У Терезы день начинается не с кофе, а с глотка мерзко теплой воды из-под крана. Желудок отлипает от позвоночника с каким-то странным хлюпающим звуком; на дне ливера что-то шевелится и утробно рычит.

Едва ли это бабочки.

Тереза точно знает: если (когда?) патологоанатом заглянет в её богатый внутренний мир, обнаружит он вовсе не бабочек, а желтоватую жирную печень и изъязвленный, похожий на потемневший бурдюк желудок. Легкие, источающие сладковатый неприятный запах, распадутся в ладонях на доли; тонким кишечником можно будет опоясать крохотную кухоньку минимум дважды.

Занимательная, однако, гирлянда будет. Дизайнерская.

Старый спаниель обходит дерево по часовой раз, другой, третий – отыскивает идеальный угол относительно горизонта, чтобы справить нужду. Взгляд Терезы говорит о том, что когда-нибудь (возможно, очень скоро) престарелый хунд найдет здесь свою кончину. Всенепременно скоропостижную и трагичную, и почти наверняка – весьма болезненную.

У Терезы день начинается не с кофе, а с перепрыгивания турникета; со спринта до остановки нужного автобуса, с откашливания и попыткой плотнее затолкать за ворот куртки растянувшийся шарф: голое, липкое от пота горло почти наверняка грозит неделей больничного…
…или двумя неделями сиплых переругиваний на работе.
В толчее она, впрочем, согревается почти мгновенно и становится мокрой, как мышь. От тепла клонит в сон, которого никогда не бывает много; тепло растекается по телу, обессиливая и наливая тяжестью плечи.

Поезд, еле ползущий, когда Тесса опаздывает, набирает скорость, сравнимую с AAM-L, едва она закрывает глаза. Веки просвечивают красным. Веки просвечивают синим. В горле першит. Три станции мелькают, как одна; оставшихся двух едва хватает, чтобы сморгнуть с глаз песок и толкнуть попутчика плечом, чтоб подвинулся. Развалился тут, блять. Ни пройти ни проехать.

Уррродец.

Пяти минут хватает, чтобы переодеть мокрую от пота рубашку, переобуться и выклянчить кофе – отвратительный, как и все заведение в целом. Аляповатое, с претензией на что-то большее, кафе напоминало молодящуюся старуху: побитый жизнью кафельный пол и тяжеловесные столы, украшенные нелепой икебаной, навевали мысли о похоронном бюро.
(серьезно, эти цветы еще вчера были на кладбище, кажется)

Тесса пожевала нижнюю губу. Все-таки треснула. На броско накрашенных губах мелкая трещина зияла разломом.

Доброе утро! Вы у нас впервые?

Если держать подбородок слишком высоко, они решат, что ты задавала. Если держать подбородок слишком низко, они решат, что ты мямля и тютя.
Есть два стула…

Какой столик предпочтете: у окна или где-нибудь в тихом месте?

Они говорят: седьмой столик грязный, протри его! Вместо «пожалуйста» добавляют: «немедленно».

Все ли вам понравилось?

Когда за окном темнеет, в зале приглушают свет тоже: дескать, для большего ощущения уюта.
(в сумерках не видно тараканов)
В мягкой полутьме, навевающей дрему, не видно синяков под глазами и опостылевших хмельных рож, а заказы на вино сыплются как из рога изобилия; не видно поплывшего макияжа и стрелок на колготках; не видно плохо убранный стол…

Тереза меняет пепельницу.

Тереза скрипит зубами, вглядываясь в неуловимо знакомое лицо человека, сидящего за затененным столом поодаль; черти бы его драли, где она могла его видеть, где?..

Она отводит взгляд сразу же, не позволяя зрительного контакта, и морщится. Во-первых, пялиться невежливо…
(понял, придурок?)
…во-вторых, она не ищет проблем. Не её столик, не её забота. В конце концов, быть старым знакомым О’Риордан скорее плохо, чем наоборот.

Но какой же, черт дери, до омерзения знакомый профиль!..

