22 сентября 2020 года, Лондон
Вир Мэтьюс, Ноа Милс
Кровавая свадьба по старым традициям, пусть кто-то из участников и не ожидал такого совсем.
Отредактировано Noah Mills (2021-01-20 19:16:03)
Легенды Камелота |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Легенды Камелота » Сыгранные эпизоды » [22.09.20] Пока смерть не разлучит нас
22 сентября 2020 года, Лондон
Вир Мэтьюс, Ноа Милс
Кровавая свадьба по старым традициям, пусть кто-то из участников и не ожидал такого совсем.
Отредактировано Noah Mills (2021-01-20 19:16:03)
“Закрой-закрой-закрой глаза”, - мысленно шепчет Вир, прижимаясь ближе и ближе.
Это больше не секс, хотя одежда кажется лишней, это больше не боль, хотя она есть и она бьется внутри, там где бьется его сердце, там где его ранили, там где от него отказались, там где он не заполнен. Он дрожит, вбирая в себя мир вокруг, вбирая в себя запах Ноа, сигаретный дымок, чуть приглушенный пот, аромат каких-то очередных парфюмерных изысков.
Он вбирает его всего, он принимает его всего. Кольцо и обряды он попросит потом, потом, для людей, когда это будет важным, когда он будет важнее всех этих наземных правил. Он попросит правильный тон, правильную форму, самый красивый и чистый камень, самые правильные в мире слова.
Он обнимает Ноа, прижимаясь к нему все ближе, чувствует, как они дышат одним воздухом, одним правилом на двоих. Чувствует, как его принимают, как его не отпускают, как все остается позади, как все останется где-то там, за пределами мира, где-то за пределами комнаты. И уже не важно кто в чем одет, и что куртка сползает, что холод пробирается к телу, что дыхание вырывается с паром.
Вир тянет к себе ближе, баюкает на руках, ласкает волосы. Шепчет слова, древние слова, которых не знает, которые говорят за него, шепчет их прямо в ухо, венчаясь по старым правилам, забирая себе свою жертву.
Шепчет.
- Мой-мой-мой, любимый, самый важный, самый нужный. Всегда будешь моим, будешь биться внутри, будешь сливаться в единое целое, будешь звать меня, буду звать только тебя, буду с тобой до конца и после, гораздо дольше чем просто после. Ты мой-мой-мой, любимый. - Вир шепчет, поглаживая руками шею Ноа, целуя его шею, слизывая с нее запах чужих рук, города, работы, сомнительных приключений.
Он жмется ближе. Он почти забирает Ноа себе, он сильнее, не вырваться, не выбраться, не выйдет. Не сейчас, когда его жертва с ним, когда он наконец там, где должен быть, когда он наконец с тем, с кем должен быть.
- Я буду с тобой и ты, ты тоже будешь со мной. - Он скользит языком вдоль чужой челюсти, больше не игра, больше не приключение. - Только мой.
Он выдыхает это в кожу, которой касается губами. Это больше чем секс, это больше чем любовь, это одно дыхание на двоих, один путь на двоих, одна цель на двоих. Вир ласкает Ноа, так бережно, так красиво, перебирает воспоминания о нем, о его теле, о его руках, о мышцах его спины и так счастливо-счастливо улыбается.
Их обряд не про верность, верность останется в них. Их обряд не про преданность, преданность будет дана. Их обряд так стар, он так давно забыт, он так давно не используется, и он так навеян тем, кем Вир родился, кем он вырос, кем он был.
Беата.
Вир улыбается, целуя шею Ноа, улыбается, раскрывая рот шире и выпуская свои клыки, улыбается, когда впивается в шею, выпуская кровь, глотая кровь, разрешая ей течь внутри, добираться до всех уголком, добираться до самого нутра, занимать свое место.
Он пьет кровь медленно, чувствуя каждый глоток, каждый толчок чужого сердца, каждый толчок и чужой крови в том числе. Он пьет медленно, наслаждаясь, прижимая к себе, ожидая момента, когда все.
Когда будет достаточно.
Они сидели на террасе дома, который по-прежнему казался пустым. Почему-то собирать камни оказалось куда сложнее в этот раз, не было новых фотографий, не было нового дивана, и мягких кресел с раскинутыми у ножек коврами, в которых можно кутать ноги. Кажется, они заказали занавески, чтобы по вечерам можно было кутать дом в абсолютную темноту и просыпаться в ней же, но Ноа хитрил, стоя у окна с сигаретой перед сном, он всегда оставлял небольшую щель между тяжелыми полотнами ткани - по утрам ему нравилось наблюдать, как слабый луч света скользит по спине Вира, и как тот кутается в одеяло и объятия, прячась, когда луч доползает до глаз.
На них пялились соседи, Ноа заметил парочку любопытных глаз, но это было снова не важно и на всё снова было плевать. Они обнимались, кутались в плед и целовались, как сумасшедшие. Пришедшая Ноа в голову идея не трахаться до свадьбы доводила их обоих до безумия и чёрт знает как они держались, но это придавало всему, что они делали, особый оттенок.
