- Ты сменил причёску, - Ноа усмехается, стоя напротив Вира. Выдёргивает из букета один цветок и вплетает его в тёмные тяжелые волосы, продевает зелёный мягкий стебель меж прядей, разворачивает лепестки так, чтобы они гармонично обрамляли самое красивое из лиц, которые когда-либо Ноа видел.
И самое равнодушное.
Всё же, Виру потрясающе идёт голубой цвет. Цвет его глаз.

В Английскую розу Ноа всегда ходил к одному человеку, и всегда, каждый раз приносил цветы. Лилии по средам. Незабудки по субботам. Подчинённая стабильному графику жизнь уже какое-то время не оставляла места случайности, за редкими исключениями - как сегодня.
И каждый раз комната, где они встречались, была идеально чистой. Никаких следов пребывания кого-то ещё, кроме самого мальчика, которому Ноа так самозабвенно и упрямо дарил цветы.
Сперва это были цветы в горшках.
Он думал, что перестанет делать это, хотя бы притормозит, когда комната будет плотно уставлена ими, а воздух будет благоухать. Тогда и сам Вир будет пахнуть цветами - лилиями и незабудками, подаренными им. Тогда на нём останется хоть какой-то отпечаток, хоть какой-то след, знак, что они были вместе. Что он помнит.

Но в Английской розе работали профессионалы. А Вир тем более был профессионалом. Это осознание горчило на языке, но в это же время и возбуждало. Каждый раз, возвращаясь сюда, и находя комнату, где побывали десятки мужчин и женщин, если не сотни, лишь бы урвать несколько часов компании его мальчика, он находил всё то же статичное, неизменное помещение без чьих-либо следов, кроме следов самого Вира. Цветов здесь не было - так же, как и остальных признаков пребывания здесь Ноа.
Их и не должно было тут быть.

Спустя несколько месяцев он перешел на букеты - их выбрасывать через пару дней, когда они теряют свежесть и привлекательность, совсем не жаль. И вовсе не надо было представлять, как какая-то помойка пестреет отборными сортами садовых растений, столь редкими, что их называли именами королев.

Букеты тоже не задерживались. Ни на пару дней, ни на день.
Здесь магическим образом не оставалось ничего, что могло бы придать хоть какое-то значение любому из посетителей. Любому из таких, как Ноа.
Лишь однажды он, опускаясь за небрежно оброненной одеждой, нашел закатившееся под комод кольцо-печатку. И забрал её - нанизав на дужку очков и бережнейшим образом уложив в пиджачный карман. Чтобы не порушить отпечатки. Позже Ноа разыскал этого человека - не смог отказать себе в удовольствии. И позаботился о том, чтобы его бизнесом заинтересовалась не только налоговая. Он наблюдал за развалом его жизни с мрачным удовлетворением и отчаянием, никак не желая признавать, что теперь находит удовольствие в таких странных вещах. Это была даже не зависть. Это была месть - к человеку, который когда-то прикасался к тому, кого Ноа предпочёл бы считать своим, но кто таковым не был.

Это хорошо, что в Английской розе работают профессионалы. И больше никаких улик под руки ему не попадалось. Это просто замечательно, что ему приходилось бледнеть от ревности лишь от собственных фантазий, в остальное время забывая, что Вир видит кого-то ещё. Прикасается к кому-то ещё. Стонет ради кого-то ещё.
Интересно, как громко?..

- Тебе идёт.

Ноа продевает незабудку ему за ухо, касаясь тыльной стороной ладони чужой щеки. Его нежность, как обычно - даже не обманчива, нет, она насквозь лжива и пахнет гнилью. За ней кроется бесконечный голод, толкающий на болезненную жестокость, на грубость, на действия, которые оставят хоть какой-то след, хоть какое-то ощущение, что их встреча не приснилась, что всё это видел не только он, Ноа..
Но сегодня он здесь не за этим.
Впервые за несколько лет, с тех пор, как ставший свободным Вир решил собрать вещи и уйти.
Генри озолотилась на этом мальчике, наверняка, и это парадоксально, чёрт возьми. Ноа сегодня пришел в бордель совершенно не за сексом.
Он не видел своего мальчика целых три недели и очень, очень соскучился. И он - самую малость - хочет поговорить.
Кое-что в нём изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз.
Кое-что изменилось слишком сильно.