Тщедушная Финниган пятый раз за вечер занимает туалет для персонала: то ли блюет, то ли рыдает, то ли все вместе и одновременно – не поймешь. Лишь бы не вскрылась, иначе придется вызывать пожарных, чтобы открыть дверь. А приезд пожарных сулил крупные штрафы за всяческие нарушения всяческих правил: за захламленный запасной выход, например, или за нарисованный маркером огроменный хер на плане эвакуации, или за такой же хер, положенный руководством на обучение персонала…

Честно говоря, в случае применения Финниган ножа для разделки рыбы не по назначению, было дешевле оставить эту самую Финниган на месте и отстроить новый туалет.

От Финниган в наследство Терезе остались недообслуженные ею столики: вон тот чертов седьмой со стайкой пьяно щебечущих девиц, хренов пятый с грустно мычащими байкерами и злоебучий десятый, облюбованный парочкой случайно приблудившихся белых воротничков.

Девицы требовали коктейлей и салатов под острым кунжутным соусом, байкеры требовали пива и закуски (от запаха чеснока слезились глаза), а воротнички, брезгливо морща напомаженные носики, хлестали ром.

И где же она все-таки его видела?..

Он опрокидывает в себя стопку и морщится. Косит взглядом на бормочущую спутницу и морщится еще сильнее, как от ноющей зубной боли.

Залетные – это видно сразу. Не те манеры, не та одежда. Да что уж там – даже лица не те! Здесь вообще крайне редко мелькают новые лица… Слишком лощеные для этих стен, они смотрятся инородно, как бельмо на глазу; того и гляди наживут себе проблем.

Или наживут проблем другим, кто знает?..

Завтра они явятся сюда протрезвевшими и с желанием подать в суд за лишний пенни в счете. Или учинят скандал из-за какого-нибудь малюсенького таракана в супе. Клерки вроде них не умеют решать проблемы иначе как жалобами и судами, им невозможно сказать «стой и дерись, как мужчина!» без занесения последнего в протокол.

О, это Тереза знает не понаслышке.

Пусть валят нахрен с глаз её долой. У неё аллергия на индюков с избытком интеллекта во взгляде. Чувством собственного превосходства от них прет не хуже, чем кошачьей мочой от закоулков. Если бы раздутое эго было осязаемым, они бы сэкономили на подушках безопасности.

Ох, пусть валят…

Тереза не любит проблемы, у нее и своих навалом. Убирались бы они к чертовой матери. Чтоб Финниган паралич разобрал в этом её толчке, пусть немедленно выбирается и забирает себе свои столики обратно!..   

Дорррррогуша!..

Тереза слышит слабое дзынь, и не может сказать, то стопка разбилась или треснуло её самообладание.

Она разворачивается на каблуках так резко, что едва не пришпиливает локтем идущую мимо официантку. А смотрелось бы неплохо.

Бабочка на иголочке.

Она плотнее прижимает поднос подмышкой. Шаг, другой. Физиономии беловоротничковых плывут в полумраке; леди откидывается назад не то в отключке, не то притворяясь. Бледная, как моль, она хихикает и касается руки спутника. Едва ли они родственники, и уж точно едва ли супруги: ни один из них не окольцован.

Догадка простреливает прыгающие в броуновском движении мысли. Парочка офисных крыс находят самое сраное кафе в районе, куда никто не сунется, и прячутся за столиком подальше… Тереза брезгливо поджимает губы. Тайное свидание. Может, измена. Может, банальный съем – а что, леди вполне тянет на твердую девяточку, если б могла издавать что-нибудь кроме бульканья и смешков.

Хотя кто знает, может, как раз за это ей и накинули пару баллов?

Так или иначе, едва ли они наделают тут шума. Не в их интересах.

Тесса поднимает опрокинутую стопку с улыбкой, способной вызвать икоту у детей и беременных женщин. Тесса со шлепком опускает тряпку на влажный и пахнущий пряным ромом стол. Тесса склоняется поближе к смутно знакомому лицу и не шепчет – шипит даже:
- По-честному, тебе не стоило столько пить. У мужиков твоего возраста и так с этим, - она с издевательским смешком оттопыривает мизинец перед лицом мужчины, - Неважно. Так что оплачивай счет, забирай свою шаболду и проваливай, пока можешь. Пока что-то можешь.

Продолжая улыбаться, Тесса отодвигается подальше, тряпкой сгоняя ром со столешницы. На пол ли, на брюки, на обувь – кто его знает?

Ему все равно никто не поверит. Никто не верит пьяным.

Отредактировано Theresa O’Riordan (2021-01-18 06:19:58)