Это было ужасно с точки зрения профессионализма, еще с точки зрения диссертации и вообще со всех точек зрения. Забыть, что нужно сделать анализ улик, что нужно собрать все результаты воедино, выписать и выдать, - паршивый признак отсутствия ума, памяти и, наконец, профессионализма. Спенсер в самом деле думала больше не о об этом, а о каннибале, который жрал людей, которого они искали с Деймоном. Самое неудобное во всем это было ощущение, что это могла быть она, но нет, Сава не лишалась памяти, пока еще очень слабо испытывая желание пить кровь. Раньше было хуже, раньше дрожали руки, всем своим эффектом выдавая зависимость, которую переступить не выходило. Деймон был уверен, что дело в магии [ее пока мало], но с недавних пор что-то изменилось, и сны становились более агрессивными. На фоне этого постоянное предчувствие чужой смерти [в полицейском-то участке] казалось слабеньким раздражителем, к этому можно было привыкнуть, как и с этим можно было бороться посредством прикушенного языка.
Но кровь...
Это хуже. Это инстинкт хищника. Это голод, с которым с каждым разом будет труднее совладать.

Хранилище вещдоков было пустым и тихим. По крайней мере, вокруг никто не нарушал уединение Савы, кроме охранника, но тот смотрел телевизор и ел свой сэндвич, отвратительно воняющий колбасой даже на другом конце помещения [есть не хотелось, хотелось просто лишиться обоняния]. Сава перебирала улики из коробки, фиксируя каждый, но ее интересовала не опись, а общая картина, в которую собирались детали. Мозг, наконец-то, унялся и радостно похрустывал рабочим материалом, вытесняя насущные проблемы в лице того, что она банши, а еще попытки найти Гавейна и их сына. Впрочем, Сава искала плохо, за что ей было отчаянно стыдно. Но ее перевод в этот участок случился несколько дней назад, пока она ни с кем не раззнакомилась, и все еще не могла никак спросить у Деймона, где искать его родичей - он не знал поначалу, кто она такая.
Или знал?
Черт его знает.

Когда в самом конце помещения скрипит входная решетка и охранник что-то невнятно говорит, Сава лишь досадливо выдыхает: ну вот, закончилась тишина. Она почти заканчивает со своей работой, для остального есть фотографии, впрочем и без них Спенсер уже собирает картинку, которая аккуратно выжимает общие красные ниточки, сшивая разрозненные данные. Просьба выполнена, отчет готов [почти], можно побаловать себя пончиком. Сава уже и коробку собирает, когда понимает, что в помещении людей два раза больше, и фигура прокурора вызывает невроз [черт, кофе, свидание, нет!], Спенсер торопливо отступает в стеллажи, чтобы скрыться подальше от надоедливого поклонника.
Стоило один раз поужинать [вечер был приятным, ресторан дорогим, вино достаточно старым], чтобы получить геморрой на все время, хотя Сава уже сменила район Лондона, но нет, и тут нашел...
Интересно, почему он вообще вошел в хранилище, посторонних сюда не пускают.

- Точно говорю, инспектор Спенсер не выходила. Она не могла испариться.
Сава аккуратно пристраивает коробку на стеллаж [на другое место, потом переставит], отступает спиной как можно тише, пока не врезается в кого-то позади. Проклятье, она забыла, что тут есть еще один человек помимо дежурного офицера и Хортона. Оборачиваться стремно, но Сава все же это делает, почти сразу поднося палец к губам. Узнает перед собой Браяна Марроу, их знакомство произошло неделю назад в первый рабочий день после перевода в этот участок. А потом она осознала, кто есть кто, заканчивала дела на старом месте, перевозила свои папки и бегала по улицам Лондона, оказываясь тут ночами.
Хорошо, конечно, было.
Но подними она глаза на две недели раньше, то узнала бы в Марроу Гавейна.