С тех пор, как они решили вернуть всё на свои места, поменялось очень многое. Ноа не рассчитывал, что всё будет как тогда, четыре года назад, что всё будет молчаливо, тихо, что всё будет очень удобно и покладисто, всё будет как нужно ему, как он думает, что нужно ему. Всё же, не ясно до конца, дело было в частичной разлуке и в Розе, возможно, это помогло ему раскрыться теперь? Или кое-что другое. Ноа закусывал губу, когда замечал мелочи, крохотные, нереальные мелочи, которые он принял бы за эффект наркотического дурмана кожи. Золотые отблески в шелке волос, перламутровый блеск бледной кожи, и глаза, главное глаза, порой кажущиеся такими чужими, но и такими знакомыми одновременно. Ноа подмечал все детали до единой, подмечал, понимал, он знал, что всё это значит. Он держал в руках все детали паззла и отказывался их складывать.
Он не боялся. Он не отрицал.
Наверное, ему было просто незачем.
Потому что всё поменялось и не поменялось одновременно. Они поменялись и тоже не поменялись, Вир по-прежнему был его фиксацией, он по-прежнему был тем самым рыболовным крючком, который накрепко застрял даже не в горле нет, гораздо ниже, и вырвать его можно только с куском сердца.
Ноа учился это признавать, спотыкался об это, задыхаясь, ломая ноги, очарованный, привороженный - не только чарами ланнан ши, нет, чар там было вопиюще мало, и, посмотри кто на ситуацию со стороны, сказал бы, что Вир схалтурил.
Чары были не нужны.
Они целовались, полусидя на шезлонге, Ноа поправлял на Вире куртку, ту самую куртку, в которой он вернул его в их дом с с которой тот похоже не собирался расставаться; куртка упрямо сползала с плеч, Ноа накидывал плед поверх, и, пока тот тоже не начинал сползать, забирался под куртку руками, обнимал, гладил, прижимал к себе, сгребал поближе, возился с застёжками одежды, намеренно ни с одной так и не расправившись до конца, жмурился шепоту Вира, что обжигал то ухо, то шею, жмурился, шептал в ответ, соглашался со всем и вторил, целуя так, словно пытался выпить душу - "твой".
Он больше не задыхался. Так должно было быть, в какой-то момент его просто повело - от ласки и от контраста холода вокруг и того, как им вместе было жарко.
Он не удивился, когда к его шее прикоснулись зубы, когда поцелуй перерос во что-то больее, когда зубы надорвали кожу, когда кровь полилась по ней, стекая к ключицам. Нет, это нельзя было назвать удивлением, Ноа замер на месте, вкопанный, парализованный этим нарастающим ощущением принадлежности, не разжимая объятий, он дышал, широко распахнув глаза и вздрагивая от ударов собственного сердца.
По-прежнему размеренных, сильных. Но таких громких.
Ноа ведь всё понимал, правда? Золото волос, блеск кожи, тонкие черты лица, образ, скользящий поверх, невидимый и неуловимый. Он всё понимал и знал, что любит не человека. Любит односторонне и так больно, что в какие-то моменты он действительно готов был его убить, лишь бы избавиться от наваждения.
До самого этого момента. Он больше не сомневается.
Ноа гладит Вира по спине, привычный, расслабляющий, успокаивающий жест, обводит пальцами чуть выступающие позвонки, греет прохладную кожу горячей ладонью.
Он выдыхает и зарывается рукой в волосы Вира, сжимает их, и тянет, но не от себя, нет, он притягивает его к себе за шею, прося наклониться ниже, взять больше, взять всё. Рыцарская кровь самая сильная, кроме, разве что, драконьей, и Вир должен напиться, должен оставить на его шее следы. И кровь тогда у них будет одна на двоих.
Он не знал, что это ему так нужно, он не знал, что это будет так. Что это не красивые одежды, что это не мирный зал, полный людей, что это не подписи и штампы, что это не обмен кольцами. Вир не знал ничего о том, что его природа потянется, заберет, возьмет свое. Что его истинная сущность, которая проблесками мелькала то тут, то там, потянется к Ноа, сделает его своим, сделает их друг для друга, как будто иначе никогда не было.
Рыцарь и темная тварь, шептались бы за углом, рыцарь и темная тварь, которая совратила, которая испортила, которая все сломала. Которая забрала самое дорогое, кровь, его священную магическую сильную кровь, которую нельзя трогать. Ланнан ши, Беата, Вир, все три в одном.
Он все пил и пил, слушая как бьется чужое сердце в груди, как постапательное движение этой сильной мышцы прогоняет кровь по венам, артериям и дальше к нему. Он все пил и пил, в горячке, в бреду, шепча в голове “мой-мой-мой”, пытаясь унять жадную дрожь рук, которые вцепились в Ноа, пытаясь унять желание забрать его всего себе.
Вир останавливается в какой-то момент, слизывает кровь с губ, потом зализывает раны на шее. Раны остануться, кровь останется, в них останется, в нем останется, он все еще слышит звук, стук чужого сердца, такого спокойного, такого необходимого и улыбается.