Отредактировано Noah Mills (2020-12-01 21:28:35)

От обращения "мастер" Ноа вздрагивает, вздрагивает и чувствует закручивающееся петлёй тепло где-то внизу живота, потому что он уже знает, что будет дальше, знает, что будет после того, как Вир расстегнёт свою шелковую рубашку, и та упадёт вниз, гладко соскользнув по его плечам и рукам, обняв их в последний раз белесым переливающимся маревом. Следом за этим точно также упадут брюки, и Вир останется стоять перед ним, замерев в одной позе; Ноа играл в угадайку, что выберет Вир в этот раз? Какая греческая статуя будет посрамлена в очередной раз тем, что у этого мальчика получается преподнести лучше. Выразительнее.

Но не сегодня.

- Тшш, замри, - вздыхает Ноа, ловит руки Вира, отводит их в стороны, заставляя обвиснуть вдоль боков, и прикасается пальцами к расстёгнутой пуговице и рубашке, он собирается застегнуть их, оставить любовника вот таким, запертым, закрытым, спокойным и нетронутым сегодня, но он прикасается к гладкой и прохладной, как шелк, коже, и начинает сомневаться.

Приказывать так просто, так естественно, так же естественно смотреть на то, как ему подчиняются, как для него открываются именно так, как этого хочет Ноа, но он сегодня не за этим, правда? Ноа корит себя, винит, бичует, смеётся над собственным желанием - он хочет, чтобы сегодня изъявил собственную волю Вир.

Те два года, что они делили кров, были.. наверное, потрясающими, именно такое слово мог бы подобрать Ноа, потому что никто из его любовниц прежде не обходился с ним так, не угадывал настолько, что нужно именно ему, не был в нужной степени податливым или наоборот, жестким, когда ему хотелось. Казалось, Вир читал его, как открытую книгу, и Ноа со странной тоской вспоминал времена, когда ещё не понимал этого. Например, самый первый вечер, когда он, пьяный, вернулся домой не один, почти в ужасе от того, что ему подарили ч е л о в е к а, и не имел малейшего права кому-либо показать свой ужас, выдать слабину. О нет. Он протрезвел ещё на пути домой, давясь похмельем, но продолжал изображать пьяного, затащил свой подарок в ванну и тщательно отмывал. От косметики, которая умело украшала его лицо, превращая в куклу, от чужих запахов, Ноа пытался смыть с него бордель, потому что ему претил сам факт, что человек может находиться там не по свой воле, не по своему решению. Тогда, завернув Вира в пушистое полотенце, он отвёл его в собственную постель и уснул, обнимая его, хотя совершенно не собирался этого делать.
Ноа очень понравилось обнимать во сне его худые плечи. Зарываться носом в тёмные кудри, пахнущие его собственным шампунем. И он пообещал себе, что парень никогда больше не будет вынужден продавать себя, спать с кем-то, чтобы жить.

- Я хочу чего-то особенного, - выдыхает Ноа. - Догадаешься, чего?

Он отрывает кончики пальцев от чужих ключиц, застёгивает пуговицу, аккуратно, педантично разглаживает ткань рубашки. И подводит Вира к окну - для того, чтобы обнять со спины, сомкнуть руки на его предплечья, коснуться губами торчащего из-под причёски кончика уха.
Сердце, вот что выдаёт Ноа по полной. Оно не учащает своё биение, но удары становятся такими сильными, что Ноа почти не может сопротивляться этому чувству, не может не подчиняться этому барабанному, мрачному ритму. Он так долго пытался вытрясти из Вира его настоящие желания. Он мог целовать его часами, дразнить, не позволять кончить, он мог быть с ним, пожалуй, слишком груб, но всякий раз его мальчик отыгрывал свою роль с потрясающим достоинством, подстраивался, подыгрывал. Находил удовольствие во всём этом, или не находил, но так умело изображал это. Позже Ноа понял, что настоящего Вира за этим не разыскать - это и есть настоящий Вир, текучий, как вода, обманчивый. Подстраивающийся.
И позволил ему уйти, если тот хочет.
Он мог бы остаться, но... Вир ушел.
Ноа мог бы считать, что его мальчику нужны деньги, но будем откровенны, Виру на них почти плевать, иначе он бы остался с ним, у него ведь был хотя бы один шанс, чтобы Вир остался с ним, правда?..

Окно выводит на ночной город, не слишком оживлённую улочку, но всё же - домишки, старые постройки, уличные фонари и прохожие, которые вечно куда-то спешат. Лондон чудесный город, где каждый может стать тем, кем хочет.
Ноа до сих пор не может понять, почему Вир по-прежнему здесь.