Страх, даже ужас, сменяется паникой. С одной стороны Хортон, с другой стороны Гавейн, выбирать как-то совсем не приходится, и ладонью Сава зажимает рот Гавейна.
- Тшшш.
В ее глазах мольба, дело, конечно, лучше вообще ни с кем не иметь, но Хортон выглядит хуже ее собственного мужа [которого Рагнель бросила от большой любви, но Гавейн не поймет]. Она ждет, чтобы Хортон ушел, стоит так близко к Марроу, что чувствует запах его парфюма, чувствует его дыхание и почти роняет себя в воспоминания, но господин прокурор [наконец-то] сваливает. А Сава почему-то все еще стоит и не может отнять ладони от губ Гавейна, словно забывает, зачем это сделал.

Наверное, это было ожидаемо, такая реакция Гавейна. Он был обижен ее уходом, хотя и тогда прошли годы, он и женится успел [Рагнель была в курсе многих вещей, никогда далеко не уходя], и ничего, не особо тосковал, а тут вот прямо сейчас такой холодный и такой злой. Саванна морщится от крепкой хватки Браяна на своем запястье, аккуратно дергает его, но он не отпускает.
Ясно, веселый разговор в самом странном месте, среди рассыпанного добра из коробки Марроу, теперь и шаг не сделаешь из риска наступить на улику.

- Та же, что и тебя.
Хватка Гавейна становится только крепче, Рагнель сжимает зубы, чтобы не вскрикнуть, но кажется, что вот-вот треснут кости, изломаются в крошку, и в лучшем случае придется гипсом обойтись.
В худшем - сорваться и упасть в желание крови, пополняя и излечивая саму себя. Срыва своего Саванна боялась больше всего, стать тем самым монстром, которого должна была ловить, при этом ее собственная психология не была загадкой, не была проблемой.
- Знаешь, я бы с радостью с тобой не встречалась еще пару сотен лет, но это от меня не зависит. Пусти, Гавейн.

Возбуждение, такое терпкое, омывает Саванну с ног до головы, так легко потерять контроль, поддавшись голову, который вспыхивает так внезапно, отливает алым в радужке ее глаз. Спенсер поджимает губы. У Гавейна было право злиться, еще бы. Спокойная семейная жизнь длиною в семь лет разрушилась ее уходом в никуда [посреди ночи во мгле], когда Рагнель поняла, что жадное желание сожрать всех подряд, раздирая зубами податливую плоть, не выбирает никого. Она терпела, сколько могла, терпела, пока верила, что голод не толкнет ее на преступление относительно любимого мужа, но пришлось признать полную неудачу. И пришлось бежать, унося под сердцем дитя, чтобы не проснуться однажды рядом с бездыханным супругом. Гавейн этого не мог понять, он не знал того, что происходило с ней. Рагнель часто думала о том, что ему придется самому лишить ее головы, уничтожить чудовище, пригретое на груди. И обрекать его на подобное она не могла.

- Считаешь себя обиженным? Обездоленным? Гавейн, ты хоть бы подумал, что столько лет спустя я ушла не просто так. Или ты так слабо верил в меня и мои чувства?
Это было бы обидно, но Саванна больше была зла на все обстоятельства, случайно ее задевшие в такой обычный день. Слишком непредсказуемый день. Очевидно, что пока Гавейн не ведает истины, он мнит себя оскорбленным, не задаваясь вопросом "почему". И остается только шумно выдохнуть в желании избавиться от непростой близости и железной хватки [силушки рыцарю совсем не занимать], а способ у нее был, пусть и мгновенно снимал покровы тайны. Впрочем, полторы тысячи лет несостоявшаяся королева Лотиана и Оркнея боялась признаться, сейчас как-то и страха не было, словно не осталось ничего.

Саванна задерживает дыхание, она еще ни разу не пробовала терять плотность в этой реинкарнации, но что ж, всегда бывает первый раз. Сосредоточиться на желаемом, совсем ненадолго, и вот же абрисы тела дрожат и расплываются, плотность уменьшается, Спенсер словно прозрачной становится. Хватка Браяна ей уже не помеха, и она отступает на шаг назад, снова обретает плотность, под ногами что-то крошится [твою ж мать], неловко вышло.
Опять.