Теперь он улыбается так счастливо, так незаконно счастливо что не может остановиться. Теперь они друг для друга, теперь они друг у друга, теперь они услышат, теперь они смогут понять волнение, понять кровь от одного к другому. Нужен только обратный глоток, нужен только обратный толчок.
Вир обводит губы Ноа рукой и прижимается к ним своими, целуя, смешивая слюну и кровь, которую он только что пил. Слизывая этот коктейль изо рта и снова прижимаясь губами к губам.
- Ты мой, а я твой. - Он обводит нижнюю, чуть полноватую губу пальцем. - Укуси меня.
Он прижимается ближе, закутанный в ту самую куртку, в плед, на балконе или террасе, не важно. Для него нет ничего важнее человека перед ним, рыцаря перед ним, светлого, спокойного, уравновешенного, который пойдет дальше, не так ли? Который опустится на колени, который преклонит себе перед ним, который отдаст себя и свою светлость тьме.
Вир не сомневается, от ласкает губы губами и дышит единым воздухом с ним, наполняясь уверенностью. Он уже слышит сердце, он уже его и даже если Ноа не примет его обратно, даже если потеряется, испугается, растеряется, не будет принимать за чистую монету ничего из происходящего, не пригласит в ответ на поцелуй-укус за собой - ничего не изменится.
Для Вира ничего не изменится. Его ритуал состоялся, он попробовал, он услышал, он принял, он забрал внутрь, в себя, туда, где должно быть что-то полое в каждом из них, туда где должно отсутствовать что-то в нем, теперь там есть Ноа. И всегда будет, до тех пор пока Вир не умрет, пока мир не закончится.
Таковы условия.
- Пожалуйста? - Он все еще прижимается близко-близко, ища тепла, ища принятия, ища любви, которую он хотел, которой он жаждал. Он все еще рядом, он все еще дышит одним воздухом на двоих и улыбается, слишком счастливый.
Ноа много знал о физической боли, пожалуй, даже слишком много, и ещё больше знал её, как Мэдок, тот самый рыцарь, что пал на поле боя в тяжелых доспехах и, как многие, умирал от ран, не способный даже высвободиться из своего панциря. Ещё до этого он узнал, что такое колотые раны; в новой жизни он познакомился и с открытыми переломами, и с ножевыми, и с огнестрельными ранениями - он оказывался подстреленным, к сожалению, не раз. И всё равно ножевая была самой болезненной. Пуля после себя оставляла отверстие диаметром в сантиметр, всего лишь, а вот когда тыкают ножом, это совсем другая площадь поражения, и рецепторы сходят с ума, как безумные, отправляя в мозг сигнал тревоги.
Сейчас Ноа тоже больно, не нестерпимо больно, потому что клыки вонзаются в шею неглубоко, и он делает вывод, что его не слишком-то околдовали, нет, этот кровавый поцелуй не кажется ему самым сладким, что он пробовал в жизни. По крайней мере физически. Потому что кожу разырвают чужие зубы, практически вгрызаются в неё, высасывая кровь, хлюпая ею, слизывая, и это до одури странное влажное ощущение на его шее, вперемешку с горячим дыханием Вира и его руками, которые держатся за Ноа, еле-еле теплея и дрожа от волнения... Это ощущение в комплексе оказывается таким возбуждающим, что Ноа становится неудобно сидеть вот так в шезлонге. Шея по-прежнему саднит, его по-прежнему пьют, кровь стекает теперь уже ниже ключиц и пачкает грудь; Ноа понимает, что происходит - его пьют и его забирают себе, устанавливают связь, потому что никогда, чёрт возьми, никогда его сердце ещё не стучало так громко. Ноа всё прекрасно понимает и прижимает своего ланнан ши ближе к себе, размеренно дыша, подставляя шею под укус, выгибая её, шепча в ответ одними губами - "твой".
Поцелуй оказывается солёным, Ноа всё ещё ошалело смотрит, теперь уже не прямо перед собой, теперь уже на Вира, с его широкой окрашенной алым усмешкой, с остриями клыков, выглядывающих из-под верхней губы, с его взглядом, счастливым донельзя, диким, животным. Этого Ноа хотел, когда просил оставаться собой? Об этом грезил?
- Хорошо. Как?...
Он не может последовать примеру Вира, потому что клыки у него куда более гладкие. Человеческие резцы не приспособлены под образ жизни хищника, а потому всё получается странно, странно и по-прежнему солёно; Ноа притягивает к себе Вира, целует в шею, впивается в неё губами, прикусывает кожу, такую тонкую, белую кожу, оставляет на ней отметины, он даже находит бьющуюся под линией челюсти жилку, проводит по ней языком, касается кожи чуть правее, ближе к плечу зубами и.. отстраняется.
Вир, чёрт возьми, просто играет с ним. Рана от человеческих зубов будет слишком обширной на шее, и вместо того, чтобы тащить друг друга на церемонию и потом наконец-то в постель, им обоим придётся тащиться в больницу. Ноа оглядывается, но рядом нет ничего, что бы помогло ему, чем можно было бы сделать надрез, хотя бы фруктовый нож, но ничего нет, и Вир, о, Вир явно не собирается ждать.