Они так и стоят у окна, с которого сдёрнута штора, подглядывая за чужими жизнями, за  свободой, которая у кого-то есть, и которую они сами потеряли. Вир выбрал Английскую розу, Ноа выбрал не расставаться с ним  и теперь тоже привязан к этому месту, унизительному, странному месту, по-прежнему свыкающийся, мучительно срастающийся с колючей и ядовитой мыслью о том, что ему приходится делиться.
Объятия становятся ещё мягче, ещё теплее, спасая от прохлады из окна, а Ноа скользит губами по гладкой шее, целует её, прикусывает нежную кожу, оставляя после себя след.
Он не думает о том, что поступает неправильно. Ссадины, засосы, всё это сегодня - оплачено.

Отредактировано Noah Mills (2020-12-02 15:24:42)

Окно и правда зовёт, провоцирует, но, кажется, его одного. Где-то на соседней улочке есть кофейня, в которой подают отменный штрудель и кофе варят тоже неплохой, можно сидеть за её столиком и смеяться над шутками друг друга. Где-то неподалеку есть несколько магазинчиков, в которых можно приобрести что-то из одежды и такие аксессуары, как наручные часы, причём довольно статусные, чтобы с ними можно было показаться "в свете". Где-то рядом - вот она, жизнь, упущенная ими, выскользнувшая из рук Ноа просто потому, что он в какой-то момент решил объявить о своём решении - на этой земле каждый чёртов человек должен быть свободным. И Вир. Особенно Вир. Именно с тех пор всё пошло наперекосяк. Потому что брошенные им слова ударили Вира словно в лицо камнем. Ноа думает, они не были к этому готовы - оба. Потому всё это продолжается именно так. Тягуче, болезненно. И до боли горячо, правда, таким удовольствием Ноа чувствует себя почти пресытившимся. Почти. Не до конца.
Не сегодня, нет, он, кажется, снова не готов слезть с этой иглы.

- Нет, Вир, - шепчет он в чужую шею. Гладит её носом. Зовёт своего любовника по имени в противовес тому, как он его игнорирует. Называет сэром, мастером, кем угодно ещё. - Это просто объятия. Не скажу, что последние недели были приятными... Но я очень рад тебя видеть. И тебе правда идёт новая причёска, - Ноа усмехается. В начищенном до глянца оконном стекле они видны в отражении. Виден и Вир с незабудками в волосах. Ноа кажется, он выглядит сердито, и он знает, что это ему кажется - на самом деле Вир выглядит никак. Сейчас, стоит снова коснуться губами его уха, мягко прижаться к ушной раковине, запечатлевая влажный поцелуй, и он улыбнется, нет, скорее усмехнется, изогнёт губы, тонко, выверенно, ровно настолько, чтобы выглядеть ещё притягательнее, маняще. Как же он в этом хорош.
Он в этом лучший.
И чёрт бы его побрал, как же злит это притворство! До сих пор. Особенно сейчас.
От этого обращения, "мастер", Ноа хочет ударить Вира кулаком в челюсть.
Но  вместо этого Ноа ласково берёт его за подбородок и прикасается губами к линии челюсти. Это правда, этот мальчик идеален, его тело, строение лица, потрясающие скулы, глаза русалки. Молочно белая кожа...  Он невероятный.
И больше ему не принадлежит.
Где-то внутри своих размышлений Ноа корит себя за то решение, думает, что поторопился, что не надо было, но.. Был ли у него выбор. И один из самых мелких факторов - то, что его бы не поняли на работе. Он смог бы отмазаться, он уверен. Вот только как отмазаться перед собой?..

- Я соскучился, - Ноа тянет его за руку, разворачивает лицом к себе, притягивает за рубашку. Обнимает. Скорее сгребает в объятия по-медвежьи, удерживает за плечи, рукава, жадно втягивая носом запах.

Он долго сомневался, слишком долго, пожалуй, позволял вызревать мыслям, планам, но теперь всё стало на свои места. Пробуждение зарубило всю его неуверенность на корню. Ноа, быть может, и сомневался в том, что поступает по праву, что ему это нужно, несмотря на странное знакомство, несмотря на предшествующий этому развод, несмотря на образ жизни, который исключает какие-либо привязанности, какой-либо способ быть в равноправном партнёрстве... Для Мэдока всё гораздо проще. Он знает, чего хочет, и знает, насколько.
И он хочет вернуть в свою жизнь этого человека - не скудными встречами в борделе под чужим присмотром и объективами камер, нет. Он хочет всего. Или ничего. Ничего ему тоже подходит. Неплохая, в конце концов, определённость.

- Особенное - это проснуться с тобой дома, - Ноа обнимает Вира теснее, зарывается пальцами в тёмные кудри, прижимается к виску губами. - И к завтраку пить сваренный тобой кофе. Дорого это мне обойдётся, м?..

