В отличие от Вира, Ноа помнит всё.
Начиная от помещения, которое он арендовал для проведения выездной церемонии, и до надменного взгляда одного из служащих, потому что у него было достаточно связей, чтобы не ждать чёртовых двадцать восемь дней, и дата в заявлении на расписку кому-то да режет взгляд.
Он помнит и много хорошего, наверное, слишком много деталей, которые захлёстывают его с головой, переполняют почти до удушения. Мягкость чужих пальцев, кольца, которые действительно, пусть и без примерки, сели как влитые, фотографа, которому он заплатил немалую сумму, чтобы тот был невидимым, но всё же оставил им пару фото, хотя бы всего пару фото на память... Потому что когда-то всё это, думает Ноа, может закончиться.

Точнее, Мэдок думает.

В его семье никто не умирает естественной смертью, кроме отца, разве что, да и тот скорее всего был отравлен. Рыцари не погибают от старости, не умирают в собственных постелях, особенно когда обстановка вокруг накаляется, голодные существа просыпаются в двадцать первом веке, и даже в газетных сводках то и дело проскакивают новости о том или ином странном происшествии.

Ноа с трепетом хранит в воспоминании момент, когда он надевает на палец Вира кольцо, а потом звучит чужой хорошо поставленный голос: "Теперь жених может поцеловать..."
...Они дома, Вир впивается в его рот губами так, будто хочет прокусить до крови. Ноа отвечает взаимностью, оставляет следы от поцелуев-укусов на шее, возится резко ставшими такими неуклюжими пальцами с его рубашкой, пока не решает рывком разделить её полы.
На пол с тихим звоном бисером осыпаются пуговицы.

...Разжиревшая и обленившаяся служба внутренней разведки пока что... не может ничего. Хотя вернее было бы сказать не хочет. Немногочисленныечисленные ведомства переформировываются, словно огромный франкенштейн пытается отрастить себе новую конечность. Это не так-то просто: сборище скептиков с сомнением смотрит на фото, видеозаписи. С насмешкой слушает показания.
Ноа одно знает наверняка: это продлится ровно до того самого момента, когда польётся кровь.
А рано или поздно она зажурчит горным ручьём, обрушит под собой лавину.. Пока что у них есть немного времени. Немного затишья перед тем, как всё станет в разы сложнее.

- Немножко терпения, - тихо фыркает Ноа в чужие губы, вот чего у Вира нет с тех пор, как они согласились друг с другом, примирились.

Терпения и каки-либо границ.
На шее и ключицах Ноа уже не два, и не четыре рубца от клыков, он прячет эти поцелуи ланнан-ши под накрахмаленным воротничком днём, а вечером всё повторяется, снова и снова.
Ноа не жалуется; нет, он почти в восторге. В моменты, когда чужой язык обводит кровоточащие дыры от клыков на коже, он думает, что хотел бы так умереть - будучи выпитым досуха.
Ноа действует по наитию, у него нет никакого плана сегодня, он просто хочет измотать себя и Вира до той степени усталости, когда в голове не остаётся ни одной мысли. Когда его мозг больше не будет отсчитывать мрачное "тик-так".

- Совсем немного.

Ноа обхватывает ладонями чужую талию, такую тонкую, что она кажется хрупкой, заставляет Вира откинуться назад, опираясь на руки. Он вылизывает его живот, прикусывает тоную мягкую кожу, он всё ещё держит в его руках, всё ещё приказывает, как держаться, надавливая на бёдра и заставляя отодвинуться, дальше, ещё дальше. Настолько далеко, что даже становится холодно, а Виру приходится опуститься на локти. Ноа наклоняется, и ловит его член ртом, надавливает языком, скользя глубже, тесно и жарко, он забирает его, пока не упирается носом в чужой лобок, после чего поднимает взгляд, двигаясь медленно и тягуче. Дразняще.
"Ты ведь смотришь..?"
В конце концов, если Вир перестанет опираться на свои руки и ляжет на кровать, у него освободятся руки.

Ноа тоже не хочет, чтобы Вир был послушным. Время послушания и игр в поддавки позади, увы, оставлены не так уж давно, опустошающие кошелёк и душу визиты в Розу, где они с Виром так мастерски наказывали друг друга, заставляя играть роль  —  тоже; и хоть никто лучше Вира не умеет быть всего лишь фоном - самым лучшим фоном, выгодно оттенять, бесконечно умело угадывать чужие желания, это была игра.

А любая игра рано или поздно наскучивает.

У Ноа перехватывает дыхание при мысли, что игра может оказаться скучнее реальности, и опостылеть ещё быстрее. Когда всё вскроется, когда окажется, что он вот такой, как есть  —  пресный и напыщенный мешок с деньгами, который любит, чтобы всё было по-своему. Так, кажется, говорила его бывшая жена?..

Наверное, он слишком часто об этом думает.
Пусть сейчас ему совершенно не до этих мыслей.
Вир, к большой радости Ноа, действительно больше не послушный мальчик. Ноа на мгновение замирает, задерживая дыхание, поглаживая худые бёдра, очерчивая шершавыми подушечками пальцев выпирающие костяшки и чуть проступившие от напряжения вены; он бы предпочёл руку в своих волосах, наверное, которая с нажимом и тянуще-приятной болью в затылке опустит его вниз, но толчок бёдрами тоже сойдёт, он достаточно решителен и экспрессивен, и достаточно перекрывает ток воздуха, чтобы напомнить Ноа: его действительно хотят, именно его, именно Вир, именно сейчас. Только его.

Ноа готов слушать подтверждения этого бесконечно, тотчас забывая и требуя новых; он готов поглощать их одно за одним и просить ещё, ещё; причина - в неизлечимом прошлом, их знакомство и проведенные вместе годы - это по-прежнему вечно гниющая язва в его сознании, которую не спрячешь под печатями, кольцами, не укроешь под праздничными костюмами и не перебьёшь сбивчивыми обещаниями.
Которую пока что не удаётся закрыть даже кровью.
Это неистощимая брешь, это ревность, которой нет конца.
Это открытая полосная рана при гемофилии под тёплой проточной водой.
За завтраком, в кино, разговаривая по телефону  —  Ноа делает вид, что ему хватило клятвы, как второй, так и первой, той, что оставила на нём шрамы, но на самом деле он лжет себе, Виру, и всем остальным людям на свете.
Ему никогда не будет достаточно.

Стоны Вира становятся громче, а Ноа тянется за тюбиком, что находится неподалеку; он прикасается, снова дразнит, поглаживает изнутри, но он не слишком дотошен в подготовке сегодня, не только потому, что спешит, а ещё и потому, что при регенерации ланнан ши прошедшие две недели что-то да значат, и Виру может быть больно, Ноа искренне надеется на то, что ему будет больно, в их первую брачную ночь с медовым месяцем, которому не суждено случиться. Спустя какое-то время он останавливается, не позволяя Виру кончить; он подтягивает его ближе, направляет себя рукой и почти скулит от возбуждения в чужую шею, когда расстояние между ними уходит в минус.

Всё ещё слишком мало.
Ноа тихо выдыхает, обнимает Вира за плечи со странной нежностью, и перекатывается на спину, не переставая двигаться, пытаться дотянуться губами до чужого рта в влажном и порывистом поцелуе.
Он хочет, чтобы это не прекращалось, и он снова хочет не видеть лучи пробивающегося сквозь окна света из-за нависающих над ним тёмных кудрей.
Ноа ловит чужой взгляд в полутьме и в который раз засматривается блестящей маслом синевой.
В такие моменты ему кажется, что его подхватило море.