- Как?.. - хрипит Ноа, и тут же понимает, что делать. - Ладно.
Кроме шеи, у Вира есть руки в конце концов, есть другие, более интересные места, но конкретно сейчас в зоне доступа бледные запястья. Ноа ловит правое, оглаживает его пальцами, вспоминая, где находятся кровеносные сосуды, а где сухожилия, вторые повредить нельзя.
Целует белую кожу, сквозь которую проглядывает паутина синих прожилок.
И кусает.
Это больше не поцелуй. Резцы скорее прорывают, нежели прорезают кожу, кровь льётся в рот и мимо, слишком много крови мимо, потому Ноа приходится поднять запястье Вира выше, чтобы кровь просто стекала вниз.
Он захлёбывается солёной вязкой жидкостью, венозная кровь по-прежнему густовата; привкус металла забивается в ноздри и, кажется, даже в глаза, шея всё ещё жжется, его собственное кровотечение не закрылось; вместо неба над головой - лицо Вира в обрамлении тёмных кудрей и Ноа кажется, что больше нет ни его дома, ни работы в разведке, ни прошлого с китайским кланом, ни перерождения в новом веке, нет, он по-прежнему рыцарь, ублюдок короля, сражающийся с местными князьками за клочки земли, угодивший в паучьи путы, глупый, порицаемый и забытый. Снова.
И только глаза Вира, теперь кажутся по-русалочьи синими, тёмными, словно омут, вытягивают его из этого колодца, ведут за собой, приводят в место, где они находятся.
В какой-то момент Ноа кажется, что у из-под него вышибают шезлонг, или на чём там он лежит, или просто бьют в грудь, лишая лёгкие кислорода. У него открывается ещё одно зрение, точнее чувство: вместе с пульсирующей под губами кровью, в ушах так же в ритм бешено стучит чужое сердце.
Ноа делает ещё один глоток, он послушно, примерно пьёт, продолжает пить, просто потому, что, когда будет достаточно, его остановят, просто потому, что в какой-то момент этот остро-тёрпкий коктейль из ощущений и вкусов начинает ему опасно нравиться, но не это им движет, нет, он ждёт кивка, взгляда, ждёт голоса.
Сегодня ведомый - он.
Он скользил пальцами по чужой шее то и дело задевая укус, наслаждаясь отметкой, как красиво, как выразительно она смотрится на стыке плеча и шеи. Как красное впивается в кожу, технично, точно, все еще поразительно красиво. Вир знает теперь вкус, тепло, соль на губах. Знает каково это, принадлежать, не вынужденно и покорно принадлежать, а с полной отдачей и желанием никогда не поступать иначе.
Он знает теперь что это такое, желание. Делать так, как хочется тебе, делать так, как хочется именно сейчас. Он скользит губами вдоль шеи, подставляясь под ласки Ноа, прижимаясь ближе. Они столько пережили, они столько всего могли делать друг с другом, они уже когда-то принадлежали друг другу, они уже когда-то прошлись по этому пути, просто не до конца.
Вир вздрагивает от поцелуев на шее и хрипло стонет, подаваясь ближе, подставляясь, требуя своего. Он хочет. Он хочет свой укус, свою метку. Он хочет чтобы сердце билось не только у него, чтобы кровь лилась не только в нем, чтобы одиночество заткнуто было внутри Ноа тоже. Он хочет боли и близости, как никогда, как ни с кем.
Много веков охоты, много дорог, много озер, путников, звавших с собой, манивших на дно своей горечи, манивших на дно своей печали. Много лет охоты, много одиночества, неизбывного, дикого, слишком туманного для человека в принципе. Он помнит вишневый сад и сидхе, которая звала, звала за собой, которая манила, которая говорила ему “любимый” но была так далека.
Была так далека и он не пошел.
Выиграл ли он от этого?
Вир тихо скулит, он не знает как, просто сделай, говорит он всем телом. Плевать как, плевать кто, плевать зачем, просто сделай, просто будь собой, просто нажми зубами на кожу, доберись до сердца, доберись до меня. Вир не знает как передать это словами, не знает как просить еще, не знает что еще можно требовать, не знает как сделать так, чтобы ему ответили, чтобы его тоже забрали, тоже поставили клеймо, тоже оставили себе.
Он смотрит на Ноа, видит черточки у глаз, усталость, видит такой же дикий взгляд сейчас, как и у него, видит в нем и возбуждение, и безумие, и любовь. Это ведь любовь, да? Какой бы изращенной она не казалась и не была?
Когда Ноа кусает его руку Вир крупно вздрагивает и выдыхает, прикрывая глаза. Нет, боль есть, но она такая терпимая, в его жизни бывало куда больнее, в его жизни бывали сеансы секса куда болезненней чем один этот укус. ОН выдыхает, потому что Ноа чувствует, Ноа должен чувствовать, должен слышать, должен различать его сердце.
Его бьющееся в агонии сердце, которое Вир разодрал на куски, чтобы вернуться сюда, вернуться к нему, склеить все заново, сложить как было. Он должен чувствовать, он должен слышать, он должен знать. Он прикрывает глаза и облизывает пересыхающие губы, изгибаясь всем телом но не отрывая руку от чужого рта.