"Вернись домой, вернись ко мне и только ко мне", - думает Ноа, молит мысленно, и отступает тут же. Нет ничего более глупого, чем его странные романтические желания, а можно ведь просто продолжить, как обычно, и действительно, например, потрахаться у окна, жаться к стенке вдвоём, оставив на память о себе  Виру пару ссадин на лопатках. Прекрасно зная, что он их ненавидит, зная, как он будет шипеть в ванной у зеркала, пытаясь ощупать их пальцами. И вспоминать его. Восхитительно, не так ли..
Вот тот обмен любезностями, на который они способны, не больше, не меньше. Иное им не дано, и вряд ли дано будет.

Конечно же, его милый, хороший, красивый мальчик считает, что его дом именно здесь, или назло говорит это ему, зная, как не нравится Ноа то, что он живёт здесь, что он тратит почти всё своё время на чужих людей, не только позволяет прикасаться к себе, но и подстраивается, подставляется, удовлетворяет чужие прихоти собой.

Вир снова - всего лишь ничейный товар на витрине, который берут в аренду, и он сам, Ноа, делает то же самое, потому что этот товар не продаётся, он уже говорил с мисс Марлоу об этом как-то раз и ответ был настолько прохладным.. Выгони Генриетта Вира отсюда, или подсуетись Ноа так, чтобы "розу" накрыли, он найдёт другой публичный дом и вся история повторится заново. Действовать нужно было по-другому. Ноа спотыкается мысленно об это слово - действовать.

Он до сих пор не понимает толком, как действовать, для чего? Чтобы подчинить другого человека своей воле? Чтобы Вир сделал выбор, который ему не нужен?..

Ноа усмехается, рассматривает волосы Вира, верно, очень красивые, такие густые и тяжелые, в них приятно зарываться рукой, сжимать пальцы, чуть оттягивая, и глядя на то, как на бледной тонкой коже натягивается кожа, а под ней - мышцы, жилы, и как дёргается кадык.

Именно поэтому Ноа сейчас хочется отстричь волосы Вира под корень, собственноручно искромсать ножницами.

Его фанатизм в отношении этого мальчика, его удушающая ревность порой принимает слишком высокие обороты, которых, впрочем, Ноа давно перестал бояться. Вир - красивая, ювелирная бабочка на его ладони, и Ноа отчаянно хочется сжать пальцы. Лишить его способности выбирать, а порой и того хуже - ходить, разговаривать, чтобы у Вира не было больше вариантов, просто не было такой опции - уйти, отказаться, чтобы он не мог сделать это физически.

Но, превратившись в безвольную куклу, он станет неинтересен.
Ноа мысленно поправляет себя - нет, он больше не на его ладони, он летает рядом, красивый, юркий и неуловимый. А ещё он отрастил себе ядовитые клыки.
Ноа плотно "сидит" именно на этом. На яде, которым Вир травит его - словами, действиями, словно в отместку за то, что ему когда-то дали право выбирать. Раньше он так не делал.. А теперь это, похоже, его единственный способ волеизъявления, почему-то, только так - нажимая на его болевые точки, и лишь изредка, нечасто, в качестве подачки или наживки - наоборот.

- Да, нужны, - хмыкает Ноа, меняясь в лице. - Стой и не шевелись.

Краткое умопомрачение окончено. По большому счёту, происходящее здесь мало отличается от того, что было между ними раньше. С тем лишь отличием, что теперь Ноа платит за это деньги, и это, пожалуй, более правильно и более честно.
Он отходит к невысокому комоду, в полках которого - он уже знает это место слишком хорошо, лежат шелковые ленты, Ноа замирает на мгновение, выбирая между ними и верёвкой, и выбирает всё же ленты, их нежный шелк достаточно бережно обращается с тонкой кожей Вира, чтобы следов не осталось, а ещё на нём так чудесно смотрится этот нежно-лиловый, почти пепельный цвет.
Рубашка Вира, расстёгнутая на все пуговицы одна за одной, падает к его ногам. Ноа останавливается за его спиной, и перетягивает его запястья лентами, заставляя свести руки за спиной. От запястьев плетение поднимается выше, Ноа почти не  смотрит, почти не сосредотачивается на этом доведённом до автоматизма процессе; он рассматривает выпирающие позвонки у основания шеи и между лопатками, синие прожилки под совсем прозрачной кожей.

Узлы тянутся вдоль рук Вира и между ними от предплечий до середины плеч, и это такое медленное, медитативное занятие, что в нём почти растворяются накрывавшие прежде Ноа волны ревности и отчаянной тоски. Фиксация всегда даёт иллюзию контроля на время, а вместе с ней и покой, который длится ровно столько, сколько стянуты верёвки.
Катастрофично мало.

