В девяноста девяти случаях из ста Эми не притрагивается к сигаретам, но сейчас её трясёт так, что это становится заметно остальным. Она выходит из палаты, серая как покойница, с таким же точно невыразительным лицом, и делает несколько шагов по коридору. Потом ещё несколько, сталкивается с кем-то, но продолжает идти.
Ей нужно идти. Нужно уйти отсюда, чем скорее, тем лучше, иначе она сойдёт с ума окончательно и бесповоротно. Она и так держится одним только чудом господним.
Хвала Господу, у чёрного хода трутся парамедики. Эми показывает жестами: сигарету, прикурить, всё ок. Качает головой: нет, все живы.
Пациент наверху как раз отошёл от наркоза, когда Эми пришла. Она потянулась проверить капельницу, когда он вцепился ей в руку над перчаткой, и они провалились в этот кошмар вместе.
Бар после закрытия: стулья перевёрнуты, над пустой стойкой вывеска из темноты бьёт по глазам. Тощий высокий человек с кривой ухмылкой, на шее — шрам, в руках — пистолет. Он не стреляет (пока что нет), он хочет знать, где товар.
Оперевшись рукой о стену, на свежем зимнем воздухе Эми зажимает ладонью рот, давит рвотный позыв. Она не ела с самого утра, так что тошнить ей, пожалуй, просто нечем, но желчь всё равно стелется по горлу вверх. Эми сглатывает.
— Ты в порядке?
— Да.
За четыре часа у стола из кишок этого парня они достали четыре пули. Он счастливчик — очень живучий счастливчик, — и в другой день Эми поблагодарила бы Бога за его жизнь, но сейчас она от всей души желает ему гореть в аду, из которого он выполз по её душу. Это скверные мысли, и двумя пальцами, держащими сигарету, Эми касается распятия под шерстью свитера.
Бог не посылает испытаний, которые не под силу выдержать. Дьявол не искушает без причины.
Эми сильная девочка, она справится.
Она всё равно стоит, прижавшись лбом к стене и пялясь в асфальт под ногами, пока сигарета не прогорает до фильтра, а руки не начинают болеть от холода, и только потом, красно-белая, возвращается в тепло клиники.
Она возвращается к нему, потому что она хороший врач, или по крайней мере может стать хорошим врачом, и она должна убедиться, что с ним всё будет в порядке, и сделать всё возможное для этого, но в палате он не один.
Посетителей бы к нему не пустили — он едва реагирует на внешние раздражители.
Друг? Брат? Эми ищет внешнее сходство и не видит. И она знает всех своих коллег, так что белым халатом её не обмануть.
Полиция? Это более вероятно. Не полиция? Тоже возможно.
— Он не в том состоянии, чтобы его допрашивать, — хрипло сообщает Эми перед тем, как с ложной уверенностью дойти до койки и слепо уставиться на мониторы. — Оставьте номер, и я дам вам знать, если он переживёт эту ночь.

Отредактировано Amy Clarke (2022-01-06 01:18:53)

На мониторах всё стабильно, и это, пожалуй, единственное, что должно волновать Эми на самом деле. Эми — хороший врач, или должна быть таким. Ей приходится повторить себе это трижды, прежде чем у неё хватает сил перевести взгляд на своего пациента.
Лоб в испарине, так и должно быть. Кожа в красных потёках, это нормально. Под спущенными веками заметно движение зрачков, значит, он не до конца в сознании — или не до конца без сознания, тут с какой стороны посмотреть, — и грудная клетка движется чуть чаще, чем стоило бы. Эми снизу вверх смотрит на незваного гостя и самонадеянно вскидывает подбородок:
— Нет.
Прерывать его забытье она не станет, тем более ради допроса, тем более ради допроса человеком, в принадлежности которого к правоохранительным органам она совсем не уверена. Она четыре часа простояла у стола, роясь в чужих кишках под пристальным взором начальства, и теперь у неё жутко болит спина и ноет правая рука, и её всё ещё тошнит, и она просто в ужасе от этого пациента — это стоит куда дороже одной отработанной, хоть и располагающей улыбки.
В других обстоятельствах Эми присмотрелась бы к этой улыбке внимательнее, но не сегодня.
— Я вызову охрану, — предупреждает она заранее, наклоняясь к пациенту третьей палаты ближе, чтобы проверить перевязку. Крови на той... умеренно. Через четыре часа можно будет сменить, состояние совершенно точно не критично. Эми хорошо старалась, когда зашивала, и когда устанавливала сопутствующие трубки в его тело, старалась тоже.
Он смотрит на неё снова. Мониторы отзываются писком секундой после того, как он открывает глаза, но самое страшное — он тянется к ней рукой, и Эми неосознанно зажимает правую ладонь левой у своей груди, только бы не дать ему к себе прикоснуться.
— Воды, — требует он, и не подчиниться этому Эми не может.
— Секунду, — обещает она ему.
Эми придётся дотронуться до него, чтобы помочь ему пить. Эми не уверена, что готова.
Эми хлопает правой рукой по карману, но запасных перчаток там нет, да и, по правде, натягивать их нет времени.
На самом деле, ему нельзя воды. По крайней мере, нельзя много, но пару глотков Эми ему всё же наливает, и так и стоит со стаканом в руке в нерешительности.
Пан или пропал.
— Помогите ему приподняться, — вполоборота просит она незваного гостя, зажимая на время кнопку у кровати (этого всё равно недостаточно).
Стакан она держит у самого верха — и молится про себя.