- Теперь я твой, чувствуешь? Слышишь? - Он смеется, счастливый, теряющий кровь, но такой счастливый.
Он вцепляется другой рукой в волосы Ноа и тянет, когда становится достаточно, когда больше не нужно, когда стоит остановиться. Он тянет чуть сильнее, чтобы почувствовать как кожа головы тянется за волосами, чтобы боль прострелила от затылка в шею, Вир знает что это может быть так хорошо, это может быть так удобно, это может быть так болезненно сладко.
- Вот и все, любимый. - Он смотрит в глаза Ноа.
В такие же безумные глаза и окровавленные губы.
Нет, Ноа не делает того, чего от него так хочет Вир, он не разрывает зубами шею, он не подставляет лицо под кровавый фонтан, он не вгрызается бездумно в плоть зубами и не добирается до его сердца, чтобы в него тоже вцепиться и наиболее явственно ощутить, как его любовник, как его нареченный сходит по нему с ума. Нет, Ноа делает всё осторожно, ровно настолько осторожно, насколько у него вообще может получиться, потому что он по-прежнему относится к Виру бережно, как к любимой птице в клетке из золота, украшенной алмазами - теперь, после всего, после свободы, после прощания, после того, как наконец-то выбор сделан, после того, как они оба отказались от свободы, Ноа его больше не отпустит. И что-то подсказывает ему, что-то в усмешке Вира, в его безумных счастливых глазах, что его, Ноа, тоже не собираются отпускать.
Ноа дёргают за короткие волосы на затылке, немного болезненно и колко, жестом обозначая "хватит", только Вир умеет командовать так приятно, и Ноа прекращает. Он пытается облизнуть перепачканные кровью губы, зажимает разорванные вены запястья Вира колючим пледом, и они снова целуются, безумно и дико, окончательно скрепляя ритуал.
Потому что Ноа уже понял, что бешеный стук в его висках - это чужое сердцебиение, это сердцебиение Вира, оно созвучно, соритмично его дыханию и настолько контрастирует с ровным пульсом Ноа, что становится страшно, становится жутко, становится.. интересно. На что Вир пошел для него? Для этого? Ноа помнит и его слёзы, и вопросы, заданные ожесточённым тоном, чего стоило его мальчику так выдать себя, настолько вскрыться?
- Мой, и только мой, - устало выдыхает Ноа, он рад этому дару, который падает на его плечи чем-то тяжелым и сыпучим, слепит глаза, глушит слух. Ему надо привыкнуть, он привыкнет, а ещё они что-то придумают, чтобы Виру стало спокойнее, чтобы его сердце билось медленнее, ритмичнее, правильнее. Ноа жмурится, прислушиваясь к биению, к току собственной крови по чужих жилах, кровь поможет, не сразу, но поможет, как бы ни был голоден ланнан ши, того, что он выпил сегодня, должно быть достаточно на какое-то время. Какое-то время умиротворения и сытости. - Да, я слышу. Всё слышу, - он касается рукой чужой груди, поглаживая кожу, глупо, какая глупая попытка успокоить. - И мне не нравится. Давно так?.. Пойдём, кровь сохнет, потом от неё не отмыться.
Запас адреналина в крови подходит к концу, и Ноа вдруг понимает, что на улице всё же дьявольски холодно. Ноа поднимается с шезлонга, следом за собой поднимая Вира. Носить его на руках - дурацкая привычка, от которой он не может отказаться в моменты, похожие на этот, то, что случилось только что, сильнее и крепче любого оргазма. Ноа уносит его, свернувшегося на его руках, завернутого в плед, в всё ту же проклятую куртку, внутрь дома, в ванную комнату, ставит на ноги и, включив воду, чтобы пол душевой комнаты тоже разогревался до нужного градуса, раздевает. Бросает в корзину у стиральной машины плед, куртку, стягивает с Вира мятую майку, помогает стащить джинсы. Всё в крови, и Ноа мысленно отмечает, что надо будет как-то успокоить экономку, которой придётся стирать это всё.
- Вода тёплая, заходи. - Ноа заводит Вира под тёпло-горячий душ, струи воды стекают по его волосам и лицу, и наконец-то можно смыть кровавую маску с нижней части лица. Бережно и аккуратно, голыми пальцами Ноа касается алых размокающих под душем разводов, смывая следы нарочито медленно, словно нехотя, он будет скучать, чёрт, он так будет скучать. - Это ведь нужно будет повторить?
Он надеется, он знает, что это не одноразово. И если Вир хочет поддерживать связь, они должны обмениваться кровью постоянно. Ноа думает, что ему понадобится нож - небольшой, миниатюрный, лучше всего серебряный, после него будут оставаться аккуратные края раны, с ним будет удобно, с ним будет красиво в конце концов.
Ноа думает о том, что в прошлой жизни за такую связь его бы сожгли на костре вперёд его любовника, за то, что отступил от всех рыцарских ценностей, за то, что стал на колени перед тем, кто убивает постоянно, чтобы жить.