- Наш сын? Ты его видел?
Саванна словно намекает всем своим видом, что не позволит Браяну тратить ее время бесконечными упреками в том, что уже случилось, в том, над чем она не властна.

Гавейн злит неимоверно своими глупыми вопросами. Своими сомнениями в ее чувствах. И теперь они кипят так сильно, что рискую обжечь саму Рагнель, от чего да злится вдвойне. Женщина выдыхает, сердито бросает:
- Так может ты включишь мозги и подумаешь? Действительно, семь лет жила с тобой, а потом сбежала. Почему семь? Если мне было нужно только мое красивое личико, я ведь могла и сразу сбежать, корона меня и через семь лет не удержала.
Фразы острые, хлесткие, злые. Рагнель никогда не винила Гавейна ни в чем, не дорожила своей красотой, да и корона ей была особо без надобности, но этот разговор вызывает желание шипеть и пузыриться, что выходит само по себе. Она требует, чтобы  рыцарь думал своей головой, но собственная голова не в состоянии думать.

Но его отчаяние такое живое, что ей становится не по себе. Рагнель задыхается новыми колкостями, не произносит их, сглатывает горечь на языке. Нет, солгать она не может. Не хочет. Потому, что ложь во благо уже давно не благо, только способ устроить саморазрушение, а потом устроить чужое разрушение. Гавейн был хорошим, Гавейн был лучшим, и даже злиться за его новую жену [двух] выходит так себе. Он не обязан был оставаться вечным вдовцом, пусть ей бы того хотелось. Но все, что после требовалось от Гавейна, так это воспитать их сына.

Саванна качает головой. Нет. Никакой лжи. Даже если этого так хочется Гавейну, чтобы найти ей оправдания. Она и сама с этим справится, если пойдет по пути честности.

Гингалайн.
Рагнель имени сына не знала, оставив счастливому отцу его называть так, как то ему диктует его собственный род. Имя плохо звучит на языке, хочется горько расхохотаться парадоксальному стечению обстоятельств. Матерью ей ни в какой жизни не быть - там сама отказалась, тут Белл забрал. Но пострадать на сей счет она успеет попозже. Когда они перестанут ругаться с Гавейном, она его расспросить о Гингалайне, а пока она видит в его глазах непонимание - кто перед ним, что перед ним?

Она не сразу делает шаг вперед, она не касается Браяна, хотя и поднимают руку. Но замирает в нелепой позе, запоздало меняет ее на что-то более непринужденное [так кажется], и не сразу начинает отвечать. Да, она знала о том, что Моргауза была, пусть и не посвященной, но жрицей Богини, была дочерью королевского рода Авалона. И все же, их не объединяло ничего, кроме Гавейна, слишком далека была от истинной магии Рагнель.
- Не могла. Я не колдунья, Гавейн, - сухо звучит голос. Саванна заставляет себя на деревянных ногах обойти Марроу, чтобы все-таки видеть его лицо. Он хочет признаний, а признаваться лучше друг другу лицом к лицу. - Я не умею колдовать, это вот все, это врожденное. Я... банши. Пророчица смерти, способная изводить пригожих рыцарей в лесах потому, что питалась их кровью. Я бы с радостью умерла где-то в ночи, и тогда бы это не было ложью, но я выжила, я пережила годы, чтобы продолжать свое мерзкое существование. А ушла лишь потому, что ты либо был бы моей жертвой, либо стал бы моим палачом. Ничего из этого я тебе не желала.