Отредактировано Amy Clarke (2022-01-07 04:26:42)

— У него неплохие шансы и без Гарри Поттера, — Эми кривит губы и снова едва касается двумя пальцами креста.
Пусть она не молится о его спасении, о его погибели она не молится тоже, и это уже куда больше, чем от неё стоило бы ожидать. Она помолится о нём после, когда сможет пережить для себя то, что он с ней сделал, и когда молитва в самом деле будет ему нужна — его ждёт чудовищный и чудовищно долгий реабилитационный период, полный беспомощного унижения и желания смерти, по сравнению с которым вся его прошлая жизнь, какой бы ни была, есть не более, чем детский утренник.
Но Бог не посылает испытаний, которые люди не способны выдержать.
Наверное, для только открывшего глаза пациента лишние слушатели — это уже слишком. Эми знает, как выглядят люди, для которых их жизнь — уже слишком; последние две недели она видит это в зеркале каждый день, но остальным об этом знать не обязательно.
Для тех, кому всё слишком, они с пациентом "четыре пули в кишках", неплохо справляются. Он хрипит своему дознавателю "Да", Эми двумя пальцами держит его стакан и через ткань подушки под голову, а затем он откидывается обратно на подушки и дёргано усмехается:
— Томми.
Высокий, тощий, со шрамом и пистолетом. Эми тоже помнит.
— Того, кто стрелял, я знаю как Томми.
Как и её пациент, Эми смотрит на его гостя, хотя должна бы — на пациента. Эми пытается понять для себя, кому сейчас помогает, хотя на самом деле это совершенно не имеет значения: она помогла бы полиции, чтобы помочь, и помогла бы преступникам, чтобы остаться в живых.
Эми никак не может решить.
— Вам не обязательно говорить, — подсказывает она, наконец, пациенту, и тот утешающе хлопает её по запястью:
— Всё в порядке.
Для него — может быть, хотя он весь в испарине, и у него красные внутри глаза, но для Эми далеко не всё в порядке. Эми снова видит перед собой этот бар, смотрит на вывеску, а затем что-то ударяет по затылку, и темнота.
Наяву её тошнит снова. Эми отворачивается от обоих, сглатывает, прячет за спину руки. Ей хочется бежать и забиться в угол, хочется сдаться в лечебницу добровольно, потому что в мире не бывает таких вещей, и она всё придумала, а значит, сходит с ума, и хорошо бы придумать себе ещё, что это только сон, но всё вокруг слишком реально.
Даже не её пациент — его гость слишком реален. Он занимает слишком много места, и не только в её голове, и в своём существовании он подобен основе основ, точке отсчёта на оси координат.
В этой палате он — самое незыблемое, и Эми цепляется за него взглядом как утопающий — за силуэт корабля вдалеке.
— Я толкал для Томми дурь, — через силу сознаётся её пациент, словно ничего не было, а Эми не знает, как тот мог не заметить. — Теперь жалею. Но Томми... Томми нельзя было отказать, понимаете? Он особенный.
Или знает? Если всё это было только в её голове, что ему замечать, верно?
Приборы разражаются надрывным писком. Противно, тошнотворно. Эми слышала это десятки раз. Эми не понимает, почему на этот раз — всё ведь должно быть хорошо.
Она не ждёт кровоизлияний, не ждёт никаких проблем. Она шила сама, и она хороший врач, но на мониторах пульс укладывается прямой. Эми рвётся к двери, потому что здесь она знает, что делать:
— Остановка сердца, третья палата.
Здесь скоро будет слишком шумно. Эми за руку хватает незваного гостя, спускается чуть ниже, с задравшегося рукава к голому запястью и тянет к выходу, и замирает, глядя гостю  в глаза.
У него красивые глаза, как она раньше не замечала?
Меч входит под рёбра. Это чудовищно больно, и Эми с удивлением опускает голову вниз. Так и стоит, ожидая, когда закровоточит сама, в центре Лондона, в больничной палате.
Ничего.
— Уходите.