Всё так просто на самом деле. Не было в нём никогда ни света, ни святости. Королевский ублюдок от кровавой жрицы, выращенный головорезом с красивой приставкой имени, а на деле - без рода, без племени, без ничего своего, так и погибший, сражаясь за клочок земли.
Нет, это не Вир заставляет его падать ниже и ниже. Он всегда был таким.
Он тихо прислушивается к чужому биению сердца, скованный пледом и чужим теплом. Он радуется, как никогда не радовался, он радуется тому что не один, больше никогда-никогда не один, никогда не останется один, никогда не будет слышать только собственное дыхание и собственное сердце.
Это “навсегда” и это лучшее навсегда, которое он мог получить при пробуждении.
Вир и не знал, что он хотел этого от Ноа. Он столько раз покорно склонял голову, он столько раз кивал, когда у него не получалось сделать то, что было приказано, он столько раз был подставной маской, красивой, разрушительной, но только маской. Что теперь, поглаживая чужие волосы и чувствуя собственное не одиночество - он в восторге, он влюблен, он наконец-то понимает слова той давней знакомой о рыцарях и влюбленности. Он наконец-то, столько лет спустя там, где должен был быть.
- Гда ты был, когда ты был так нужен. - Шепчет он, целуя, не давая отвечать на глупые вопросы, не давая Ноа повода думать о том, что прошло, о том, что уже упущено.
Он целует, не давая себе возможности отвлечься, не давая себя повода сделать так, чтобы мир вокруг появился обратно. Ему комфортно так, в том коконе, который они создали и пусть плед колется, рана саднит и болит, Ноа теплый. Ноа по прежнему теплый.
Вир цепляется за него, они так давно не были вместе или так давно вместе, он чувствует себя опьяненным от собственных чувств, от собственного сердца, от собственного нескончаемого ощущения счастья. И он цепляется за шею, теряя плед где-то в пути, прижимается ближе, не желая разлучаться даже на миг, даже на секунду, даже на чуть-чуть.
Зачем?
Вода теплая, стекает по плечам, делая его холодные конечности теплее. Вода теплая и Вир улыбается, теряясь в этом тепле, в этом новом состоянии. Он подставляется под руки, которые так бережно гладят его, он подставляется под струи воды, смывая нервозность, смывая кровь, смывая усталость.
- Повторить? - Он жмурится и встряхивается. - Возможно, потом, когда-нибудь. Ты поклянешься мне еще раз? Правда?
Он заглядывает в глаза Ноа ища там ответ на этот вопрос. Нужен ли будет второй раз? Нужно ли будет подтвердить выбор? Нужно ли будет им еще говорить о том, что происходит вокруг? Стоит ли поднимать тему того, кто такой Вир и кто есть Ноа, теперь он знает, видит, слышит и магию эту тоже слышит и содрогается.
- Раньше вы нас убивали. - Он обводит руками лицо Ноа. - Как тварей, для защиты, боялись и убивали, как будто мы были виноваты что нас забыли, оставили, бросили на произвол судьбы и человечества.
Вир улыбается и прижимается к губам Ноа, слизывая с них воду и остатки крови. Раньше, это было так давно, он искал его так давно, достойного о котором пели сидхе, которого обещали провидцы, которого обещала сама жизнь.
Сколько бы он не искал в прошлом, сколько бы он не ждал его там, его Ноа вот он. Здесь и сейчас.
Вир смотрит на него, разыскивая ответы на свои незаданные вопросы. Смотрит, кусает губы и волнуется.
Стоя под струями тёплой воды, Вир напоминает ему котёнка. Откормленного свежим мясом с кровью, довольно урчащего, сытого и разморенного, но всё же котёнка, очень ласкового; он так забавно встряхивается, когда вода начинает протекать с волос на кожу головы. Ноа усмехается, и всё ещё оттирает своего любимого мальчика от крови, кажется, он никогда не устанет звать его мысленно именно так; правда, в процессе он переключается на то, чтобы стянуть с себя в кои-то веки не рубашку, а домашнюю растянутую футболку, и перегнуться через борт душевой комнаты, позволяя утянуть себя в по-прежнему солёный поцелуй.
Где он был? Там же, где и Вир, наверное. Или как его звали по-настоящему? Ноа не спрашивал, точно так же, как и не представлялся, что его зовут Мэдок, что он королевский ублюдок и что у него даже тоже есть собственный ублюдок, сын от жрицы, который даже не стал рыцарем. Имеет ли это всё хоть какое-то значение? Встреться они в былые времена - Вир прав - обязаны были бы друг друга убить. Либо их бы убили за связь, которую непременно сочли бы порочной. Мэдок наверное не слишком пострадал бы, не слишком изменил своей судьбе. А Вир?..
- Расскажи, как всё было до, - шепчет он в чужие губы, вылизывает чужой рот языком, оглаживает пальцами скулы, зарывается в мокрые волосы, сжимая потяжелевшие от воды кудри. - Тебе уже клялся кто-то так? - Ноа выдыхает и переступает через возвышенность-порог душевой комнаты, два на один метра за стеклом под тропическим душем, удобно, просторно, и вопиюще мало воздуха. - Ты уже клялся кому-то так?..