- Мне скучно, Вир, - Ноа придерживает один конец ленты зубами, оплетая второй вокруг его руки повыше локтя. С руками наконец-то покончено, Ноа чуть дёргает Вира на себя, ленты не сдвигаются ни на дюйм, значит, всё хорошо. - Так не слишком сильно? - он переходит к плетению уже других узлов, которые окончатся широкой удавкой с заходом на грудь. И вся эта затейливая вязка превратится в удерживающий мальчика в гладких путах, невероятно мягкий и нежный, но прочный корсет, который будет почти полностью ограничивать его движения верхней части тела. - Развлеки меня разговором. Тебя точно никто здесь не обижает?

Свободные брюки падают на пол вслед за рубашкой, что же, Ноа не удивлён, что под ними нет ничего.

- Шибари? Немножко, знаешь, мне просто нравится, как на тебе смотрятся эти ленты, - он кивает, позволяя себе коснуться кончиком носа чужого затылка. Невесомо и на одно лишь мгновение.

Практика связывания не была новой в их с Виром отношениях. По правде говоря, они перепробовали многое, даже слишком многое, исследуя собственные границы, ну или границы Ноа, потому что у Вира этих границ, казалось, не существовало. Какое-либо насилие было для него в запрете, но не только для него - для них обоих, Ноа бы никогда не поступил с ним так, да и с кем-либо вообще, секс для него был не об этом. Ноа до сих пор думает, что не поступил бы так, даже после всего, даже стоя здесь, в одной из комнат борделя, чувствуя себя полным идиотом перед мальчиком, который его одурачил, который так льнёт к его рукам лишь для того, чтобы в нужный момент отпрянуть.
И всё же, связывание, это интимная игра на грани, когда один из партнёров теряет мобильность, а, значит, теряет как минимум одну из свобод. Ноа до сих пор удавалось не переступать черту, считывать чужие сигналы, и сегодня он тоже собирается её держаться, этой черты, более того, находиться далеко от неё, очень далеко, может быть, даже слишком далеко. Он вдруг понимает, что основным лейтмотивом сегодняшней встречи будет не риск и опасность, не ревность, нет, это будет единственное, чего ему так не хватает. Это будет комфорт.

Звук собственного имени, произнесённый голосом Вира впервые за сколько? Месяц? Полгода?.. - обжигает, и Ноа позволяет себе замереть на мгновение, почти выпустив из рук шелковую тесьму. Ноа устало выдыхает, он так долго ждал этого, и что же, мальчик опять проворачивает свой фокус.. Опять оборачивает его собственные желания против него, поощрение превращает в издёвку, наказывает его, кусает, пусть только словами, но это больно, чёрт возьми. Больно, и всё равно очень приятно, Ноа замирает на несколько секунд, смакуя сочетание звуков, обкатывая его мысленно, пробуя на язык каждый звук, такой знакомый и так давно не слышанный.

Он больше не надеется услышать это всерьёз. Ему бы уйти отсюда, по-хорошему, но Ноа мрачно думает о том, что он заплатил за вечер, точнее, за ночь, что он так хотел этого, что, наконец-то, когда он рядом с Виром, мучительный зуд в его голове, назойливые мысли залегают на дно пеленой ила, унимаются.
Потому он продолжает своё нехитрое, привычное, медитативное дело, он вяжет узлы, он обходит Вира, теперь уже стоя лицом к лицу, и стягивает петлю с его шеи ниже, фиксируя под грудью, окутывая бледную кожу шелком, украшая, удерживая в одном месте, в одной позиции.
Больше всего Вир, стянутый лентами в таком изящном плетении, напоминает подарок.
И Ноа усмехается, его подарок, его когда-то собственность, не хватает только размашистого банта, и только. Это ли не закрытие гештальта. Он сводит концы лент за поясницей Вира, стягивает накрепко, фиксирует с перевязью на запястьях. Теперь хорошо, теперь правильно, теперь мальчик не сможет лишний раз пошевелиться, не сможет обнимать его, едва ли даже сможет тянуться к нему в поцелуе.. не сможет делать ничего из того, что в его работе так прочно сопряжено с фальшью.
И к чёрту бант, это слишком пошло даже для них.

