами нет ответов, которые ты ищешь. - Он вздыхает. - Упрямая девочка, дело не в том что ты видишь, а в том что это в тебе вызывает. И я вижу страх перед Ним, страх перед собой или за себя, а значит время вопросов близится. Я жду когда ты задашь их мне один за другим. Когда ты попытаешься понять кто ты?
А он попытается ее использовать в своих интересах.
Это было бы очень здорово, если бы тот, кто называл себя человеком (но только не рядом с ней), был всё же прав в своём утешении. Если бы Эми хотя бы минуту позволяла себе надеяться, она стояла бы на коленях день и ночь, замаливая грехи, в которых не было её вины, но...
— Не могу.
Очень сложно каяться, когда не чувствуешь себя виноватой. Даже если знаешь, что от тебя этого ждут — и что от тебя ждут именно этого, и только этого и будет достаточно. Нет смысла лгать тому, кто видит и знает всё.
Вины Эми в её сумасшествии нет. Она никогда не просила и не искала, она никогда не хотела быть не такой как все, и единственное, за что ей стоит каяться — это за то, как она повела себя после.
Она в самом деле хотела убить человека за то, что, как ей показалось, он мог видеть её глазами. Ей стоило бы направиться в лечебницу ещё в тот вечер, но она предпочла сделать вид, что ничего не было. Она сама отказалась от пути, что так упорно предлагал ей Господь, но больше она с него не свернёт.
Теперь, когда у неё есть цель, уже не имеет значения, как быстро она её достигнет. Теперь, когда у неё есть понимание, незачем держаться за остальное.
— Меня зовут Эми. Эми Кларк. Я могла бы стать хорошим врачом.
Она хотела стать хирургом, потому что хирургия — это не командная игра. Это игра со смертью для одного, и тот, кто лежит на столе хирурга — не более, чем сданная колода на один раз.
Может быть, однажды на столе Эми спасла бы человека, который через год выпустит на свободу смертельный вирус. Пути Господни неисповедимы, и, если ей нужно принести в жертву себя, чтобы спасти остальных — она сделает это. Жаль, у неё нет уверенности в том, что она платит своим будущем ради чужого.
Хорошо, что у неё нет этой уверенности, потому что гордыня — смертный грех, и в жизни Эми самый частый. Этот грех с ней даже сейчас, и она знает об этом, но она всё равно не отнимает своей руки у того, кто называет её человеком.
— Я хотела стать лучшей в своём времени, но для этого мне нужно было оставаться нормальной. Гордыня — бич любого хирурга, хотя, конечно, я надеялась, что Господь накажет меня как-то иначе.
Не подпитывая её осознание собственной исключительности, например — и не выворачивая его наизнанку до неузнаваемости.
— То, сошла ли я с ума, или в самом деле, как ты сказал, ведьма, уже не имеет значения — Господь ясно дал понять, что наверху меня не ждут.
С пониманием этого проще смотреть на вещи. Если Господь отказался от неё, он сам не оставил ей ничего, кроме страха.
— Так что ты прав, мне страшно. Мне было страшно каждый раз, когда я оказывалась в чужой голове, потому что мне казалось, что на это время Господь оставлял меня. Но, раз уж он оставил меня совсем, терять мне нечего.
Сумасшедших церковь порой зовёт одержимыми, а ведьмам и вовсе положено быть прислужницами дьявола.
И хотя Эми представляла себе магию как-то иначе, кто знает, вдруг ей ещё придётся летать на метле и с хохотом кидать в котёл сушёные крысиные хвосты? Может быть, она проделает это в своей палате, потому что ведьма она или нет — она должна быть изолирована. Ради общего блага.
Она даже в этом найдёт способ гордиться собой.
— Ты пришёл ко мне, уже зная, кто я. Я видела, как ты падаешь, и видела, откуда ты упал. По закону жанра мне должно тебе служить, так что у меня к тебе всего один вопрос: чего ты от меня хочешь?
Отредактировано Amy Clarke (2022-01-10 01:01:45)
Эми Кларк - звучит замечательно, звучит как музыка для ушей, как имя первой ведьмы, как имя для костра. Если бы он не создал все это, если бы он не управлял всем этим, если бы он мог выиграть без людей - он выиграл бы просто потому что люди сами падали в пучину собственных сил и собственной магии. Мир открыт и в кои-то веки верен только ему, только Люциферу, он вздыхает.
Девушка падает, почти падает в ту пропасть, что он для нее подготовил. Нет раскаяния, нет вины, нет потребности молить о прощении, она почти так же прекрасна как Мари, которую он не так давно навещал. Она почти так же совершенна как Блудница, которая отмаливает свои грехи и все никак не найдет прощения.
Эми Кларк, он рад что сделал ставку на нее, он рад тому что она решается сейчас. Несмело тянет к нему руки, фантомные, слабые, ничего не значащие, но такие весомые в карте его желаний. Она решается, он все еще ждет.