Теперь, когда все возвращаются на свои места, когда все возрождаются, Ноа думает, он просто разыщет его - кого-то другого, второго, а может, первого?.. разыщет и убьёт, выпотрошит, сожжет в крематории, оставив лишь горстку пепла. Сама мысль о том, что Вир позволял кому-то так же пить себя, доводит до звенящей где-то в затылке ярости. Но подтверждений нет... Пока что нет. И Ноа выдыхает.
- Я слышу твоё сердце, - он гладит ладонями чужие плечи, позволяет себя целовать, даже наклонившись немного, чтобы на скользком мокром полу Виру не приходилось подниматься на цыпочки. - Я слышу его бешеный, взволнованный, испуганный стук, - Ноа вздыхает и укладывает ладонь на грудь Вира, теперь он убеждается снова, что это не галлюцинация, что всё это происходит с ним по-настоящему. Ноа чуть нажимает ладонью на грудь Вира, заставляя его прислониться к стене, уже потеплевшей от душа, и, кажется, не замечает, как по его собственной шее и груди тоже стекает кровь. Для кого-то это могло бы выглядеть страшно, верно? Но не для них. - Я его слышу, и ты слышишь моё, ты будешь пить меня, потому что тебе это нужно для жизни. Безусловно, я могу поклясться тебе ещё раз, хочешь? - Ноа усмехается, ловя взгляд Вира из-под ресниц. И прикрывает глаза, чтобы тихо, мягко прошептать в чужое ухо, - но я не хочу переставать слышать тебя.
Взаимность сейчас кажется чем-то смертельно важным. Наверное, знай выброшенная на берег рыба, что в горле её убийцы такой же крючок, и ему так же тяжело дышать, она не умерла бы от нехватки воздуха, правда?
Вот и Ноа не умирает. Обнимает Вира, жмётся щекой к его руке, улыбается в неё, прикусывает зубами основание ладони, захватывая тонкую кожу запястья. Где-то рядом - почти затянувшиеся раны от укуса, которые больше не кровоточат.
- Мы это такое растяжимое понятие, Вир, - Ноа смеётся, подцепляет бутыль с гелем для душа, на его шее всё засохло, он кое-как пытается отмыться, шею, ключицы, грудь, он становится скользким от мыла в конце концов, и понимает это только снова ловя Вира в объятия, - рыцари занимались всем, чего желал их король. Такие, как вы, были бедами королевств богатых и не имеющих иных угроз, а я.. Я, Вир, принадлежал другим землям. Нам было не до существ, не до драконов, не до баргестов, не говоря уже о ланнан ши. Нет, любимый, я не убивал тварей, существ, других, как ещё пожелаешь назвать вас? Я убивал людей. У меня это получалось лучше всего. Мне даже нравилось. Знаешь ли ты убийцу лучше? Кого-то, кто убил больше, чем человек?..
И убит он тоже был человеком. Так же как и его боевые товарищи. Ровно ноль, чёрт возьми, драконов, баргестов и ланнан ши погубило его братьев по оружию. С чего же ему бояться ланнан ши?..
Он знает, знает что в его голосе нет-нет да звучит горечь, проскальзывает одиночество, вскормленное в нем прошлым воплощением, Беата скорбит об утраченном времени даже больше, чем Вир расстраивался что от него отказались после двух лет совместной жизни.
Вир подставляется под струи воды, под руки, под ласки, впитывая эту любовь, эту нежность, это тепло в себя, впитывая, давая себе возможность раз за разом подвинуться ближе, прижаться, ответить на поцелуй, подарить столько же, сколько подарили ему самому.
Он всматривается в глаза своего рыцаря, улыбаясь, проводит кончиками пальцев по морщикам вокруг них, поглаживает виски, осторожно обводит ушную раковину по кругу, успокаивает всем своим видом. Он умеет, Вир умеет нагонять тишину, становиться опорой, становиться необходимым, становиться сильным. Он умеет, просто чаще всего его просят играть другие роли - и милый мальчик тоже одна из них.
- До? До того как Авалон заволокло непроходимыми туманами? Или до того, как мы проснулись здесь, уже такими, живыми и ожившими? - Вир улыбается, все еще слишком довольный, он урчал бы в чужих руках, но не может вспомнить, как это делается и стоит ли.
Он улыбается, целует в ответ, слизывает воду с собственных губ и качает головой.
- В основном это было одиноко и холодно, всегда у воды, всегда печальный образ и всегда тот, кто приходил, не готов был отдать то, что требовалось. - Он пожимает плечами. - Их последний вздох был о жизни, о богатстве, о печали смерти, ни разу не было никого, кто хотел бы. Я видел такое, видел что это помешало одному из нас, одной из нас поесть, восполнить силы, но не встречал. Ты шел слишком долго, мой рыцарь.
Он осторожно обводит пальцами чужие руки, пробегает самыми кончиками по мышцам, прижимает ладони к плечам и замирает.