Отредактировано Amy Clarke (2022-01-07 17:52:37)

Убираться, ей?
Правая ладонь в ответ отдаётся странным зудом. Эми распрямляет пальцы, вдыхает чуть глубже, и алеющий след на щеке незваного гостя исчезает в её воображении, словно его и не было.
Пожалуй, она слишком многое себе представляет. Когда этот день закончится, она закинется таблетками покрепче и рухнет спать. Она, хвала Господу, врач — она может позволить себе все таблетки.
— Нет, — наконец, коротко отказывается Эми от щедрого предложения.
Хотя, не простой она над пациентом четыре часа, она бы наверняка вышла. Эми не слишком любят, когда на неё давят — возможно, потому, что порой поддаётся давлению. Это, конечно, не тот случай, и сейчас Эми уже готова вытолкать гостя взашей, когда её пациент выдыхает вместе с кровью:
— Томми.
Кровоизлияние — про себя решает Эми.
Это очень, очень, очень плохо.
Она ведь хорошо всё зашила, в чём же, чёрт бы его побрал, дело?
Она ведь не желала ему смерти всерьёз.
Господь всемогущий, это её вина.
— В баре, — пациент в самом деле пытается помочь, но даже это "в баре" за хрипами тяжело разобрать.
Неужели лёгкие?
Бар "Йоркшир", хотя владелец бара и не ирландец.
Медсестра заталкивает дефибриллятор мимо них.
— Доктор Саммерс во второй операционной, — сообщает Джуди (хотя у неё на бейдже и написано "Маргарет"), и Эми уступает ей дорогу.
Ей нужно заняться пациентом. Даже если он не выживет, это её вина, что он умирает.
Сердце колотится так, что вот-вот остановится. Эми нужно собраться, но она просто не в состоянии. Она уже ни на что не способна.
Ей нужно собраться.
— Бар "Йоркшир", — сдаётся Эми. — Томми высокий и тощий. Уходите.
А теперь она должна себя пациенту.
Разогреть дефибриллятор, пока Джуди раздвигает полы больничной рубахи на груди. Разряд чуть ниже сердца и чуть левее, есть!
Пошёл сигнал.
Ещё двое в комнате, уже с каталкой. Если она запустит сердце, его дотащат до операционной, а там им займётся Саммерс, и он не облажается так, как облажалась Эми.
Пациент накрывает её руку поверх прибора, хрипит снова:
— Не надо.
У Томми удивительные, нечеловечески голубые глаза и мягкий, чарующий голос. Он держит её за горло рукой, и Эми скребёт по ней ногтями, и под ними застревает не кожа — всё равно что чешуя. Ухо под прядью волос выглядит заострённым.
Вновь тишина на мониторах.
— Разряд, — сообщает Эми спокойно.
Пора.

Отредактировано Amy Clarke (2022-01-07 19:15:46)