- Если не за что просить прощения, значит ли это что ты безгрешна? - Он не может не спросить, хотя бы потому что она могла бы стать врачом, она могла бы спасать жизни, он даже может помочь.
Он может оставить все как есть, не играть в игры разума, не шатать ее слабую психику, не показывать ей бездну отчаяния где на небесах никого нет, где никто никого не спасает, никто никого не ждет.
Он мог бы обойтись без представлений.
Но это был бы уже не он. Это был бы кто-то иной, кто-то кто не так смел, не так весел, и не так опьянен своими достижениями. Гордыня - это то, за что по легенде изгнали его из Рая. Не в разочаровании отца было дело, не в ревности к людям, даже не в том что это все имело место быть. Нет-нет, сомнения - вот за что его выставили.
Сомнения и то, что они порождали в груди ангелов, который смотрели, слушали и не верили своим глазам. Падение было знаковым, падение было наказанием, но кого из них наказал Отец? Кто выиграл от происходящего, а кто в итоге проиграл? Льюис знает наверняка, как знает и девушка, которой еще шажочек до места, где он хочет ее видеть.
- Если у тебя один вопрос, то у меня еще несколько, дорогая Эми. - Он цепляется за ее руку, но на этот раз без демонстраций. - Например, чего хочешь ты? Оставаться врачом? Оперировать людей? Быть богом среди богов в больнице? Что тебе близко сейчас, куда рвется твоя душа? И нет-нет, предлагать ее мне не нужно, накопительством я не занимаюсь, это прошлый век.
И от того что она ответит зависит его вопрос номер два. А готова ли она быть психом в глазах людей? Готова ли она отказаться от себя, чтобы воевать на его стороне? Чтобы искать себе подобных? Чтобы создавать из них, возможно, армию? Сделает ли она выбор?
Или запрется в больнице?
И если запрется, сможет ли жить…
Сколько интересного сразу, он даже не ожидал.
Всегда есть за что просить прощения — люди грешны по природе своей, даже те, что живут в пустынях вдали от мира по сорок лет, разбивая в молитвах лоб. Их грех не так очевиден, но всё же схож с тем, что Эми исповедует так часто — их объединяет гордыня, как следствие любой надежды на свою исключительность. Просто мечты Эми куда скромнее — она хочет (а скорее хотела) занять достойное место среди смертных, а не среди святых.
То, чего она хочет сейчас — большая загадка даже для неё. И решить нужно сейчас, не так ли? Решить нужно быстро, времени на раздумья нет совсем, и, осознав это, Эми едва улыбается:
— Ничего из того, что ты назвал.
Это очень простой ответ — и самое правильное из всех возможных решений.
— И это хорошо, что ты не требуешь мою душу, — улыбка Эми становится чуть холоднее, но ярче, и она без колебаний поднимает взгляд к тому, кто ведёт себя с ней как с человеком, — потому что я не собиралась тебе её предлагать.
По закону жанра её душа и так достанется ему, ведь она, как и любой человек, с рождения испорчена грехом, но она не любой человек — её грех страшнее прочих потому, что она его не выбирала.
Гордыню — да, ведовство — нет.
Может быть, ей не стоит запирать себя по примеру тех, кто ушёл в пустыни на долгие годы? Её не признают святой за это ни наверху, ни здесь, на земле — её мученический подвиг останется незамеченным, и в конце концов она отправится в ад.
Если принять то, что всё это реально, что она не сошла с ума, что мир просто меняется, и в этом мире она в самом деле ведьма, сможет ли она с этим жить?
О, пожалуй, да — Эми сможет. Но в её жизнь нужно будет внести некоторые изменения, чтобы эта жизнь не прошла незамеченной.
— Мой мир разрушен, — Эми всё ещё улыбается, глядя в глаза тому, кто ещё, возможно, видит в ней человека, и это уже совершенно иная улыбка, — но на его руинах я смогу выстроить новый. Мне нужна только цель.
Эми нужно нечто, чему она сможет отдавать себя с той же самоотверженностью и страстью, что и своей работе. Нечто, что будет в точности как её работа — ежедневная, изматывающая война со смертью, исход которой можно предсказать заранее.
Эми нужно нечто великое.
— И ты ведь пришёл ко мне, чтобы дать мне эту цель.
Теперь Эми это понимает. Теперь она понимает и то, что вся её жизнь была не более чем подготовкой к этой минуте.
Она взволнована, да, но никогда в жизни она не чувствовала себя более спокойной. Когда предназначение свершается, уже нет смысла ему противиться — всё, что будет после, не более чем закономерный итог.
— Что это будет?
Вы здесь » Легенды Камелота » Несыгранные эпизоды » [07.02.2021] You know I'm no good