- Никто не клянет ланнан ши кроме тех, кто выбран ими и кому клянутся они. - Вир качает головой. - Это насовсем, навсегда, один раз. Или тебе повезло и ты поклялся тому человеку или не повезло и ты будешь умирать, долго и мучительно умирать, пока твое сердце не встанет, пока все вокруг тебя не замрет и ты больше не сможешь сдвинуться с места. Ты шел так долго мой рыцарь, но ты здесь, ты здесь.
Вир улыбается, слишком насыщенный, слишком довольный, слишком переполненный знанием что все правильно. Что они друг для друга, что они друг другу, что они больше не расстануться, что они больше не будут расставаться. Потому что сердца в груди друг друга, потому что кровь на двоих, потому что им не нужно расставаться.
- Оно бьется взволнованно, потому что я нашел тебя. - Он сжимает в руке запястье Ноа и улыбается. - Я нашел тебя, ты наконец-то там, где всегда должен был быть. Не важно сколько времени прошло или пройдет, ты там.
Он прижимает чужую ладонь к своей груди, непосредственный, счастливый и жмурится. Да, он слышит стук сердца Ноа, его стабильность, его спокойствие, его чуть-чуть быстрый ритм, его дыхание на своих губах он тоже ловит. И это не просто последний вдох, который он мог бы поймать, это устойчивый ритм сердца… Вир довольно жмурится.
- Рыцари были разными? Я не знал, для нас вы единое племя, скованное магией, скованное клятвами, за вас клялись или вы клялись уже не важно. Вы как единая кровь, которая льется по венам, вы последняя стойка перед хаосом. Рано или поздно ты убьешь не только человека и это нормально, это ты, это твое, это необходимость.
Вир пожимает плечами.
- Это верно, я теперь здесь.
Так и должно быть: они кутаются в объятия друг друга, запутываются в одном огромном банном полотенце, Ноа слизывает с чужого плеча капли воды и снова целует Вира где-то за ухом, в висок, касается губами кончика носа так, что тому становится щекотно, и они оба смеются. Они умели быть такими беззаботными и раньше, четыре - два года назад, до расставания и до Розы, до того, как Ноа начал прожигать собственное состояние на бесконечные визиты в бордель к человеку, которого не в состоянии отпустить. Но даже тогда над ними гирей висела недосказанность, ограничения, сама причина, по которой они оказались вместе. Разве можно дарить людей? Ноа вздыхает. Нет, он не прав, не над ними - только на него это давило, только он чувствовал себя стеснённым, а происходящее - неправильным. Вир тогда был на своём месте и, пожалуй, он тогда был счастлив. Пока Ноа всё не испортил.
Разговор затрагивает темы, которые Ноа не готов обсуждать вот так сразу. Он всматривается в глаза Вира, словно ища там ответ, какой будет реакция, когда он это сделает? Рано или поздно ему придётся, рано или поздно на его пути просто встанет нечеловек, а дорога обратно будет перекрыта, но это неважно. Потому что для Ноа есть он, есть Вир, и есть остальные. Сейчас они заперты в собственном мирке, в этом доме, в этой комнате, шея по-прежнему немного саднит и почти горит в местах укуса, в комплекте с ощущением чужого сердцебиения в висках это чувствуется очень приятно и всё ещё возбуждающе.
Ноа усмехается, кутает Вира в полотенце поплотнее, сжимает пальцы на его рёбрах в лёгкой щекотке, беззаботно смеётся и уносит своего жениха в спальню. Кажется, прежде он никогда столько не носил его на руках, но сегодня, завтра, ближайшие недели это позволительно и даже необходимо: у них чёрт возьми настоящий медовый месяц.
Перед тем, как всё развалится, перед тем, как на таких, как они, объявят охоту.
Вот он, настоящий пир перед чумой, вот оно, незабываемое ощущение выскальзывающего из рук сквозь пальцы счастья.
В постели предощущение катастрофы, как обычно, плавно сходит на нет вместе с тревожностью. Ноа задумчиво гладит чужие плечи, спину, прячет поцелуй в тёмных кудрях, и вспоминает последний вопрос Вира.
- Рыцарское племя.. И не племя оно вовсе, мало у нас общего. Мать говорила мне, что когда-то нам дали силу, потому что таких, как вы, было слишком много. Страна гибла в разрушениях, жертвами становились целые деревни, мелкие города. Так появились рыцари, чтобы защитить людей, а потом... Потом их стало больше. А "чудовищ", коими люди называли тех, кто от них отличается, почти не осталось, у людей так плохо с чувством меры - они не звери и убивают не только для того, чтоб выжить. Рыцари, оставшись без драк и войн, пошли с войной друг на друга.. На одних лишь турнирах погибло в разы больше, чем от огня драконов, ну а я... - Ноа успокаивается о звук собственного голоса, об ощущение тёплой кожи под пальцами, о наконец-то размеренный стук чужого сердца в висках и тихое, ровное дыхание. Вир спит. Ноа жмурится, прикрывая глаза, почти радуясь, что рассказ можно закончить в другой раз. - Спи.
"А я снова буду охранять твой сон."
Вы здесь » Легенды Камелота » Сыгранные эпизоды » [22.09.20] Пока смерть не разлучит нас