Неплохо было бы наложить ограничение на ежедневную жалость к себе. Следовало бы на подсознательном уровне запретить страдать по тем, кто не захотел остаться рядом. Стоило бы вычеркивать всех этих людей из памяти ровно в ту самую минуту, как закрывалась дверь за их спинами. И если бы Гиомар мог - он бы так и поступил. Он бы послал все свои воспоминания о Моргане в далекое пешее путешествие, подальше от его разума, подальше от его надежд, которые та разбила так легко и просто, будто бы они были ничем иным, как фарфоровой статуэткой. Он хотел кричать, сбивать в кровь кулаки и совершенно не отказывал себе в этом удовольствии последний месяц. Он не слушал никого, ведь единственным свидетелем этой боли был Таллум, от которого невозможно было избавится. Для всех остальных - Гиомар ушел с головой в работу и ему некогда пересекаться с представителями его семьи. Ему некогда рассказывать о том, как у него дела, ведь гребанная страна не может ждать, когда ее наконец спасут.

Отчасти, работа спасала разум, отчасти вся злоба и отчаяние, которые накопились за все это время в душе Гиомара могли выйти именно при исполнении. Вот только проблема заключалась в том, что в таком состоянии, Хантер не мог вести дела. Не мог завершить начатые, не мог брать новые, просто потому что мог оплошать. А ведь Хантер был хорошим специалистом, лучшим в своем деле,  но сейчас не был совершенно похож на себя. И ставить под удар людей, которые были ни в чем не виноваты, просто потому что он не мог сосредоточиться - он не хотел. Поэтому последнюю взял неделю за свой счет, чтобы прийти в себя и хотя бы как-то стабилизироваться. Вот только это не помогало. Этот отдых убивал его. Этот отдых позволял раз за разом проводить в своей голове параллель расставания в пятом веке и в нынешнее время. Он вспоминал каждое слово сказанное им тогда, и вспоминал каждое слово сказанное Морганой. И не видел ничего, кроме собственной вины. Не удержал, не убедил, что теперь все будет иначе; повелся на красивые глазки и память о прошлом. А теперь сбивал в кровь костяшки рук, под недовольное выражение лица Таллума, или вовсе весь день не двигался с места.

К концу своего вынужденного отпуска, Хантер даже кажется пришел в себя. Он умеючи надевал маску безразличности к окружающему его миру, озлобившись на каждого, кто считал своим долгом задать резонный вопрос: «что с тобой не так». Он умеючи показывал, что ему все равно, пряча глубоко внутри всю ту боль, что до сих пор не прошла в его сердце; пряча недосыпы и мелкие трещины саморазрушения. И все велись. Все, кроме Таллума, который вот уже несколько минут пилил его взглядом из кухни, пока Хантер спокойно смотрел телевизор,  отвлекаясь от собственных мыслей. Он даже не сразу понимает, какого хрена телевизор выключился, а напротив него встал недовольный блондин, скрестив руки на груди. Медленно подняв взгляд, Гиомар чуть выгибает бровь, смотря на мужчину потемневшими глазами.

- Я не просил выключать телевизор, Таллум. - спокойно, ровно, без эмоционально проговаривает мужчина. - Со мной ничего не происходит. Не играй в наседку, тебе это не идет. Контроль? Мне кажется, за последнюю неделю, контроль прекрасно демонстрируется, не так ли?

Он и вправду за последние пять дней не бил в стену кулаками, вымещая на бездушном бетоне всю свою злобу. Он не огрызался, лишь замечал, что люди стараются его сторонится от греха подальше. Его это мало волновало. Куда больше его волновало, что Таллум не прекращал зудеть об Утере, сравнивая его поведения с ним. Куда больше его волновало, что меч, который должен был быть бездушным и покорным, отказывался тренироваться, будто бы предчувствуя какую-то мнительную беду. Хантер проводит взглядом мужчину, внимательно слушая каждое слово, и чувствуя, как на лице появляется ухмылка - его последнее и единственное проявление хоть какой-то эмоции, что уподоблялось веселью. Он закатывает глаза, когда тот начинает его отчитывать, и не притрагивается к кофе, которое принес мужчина. Если не пуля убьет его, то банальный недосып.

- Что тебе нужно? С чего ты вдруг решил, что я не справлюсь? - он поддается чуть вперед, прищуривая взгляд. - Это что, забота, от бездушной железяки, что терпеть меня не может? - он прикладывает руку к груди, прикрывая глаза в нарочито наигранном жесте. - Я польщен. Но не стоит. Я в порядке, Таллум. Я могу себя контролировать.

Не может, но ему все равно. Эта неделя, это состояние в котором он пребывал выносило все, ради чего он старался жить. У него не осталось радости, не осталось желания помогать. Все что осталось у Хантера - это боль и осколки, которые он старательно склеивал изо дня в день, чтобы улыбаться той же Гвен и говорить, что с ним все в порядке. Чтобы она не могла сказать: я же говорила. И у него получалось. По крайне мере в его квартиру еще не стояла толпа из тех, кому он мог быть дорог, в попытке его спасти. Да и если бы стояли, он бы не принял эту миссию по его спасению с восторгом.

Все что сейчас происходило - он заслужил. Заслужил, потому что поверил, что прошлое осталось в прошлом. Что прошлое можно переиграть, забыть и двигаться дальше. Нельзя. Невозможно. И месть Морганы за его тогдашнее предательство тому доказательство. Глупо было верить, что они смогут быть вместе, вопреки всему гребанному миру и планам ее матери и Мерлина.