Они не спасли. Пациент "четыре пули в кишках" умер на столе в операционной, не дождавшись возможности рассказать всю правду гостю, который так её ждал, и теперь Эми может назвать его имя.
Джонатан Бёрк. Его звали так, и в следующее воскресенье она помолится за упокой его души.
После операции Эми моет руки снова и снова, бессознательно растирая по коже мыло и чужие воспоминание. Содрогается всем телом, когда Саммерс укладывает руку на её плечо, с деланным понимаем кивает: да, конечно. Они ничего не могли сделать. Такое случается, и что там ещё говорят в таких случаях.
— Я в порядке, спасибо.
Джонатан Бёрк волнует её гораздо меньше, чем её собственная голова, и Эми совсем не прочь эту голову разбить. Она скидывает с себя форму, набрасывает на плечи халат снова — так они все безлики, от хирурга до главврача, — а затем передумывает и, наконец, спускается вниз. Персонал уже меняет бельё на койке, и это правильно — уже через несколько часов койку займёт другой, и Эми назовёт его как-то ещё. "Аппендэктомия", например.
До конца смены ещё полчаса, но Эми уже договорилась. Стивен едет. Саммерс побудет без ординатора не более пятнадцати минут, так что вот она, дверь.
И вот он, гость.
— Нет, — Эми бессознательно прячет руки за спину снова, но останавливается в полудвижении, убирает ладони в задние карманы джинс. Так надёжнее. — Мне с вами не о чем говорить.
Ей хочется домой, ей хочется спать. Она чудовищно устала за этот день за последние три часа, и она в самом деле сходит с ума. Ей нужен отдых, иначе в следующий раз, когда она кого-то коснётся, ей снова привидится какая-то дрянь, и она вообразит, что это могло произойти на самом деле.
Ей нужен отдых, иначе она выпрыгнет в ближайшее окно, потому что внутри себя она уже готова кричать.
— Извините за то, что я вам сказала, — ей тяжело заставить себя смотреть в его глаза (а они всё ещё красивые, почти как у её отца), но Эми справляется. — Никакого бара "Йоркшир" не существует. Я просто хотела, чтобы вы ушли.
Вот так хорошо. Вот так она выглядит пусть сукой, но вполне нормальной сукой. Если он полицейский, он вполне может этому поверить.
Если он не полицейский... у неё проблемы, да?
— Мистер Бёрк умер, но, я думаю, вы это и так знаете.

Двадцать один час на ногах. Тридцать семь, если выкинуть четырёхчасовой сон из расчётов. У Эми в самом деле нет сил ни сопротивляться, ни что-то отрицать, ни с кем-то спорить, но она всё равно пытается. Она возьмёт на завтра отгул и вдребезги напьётся, как только окажется дома — там есть почти полная бутылка бурбона с нового года, и этого будет достаточно.
Никаких людей. Никаких придуманных чужих воспоминаний, никакого Джонатана Бёрка, никакого как бы его там ни звали со своим взглядом палача, назначенного против его воли. Бурбон, тишина и, может быть, немного Эдит Пиаф.
— У меня нет проблем с наркотой, — это единственное, что Эми может утверждать точно, и она цепляется за это, чтобы хотя бы в этом выглядеть и звучать уверенно, потому что во всём остальном она потерпит поражение, и, пока он говорит, Эми по одному закатывает рукава. Вскидывает подбородок, привычно, хотя и без привычной уверенности:
— Меня бы не допустили.
Она, чёрт бы его побрал, врач. Может им стать, несмотря на сегодняшнее.
Саммерс прав, её вины нет — такое случается. Люди иногда умирают просто потому, что должны умереть.
Разговаривать с ним — всё равно лучше, чем разговаривать с родственниками Бёрка, и к концу его речи Эми почти готова поставить на то, что он коп. Пусть он не показывал значка, он ищет виноватых — ищет "главных", — и это она может понять. Это ей доступно.
Ей просто нужно ещё немного времени, чтобы перешагнуть через себя.
— Бар "Йоркшир", — наконец, повторяет она тихо. — Он не очень большой и довольно, м, современный. Вывеска "Йоркшир" за стойкой, довольно яркая. Два окна. Томми стоял со стороны кухни, рядом с ним ещё двое. Томми действительно высокий и тощий, и у него на шее есть шрам. Глаза ... очень голубые, уши немного странные.
Острые. И кожа похожа на чешую.
Эми останавливает себя до того, как выдаст своё сумасшествие целиком.
— Я не слишком хорошо запомнила то, что мистер Бёрк говорил, и, если честно, думаю, что это больше похоже на бред. Он отходил от наркоза; в таком состоянии можно представить себе что угодно.
Так лучше.
Она справится, и этот человек-палач уйдёт, а она вернётся к своему плану: бурбон, тишина.