Слишком слезливая история. Саму тошнит. Саванна делает шаг вперед, заглядывает в глаза Браяна.
- Скажи мне, муж мой, скажи мне, король мой, что бы сделал с чудовищем в своей постели, сожравшей половину Лотиана? Что принято делать с чудовищами? Убивать. Увидел бы разочек меня в крови, не целовал бы, не занимался бы со мной любовью, а убил бы. Загляни в свою душу, Гавейн, ты и сейчас бы не смог меня поцеловать, твоя рука и сейчас дрожит желанием придушить меня. Скажи, что я ошибаюсь. Что я была не права, все мои опасения пустяк, что и сейчас все это мой бред и воображение, а тебе и не страшно рядом со мной.

Гавейн как-то резво проскакивает гнев и отрицание, два в одном, если верить Кюблер-Росс, дальше следует торг, депрессия и принятие. Ничего необычного, но Саванна уже прикидывает, какие стадии сейчас проскочит ее муж, повезет ли сразу перейти к принятию.
- Гавейн...

Он встряхивает ее, как куклу, и таковой Саванна сейчас себя и чувствует. Кажется, рыцарь хочет вытряхнуть из ее головы все содержимое, призванное быть чем-то разумным. И так сложно собраться с мыслями, чтобы ему ответить. Лицо Гавейна [Браяна] так близко, им никогда не приходилось оказываться в такой непосредственной близости, чтобы она видела цвет его глаз, отчаяние и страх в них. От этого перехватывает дыхание, Саванна выдыхает, старается не позволить себе лишнего движения, чтобы не нервировать и без того заведенного Марроу.

- Я не вру, Гавейн. По крайней мере, если я правильно понимаю твои обвинения, - не кричать, не визжать, не психовать. Столько не и все очень сложно. Саванна считается до трех, потом до пяти, цепкие мужские пальцы отпускают ее, но Саванна не двигается с места. Стоит перед Гавейном, смотрит на него, старается быть спокойной, чтобы он тоже успокоился. Но, похоже, это все не так просто. - Гавейн... Гавейн, успокойся и послушай меня, пожалуйста.
Она протягивает к Браяну руки. Касается его очень осторожно. Становится так, чтобы помешать ему отвернуться, заставляет его смотреть на себя.
- Что тебя ужасает? Что я банши? Я не знала. Только когда была беременна... за несколько недель до того Лугнасада я поняла, что со мной что-то не так. Я не знала, что я проклята, боже, я своей матери никогда не знала. Это потом стало ясно, что проклятье имеет разные исходы, что передается оно по женской линии. Чего не может быть? Я любила тебя, Гавейн, любила всем сердцем, любила все время нашего супружества и много лет потом, оставшись одна. И все это возможно, если позволить себе подумать, что даже чудовища способны любить.

Саванна проводит ладонями по лицу, стараясь хоть немного сбросить напряжение. Но вместо этого напряжение звенит громким колокольчиком, она не может собрать мысли, не может перестать думать о том, что, возможно, и правда ошиблась в нем. Что, возможно, он бы мог все это принять, мог бы любить ее такой, какая она есть, хотя сейчас его реакция говорит об обратном.
- Гавейн, посмотри на меня. Пожалуйста. - Теперь уже ее пальцы крепко вцепились в локоть мужа, Саванна собирает мысли, формулирует вопросы. Ей невероятно хочется сделать совершенно другое, поцеловать его, чтобы он перестал сомневаться в ней, но это не решит их непростых, а то и сложных вопросов: - Посмотри мне в глаза и скажи, что невзирая на весь твой ужас, который ты не особо можешь скрыть, ты бы принял меня, как есть? Я хочу ошибаться. Очень сильно хочу. И я готова попросить твоего прощения за то, что оставила тебя одного.

Вряд ли он ее простит. Но сейчас речь шла о другом. Сейчас Саванна пытается разобраться, в самом ли деле он смог бы принять такое чудовище, как она? Которым его пугали в детстве [их всех пугали провидицей смерти], в которое превратилась она сама. Саванна прижимает ладонь к щеке Браяна, чтобы увидеть, насколько ему от того будет мерзко.
Насколько он готов ее близко подпустить.