- Сперва я хотел, - отвечает Ноа на вопрос об отметинах, - но потом немного изменил планы. Ленты не оставят на тебе следа, я думаю, мы снимем их вовремя, а пока что.. - Ноа подцепляет переплетение тесьмы на груди у Вира и притягивает к себе, чтобы поцеловать его в губы. Медленно, тягуче; так, чтобы так хотелось до боли крепко зажмурить глаза; до спёртого дыхания. - Можешь больше не притворяться, это не нужно.

Ноа отстраняется, оставляя Вира стоять на месте. Так будет гораздо проще, неправда ли. Никаких подыгрываний, никаких сомнений, только честная реакция тела, всё же знают друг друга они - в обе стороны, и Ноа тоже немного успел изучить, что нравится Виру, поэтому сейчас он собирает на кровати подушки, целую гору подушек с наволочками из египетского шелка, взбивает их, поправляет, чтобы они были по-настоящему удобными. А после возвращается  к Виру, тянет его за всё то же плетение на груди, уводит к постели и толкает на гору подушек, заставляя упасть животом на лебяжий пух под шелком.
Вир - неженка, и это то, что Ноа в нём бесконечно нравится, он тот самый мальчик, который отзывается на любое прикосновение, и оно же может оставить на нём кровоподтёк, если будет слишком сильным. Можно перебирать его волосы, можно греться в объятиях в ванной, можно проваляться в постели молча весь день, и это будет чертовски хорошо. Можно было. Когда-то всё это казалось искренним, когда-то.. Теперь всё это было в прошлом. Но Вир так и остался неженкой, а Ноа по-прежнему без ума от него. Потому он садится рядом с ним на постели, склоняется над его спиной, целует ямочки под поясницей, легко прикусывает зубами кожу, скользит горячими ладонями по бледным бёдрам, он хочет подготовить любовника, не спеша, у них несколько часов впереди, правда?.. Перед мысленным взором снова появляется ненавистная улыбка Генри, когда она встречает его здесь, в доме, который проглотил Вира, стал ему новым убежищем, единственным.
Нет, сейчас он здесь лишь для того, чтобы сделать всё так, как когда-то между ними уже было.
Когда ни для одного из них, ни для второго, это не было работой.

- Мой дорогой мальчик, я обращался с тобой куда осторожнее, - тихо произносит Ноа, разворачивая Вира на горе подушек, притягивая к себе за бёдра. Он думал над тем, чтобы завязать ему глаза, но нет, чёрт возьми, он хочет видеть, всё видеть - напоследок, ведь он уже решил для себя, что это в последний раз.
И именно напоследок это, как никогда, хорошо, так мягко, горячо, и тягуче сладко, что Ноа стонет сквозь сцепленные зубы, тихо стонет и тут же - стонет громко, кусает собственные губы, в последний - последний ли? - раз тонет в тепле чужого тела и мягкости подушек.
Ему чудится запах - всё тех же незабудок, уже смятых и выпавших из волос Вира. Как их прошлое. Как их будущее.
Разрушено было всё.

Отредактировано Noah Mills (2020-12-06 20:54:13)

И впервые за долгое время, за бесконечные визиты сюда, Ноа делает что-то правильно, точнее, ему кажется, что он делает что-то правильно, потому что происходящее больше не идёт по накатанной, не скользит по рейсам, чтобы прокатиться по кругу и вернуться в ту самую точку, из которой они пришли, не продвинувшись вперёд ни на шаг. Второй, и более вероятный вариант - он испортил всё окончательно.

Потому что Вир больше не прячется за безразлично-сладкой маской, не пытается подстроиться, не пытается быть удобным. Он плачет. Сперва Ноа замечает слезинки в уголках его глаз, и списывает это на банальную реакцию тела на ощущения, но это не прекращается, нет, Вир плачет под ним, стонет, и снова плачет, слёзы только усиливаются, когда всё заканчивается и Ноа аккуратно, как с самого дорогого подарка, стягивает с него ленты. Расплетает узлы, освобождает от корсета из шелковой тесьмы. И это тоже очень хрупкий момент, в котором он не может позволить себе торопиться, он ведь хотел именно так, быть осторожным, не оставлять следов. Процесс затягивается на долгие минуты; вместе с лентами Вир вытекает из его рук, выскальзывает таким же гладким шелком, прячась в своей ненадёжной крепости из покрывал и подушек, на кровати, где он всегда был царем и богом, где он всегда командовал, выполняя приказы, бессловно, беззвучно, языком взглядов и жестов. Теперь она лишь убежище, в котором зализывают раны.