— Он ничего не сказал, — огрызается Эми в ответ.
Но, сама не зная зачем, Эми всё равно старается вспомнить. Эми лезет в ту часть своей головы, где не хочет быть — эта дверь должна быть не просто заперта, но заколочена, забита досками как заброшенный дом, — а она всё равно туда лезет. Как ребёнок, которому сказали, что там живут призраки, только и мать, и ребёнок она сама.
И ей в самом деле хочется посмотреть на призраков. Просто чтобы убедиться, что они реальны.
Просто чтобы убедиться, что их не существует.
Ощущение чешуи под ногтями, удивительные голубые глаза. От Томми пахнет виски и, возможно, свежескошенной травой (или просто травой, здесь разобрать сложно). Эми до ужаса страшно, когда он держит её за горло, и...
Воспоминание переходит в реальность. Чужие руки ложатся не на горло, но на плечи. Эми вздрагивает, поднимая глаза, и старается не шевелиться.
Ей нужно не трогать его.
На них наверняка смотрят. В это время в госпитале почти нет людей, но на них наверняка смотрят, и позже её будут спрашивать. Эми не знает, что им сказать, и не знает, что сказать ему. Что Бёрк ничего не говорил ей, и всё это она думает, что видела в его голове? Что она сходит с ним к Томми, чтобы посмотреть на него и проверить, насколько на самом деле она сошла с ума?
Это ведь не так уж и сложно, достать телефон и найти на картах бар "Йоркшир". Если там не окажется никакого Томми, Эми сможет спать спокойно (а если на картах не окажется никакого бара, спокойно спать можно будет начать сразу, потому что она чертовски, просто дьявольски устала).
— Отпусти, — Эми не столько требует, сколько просит, взвинченная изнутри куда сильнее, чем может показаться. — Пожалуйста.
Не шевелиться сложно, когда хочется бежать как можно дальше. Эми держится до последнего, но всё же пытается скинуть с себя чужую руку, и то, что происходит дальше, хуже, чем она боялась себе представить.
Это не похоже на удар током, не похоже даже на искру единения — Эми просто смотрит в чужие глаза, и время останавливается для них. Картинка меняется позже, и больничная палата прорастает стенами вокруг них обоих.
Восприятие меняется следом: вид от первого лица, как в компьютерной игре, за экраном которой сидят уже двое. Вот её рука под синей перчаткой проверяет постановку катетера в вену Джонатана Бёрка, а вот его рука накрывает её голое запястье, и они проваливаются в бар "Йоркшир" в его голове.
С третьего раза Эми замечает: у того, кто стоит справа от Томми, жёлтые глаза и узкие зрачки. Тот, кто стоит слева от него, похож на человека гораздо больше.
У самого Томми действительно острое ухо под серой прядью волос, ей не показалось.
— Ты обещал мне крылья. Где они?
Это простой вопрос. Сердце Эми — или сердце Бёрка? — замирает в груди.
В реальности всё то же самое. Не дыша, Эми слизывает сошедшую из носа кровь, и смотрит на своего палача.
Она убьёт его. Никто не должен знать, так что теперь у неё просто нет другого выхода.
У неё в машине есть пистолет.
— Я отвезу тебя в этот бар.

Отредактировано Amy Clarke (2022-01-09 20:14:30)