Пальцы Гавейна на ее пальцах - как дань прошлому. Рагнель начинает дрожать мелкой дрожью, сердце колотится неистово, пока ответы медленно наполняют собой воздух. Чем больше говорит муж, тем сильнее Рагнель ощущает сожаление о своем решении, но ведь иначе было нельзя. Она и сейчас не уверена, что безопасно оставаться слишком близко, слишком долго, не знает, что будет, когда почувствует приступ голода. Но минута короткой близости, которого прикосновения стоит того, Рагнель медленно выдыхает, не сводя глаз с Гавейна.
Боги, как же она его любила. В первую встречу она восторгалась его красотой и силой, но настоящая любовь пришла, когда день за днем он к ней возвращался, чтобы обнимать ее, говорить ласковые слова, прижимать к себе - и никогда не укорял за те или иные неудачи Рагнель в качестве его супруги.

Загадка была и правда такой, что не угадаешь. Рагнель слабо улыбается, когда Гавейн вспоминает об этом. Он и в самом деле запомнил ответ хорошо, применяя на практике в них браке. Оставлял право Рагнель решать за себя, а она платила ему тем, что принимая решения, с ним советовалась. Но не в тот раз. Улыбка гаснет, Саванна вздыхает, мрачно смотрит на Браяна. Ее рука перемещается его стараниями на грудь, где под пальцами бьется сердце, рваный его ритм отчетливо слышен в висках самой Рагнель.
Нет, он бы не смог ей ничего запретить. Хотя бы потому, что этот выбор она сама делала с болью в сердце.

- Одна.
И не солгала ведь.
- Я хотела умереть. Я бы умерла, но поняла, что беременна. Поэтому решила продлить свою жизнь ровно настолько, чтобы вернуть тебе сына, из-за чего не могла уйти далеко от замка. А потом... потом мне не хватило смелости.
Она не говорит о тех жизнях, которые загубила в угоду своему голоду, но Гавейн прожил и видел многое, чтобы понимать, что она должна была чем-то питаться.
- На самом деле, в отличие от тебя, твоя жена трусиха. Мне не хватило смелости тебе рассказать. А потом не хватило смелости умереть.

Саванна аккуратно высвобождает руку из пальцев Браяна, не в состоянии больше внимать его сердцу. Близость Браяна сводит с ума, от этого начинает кружиться голова, хочется прижаться губами к его губам, хочется шептать, что за годы она его так и не разлюбила, но нет у нее на это права. У Марроу своя жизнь, он может быть связан отношениями, он может ее ненавидеть, не считая того, что у Гавейна после нее были женщины.
Возможно, одна из них навсегда прикарманила его сердце, отобрав его у Рагнель.

Спенсер смотрит на какие-то вещдоки под ногами. Что-то можно собрать.
- Я... возможно, я была не права. Но сделанного не воротишь, Гавейн. Что случилось, то случилось. Можешь считать меня предательницей. По крайней мере, я себя таковой считаю.
Наверное, он прав. Наверное, ей следовало верить в него. В его любовь. Хотя она все еще не представляла, чем бы он помог, как бы он сохранил их любовь. Не убивал бы? Но что бы делал, глядя на кровожадное чудовище в своей постели? На эти вопросы Гавейн так и не ответил, по крайней мере, не так ответил, как хотелось бы самой Рагнель. Но она больше их не повторяла.

- Наш сын? - С трудом удается перевести тему. Потому, что если ей еще раз придется осознать, что можно было бы иначе [пусть никто не дал бы гарантии, что и н а ч е сработало бы], она расплачется. Взрослая женщина, которая редко плачет и знает себе цену, расплачется на глазах у молодого инспектора. Ее слез и Гавейн не часто-то видел ранее. - Хотя это не подходящее место для разговора. Нужно скрыть нанесенный ущерб. И... я не знаю... что с этим всем делать? Прикидываться, что мы просто коллеги? Или? Гавейн?