Ноа думает, Вир и есть его самый дорогой подарок. Обёрнутая в шелк коробка с экзотическими змеями. На чёрном рынке они стоят состояние, вот только пытаться жить с ними не стоит. Ноа опасаться поздно, его уже укусили, яд уже растёкся по крови, привязал к Виру намертво.
Ноа так искренне собирался прощаться, но теперь его планы меняются молниеносно быстро. Потому что смотреть на происходящее, и оставаться безразличным он не может. Пусть Вир ещё полчаса назад отвечал ему снисходительной насмешкой, пусть он два года делал вид, что Ноа не существует, исключая их короткие встречи.
Его мальчик никогда не плачет, он может сердиться, он может даже быть обижен, но всё это он делает по-другому, он использует это для манипуляций, для обольщения и для того, чтобы добиться своих целей. Сейчас же его слёзы не выглядят ни красиво, ни соблазнительно. Они выглядят катастрофически настоящими, и от этой картины в груди сплетаются тугим узлом боль и то самое тёмное, тягучее, горько-сладкое ощущение, что Вир плачет именно из-за него. Его бесценный мальчик, лучше других умеющий читать контекст.

- Чёрт бы тебя побрал, Вир. Чёрт бы тебя побрал!..

Ноа наспех одевается сам; заглядывает в ванную, возвращается оттуда с влажным полотенцем, оттирает живот Вира а после кое-как помогает ему одеться. Он разыскивает мягкие мокасины в одном из комодов и обувает его, а после, не спрашивая разрешения, помогает ему подняться и, обняв за плечи, фактически удерживая на ногах этими объятиями, уводит из этой комнаты. Из этого дома. Через чёртов служебный ход, и пусть только попробует кто-то из персонала сказать ему хоть слово.
Он отмахивается от возникшей на его пути хостесс обещанием заплатить, и наконец-то, они оказываются на улице. Впервые где-то вне проклятого борделя вдвоём за последние два года.

На улице прохладно, до парковки, на которой находится его машина, пять минут пешей ходьбы, а Вир, укутанный в слишком большую для него куртку Ноа, по-прежнему плачет, словно в нём что-то сломалось. И Ноа сквозь обжигающий стыд хватается за это, как за последнюю надежду, потому что пока он плачет, он не останавливается, он идёт с ним, он не вспоминает о том, что не хочет покидать "Розу", пока он плачет, возможно, это единственный шанс забрать его наконец-то домой?.. Надолго ли этого хватит? Пара часов, минут?

По дороге домой Ноа курит не прекращая, жалея, что у него в бардачке всего лишь обычные сигареты, а стрелка спидометра на приборном табло плавно переваливает за сто двадцать.
Апартаменты встречают их темнотой и прохладой. Здесь, как обычно, чисто, а ещё - очень пусто местами, а потому вопиюще необжито. Ноа уводит Вира в свою спальню, укладывает в постель, прикрывает одеялом и, коснувшись губами виска, выходит из комнаты, тихо прикрывая за собой дверь.

Что он натворил? Не так должно было всё произойти. Гера вышлет ему астрономический счёт, но это меньшая из  его проблем. Что делать дальше? Что всё это значит? В кухне Ноа засовывает голову под холодный кран в попытках хоть как-то остудить кипящие мысли, но у него не получается, у него ничего сегодня не получается, как надо. Чёрт возьми, ему срочно надо выпить.

Отредактировано Noah Mills (2020-12-07 21:30:58)

Холодная вода не помогает. Не остужает горячую голову, не приводит в порядок мечущиеся в лихорадке мысли, а лишь затекает ледяными каплями за ворот, добавляя тревоги. Ноа пытается вытереть голову кухонным полотенцем - благо же волосы у него острижены достаточно коротко, чтобы прекратить этот ледяной кошмар на собственной голове, когда слышит шаги, замечает Вира, который не стал дожидаться его, не стал оставаться в одиночку в холодной постели, и, похоже, хоть немного да пришел в чувство в этом пустом и необжитом доме.

Возможно, позже Ноа стоит объясниться. Стоит рассказать о том, что от многих вещей пришлось избавиться, потому что смотреть на них каждый день было слишком больно. Некоторые были сломаны в парочке нападений на его логово. Но по большей части Ноа просто нещадно избавлялся от всего, что вызывало эмоциональный отклик: растения, фотографии, картины, даже штор почти не осталось. И постельное бельё даже после химчистки было выброшено на помойку. Возможно, это доведёт Вира до ярости ещё раз?.. Ноа всё ещё усердно трёт волосы полотенцем, пытаясь промокнуть то и дело стекающую по шее влагу.
Холодно, гадко, не по себе.
И вопросами Вир бьёт поддых.
Ноа сшибает с ног формулировкой "оставил". Вот значит как мальчик воспринял его подарок, его предложение решать за себя самостоятельно? Ноа морщится, трёт пальцами виски и переносицу, от всего этого начинает болеть голова, и ему всё ещё зверски хочется выпить, чтобы мысли хоть немного прояснились, чтобы внутри перестала колотиться паника.