Странный звон режет по ушам. Эми едва касается подрагивающего креста на шее и, пряча глаза, спешно одёргивает рукава и одёргивает себя. Какого дьявола она делает, в самом деле? Она ведь не убийца, а он — он ни жестом не дал ей понять, что видел то же, что и она.
Она придумала это для себя снова, это очевидно. Она просто сошла с ума, и к тому же слишком устала: она на ногах уже двадцать один час, из которых четыре она вытаскивала пули из кишок Джонатана Бёрка. Что, кстати, странно — человеческое тело обычно пробивается насквозь.
У Эми нет ответов на эти вопросы. Эми заводит машину молча, забивает в навигаторе "Йоркшир" (их три, на самом деле, но она выбирает тот, который был ближе к вызову скорой), не спеша снимается с места.
Дорога лежит почти по прямой. Эми знает, что, когда они доберутся, они никого не найдут, или это место не будет похоже на то, что она придумала для себя. Эми слишком много знает для той, кто ведёт себя как полная дура.
Руки у Эми трясутся почти незаметно. Краем глаза она смотрит в зеркало заднего вида на себя — это какой-то кошмар, она белая, с запавшими синяками под глазами, и у неё под носом красный потёк, — и спешно утирает кровь краем рукава. Кровь отстирывается, как любая женщина Эми знает это по собственному опыту.
Они едут молча, и Эми немного успокаивается. Пробок нет (откуда в это время пробки?), светофоры дают зелёный коридор. Их как-будто ждут, хотя это ночь с субботы на воскресенье, и это нормально, что бар ещё открыт.
Эми паркуется напротив, вновь сжимая зубы до ломоты. Два окна, как она и боялась. В одном из них видно вывеску — ту самую, и даже с их места она режет глаза.
Нужно успокоиться. Вдох, выдох. Возможно, она просто была там раньше.
— Тебе сюда, — голос хрипит.
Она не пойдёт. Если она останется здесь, у неё ещё будет возможность сказать себе, что это всё чушь.
Если она останется здесь, она до конца жизни будет гадать, не было ли это правдой.
— Нам сюда, — поправляет себя Эми почти сразу.
Она должна убедиться, что это чушь. Не существует никакого Томми, и они просто зайдут, она выпьет кофе, и они выйдут. Эми оставит пистолет в машине, она ведь всё равно не убийца. Она никого не способна убить, но, закрывая машину, она всё равно колеблется.
У стойки есть два места спиной к выходу, и Эми предлагает сесть там. У бармена знакомое лицо (она всё ещё могла бывать здесь раньше, может быть, десять лет назад), и Эми старается не пересекаться с ним взглядом.
— Кофе, пожалуйста. Чёрный, без сахара. И воды.
Просто выпьют кофе и выйдут. Никакого Томми не существует.
Никакой Томми не сидит за столиком у стены.

В отличие от своего спутника, Эми не осматривается — Эми не поднимает глаз от собственных рук, сцепленных пальцами в замок поверх потёртой стойки, и старается дышать размеренно и глубоко. Вдох, выдох; вдох, выдох — это не так уж и сложно, если подумать, и Эми старается думать только об этом.
— Я не знаю, — коротко выдыхает она, и следом взвизгивает кофе-машина, которой здесь явно пользуются реже прочих устройств. — Я здесь впервые.
Это должно, просто обязано быть ложью, потому что если Эми не бывала здесь раньше, всё остальное в её голове придётся считать правдой тоже. Такой вариант Эми не устроит — ей ещё работать, спасать других, получать заслуженную славу. Она ведь об этом когда-то мечтала?
Сейчас уже, конечно, нет. Сейчас она мечтает проснуться в своей постели двадцать семь часов назад, словно этот бесконечный день ещё не начинался. Никого не привозили на её стол, никто не тряс её как бракованную пиньяту в холле, никто не смотрел на неё из-за столика у левой стены так, словно готов сожрать.
На это зудящее чувство под лопаткой Эми всё же вынуждена поднять голову — и тут же спрятаться обратно, сгорбившись в чужую тень.
— Ваш кофе. Раз, два — и счёт.
Бармен улыбается, но Эми в его улыбке не видит ничего хорошего. В том, что после или со стаканом виски идёт к проклятому столику — тоже.
Из двух вариантов кофе Эми берёт тот, в котором есть виски. Да, ей ещё за руль, и да, это неразумно — она коротко доливает и без того почти полную чашку водой и залпом опрокидывает её содержимое в себя. Кашляет — горячо.
Смотрит за столик снова. Столик смотрит на неё в ответ.
Им пора сваливать, эту мысль Эми ловит вполне отчётливо. И следом ещё одну — сваливать уже поздно.
Странным образом от этого становится спокойнее. Впрочем, что странного? Ощущение обреченности обычно избавляет от желания разводить суету.
— Нас заметили, — Эми мрачно кривит губы. — Тот, который пьёт виски — Томми.
После её слов тот, кто сидел напротив Томми, отставляет своё пиво и снимается с места. Идёт к ним, и Эми, точно парализованная, не может даже отвернуться.
— Мистер Маккензи приглашает вас присоединиться.
Решать не Эми. Эми для себя решает главное — при первом же удачном предлоге она улизнёт прочь и оставит их разбираться между собой. Это не она суёт нос в чужие дела, а этот человек с железом в груди — ему и отвечать за это.
Он всё равно уже мёртв. Может умереть второй раз.
Тот, который сидел напротив Томми, укладывает руки на их плечи.
— Окажите нам эту честь.