- Ты плакал. Впервые на моей памяти ты так плакал, а я знаю тебя целых четыре года, немалый промежуток учитывая твой возраст, - качает головой Ноа.

Он оставляет свои волосы в покое, полотенце висит на шее, и Ноа наклоняется, доставая из шкафчика непочатый бутыль виски.

- Я не мог оставить тебя там, в таком состоянии, - Ноа морщится, он глотает обидные слова - "на витрине", он по-прежнему не готов произнести их вслух, грязные, болезненные, обидные. Правдивые.

Да и в любом другом месте. Вир, должно быть, забыл, как начинался их вечер? С предложения вернуться на любых условиях, это почти заверения в любви на языке Ноа, всё это было отвергнуто свысока с насмешкой, почти глумливо, Вир слишком хорошо умел показывать, кто из них на поводке, демонстрировать расстановку сил, расставлять все точки.. Ноа был не против, в игре это было почти афродизиаком. Но у даже у него есть свои пределы терпения.
Он вздыхает и таки наливает виски в бокал на два пальца, опрокидывая залпом. Пойло обжигает горло и пищевод, проливается огнём в желудок и растекается по всему телу теплом, кажется, мгновенно. Мысли не особо проясняются, нет, на это Ноа напрасно надеялся, но пульсация в висках стихает, и уровень паники тоже потихоньку гаснет, тонет в этом обволакивающем тепле.
Дышать становится немного легче.
Ноа вспоминае, о чём думал долгими днями напролёт, когда не видел Вира. Когда не слышал его голоса. Когда пытался не вспоминать о нём - в эти дни он скучал по его безмолвному присутствию больше остальных.

- Я тебя не оставил. Это лишь твой угол зрения. Мне мало знать, что я выбираю тебя. Я хочу быть уверен, что это взаимно. Конституция страны, в которой мы живём, предполагает свободу воли и выбора, и я полностью согласен с таким устройством общества. Но став свободным, ты решил, что я тебе больше не нужен, и ушел в Розу. Я правда всё понимаю, Вир. Без шуток, всё. Не надо никак это комментировать... Просто ответь на один вопрос: ты бы ушел из этого дома, если бы он был и твоим тоже? Документально, подтверждённо, юридически. Твоя собственность. И ты мог бы менять его облик в угоду своему вкусу, своим пожеланиям, обустраивать. Ты бы тоже хотел отсюда уйти?

Отредактировано Noah Mills (2020-12-08 20:58:57)

Ноа знал, как он рос. Откуда Ли брал маленьких детей, как ломал им психику для того, чтобы продавать в дальнейшем, или оставлять поближе для своих нужд, как оставил Вира. Ещё одной из причин, почему Ноа так долго приходилось держать контакт с китайцами, была необходимость раскрытия сети работорговли, через которую молодых китайских девочек и мальчиков, да и не только китайских, поставляли в Великобританию для утех высокопоставленных особ при деньгах. Поэтому да, Ноа знал, как всё это происходило, читал рапорты с отчётами жертв, и никогда, никогда не спрашивал об этом Вира, потому что это должно было быть очень больно. Это сделало его таким, как он есть - глубоко  убеждённым в собственной неодушевлённости, в своём статусе не человека, нет, вещи. Элитарной, эксклюзивной, стоимостью в сумму с астрономическим количеством нулей.
Но всего лишь вещи.
И Ноа не понимает, как этот мальчик может быть по-прежнему исполнен такого уважения к тому, кто с ним это сделал, кто вырастил его, умело подрезая ветви, как бонсай под стеклянным колпаком. С ограниченным количеством возможностей, потребностей. С крайне ограниченным запасом воздуха.
Ноа качает головой. Он Ли искренне ненавидит и надеется что тот никогда не выйдет из тюрьмы, и что его не экстрадируют, не обменяют на кого-нибудь ещё. По правде говоря, он бы с удовольствием убил этого подонка голыми руками.

- Думаешь, господин Ли подарил бы мне, как высшее благо, одну из своих китайских девочек? Мне, чужаку, ты не задумывался о том, почему он подарил именно тебя? Мы оба для них чужие, Вир, азиаты - расисты, особенно те, что живут в Европе. Он подарил тебя человеку, которого толком не знал, которого считал полным идиотом, избалованным мешком с деньгами, просто унаследовавшему отцовский бизнес. За моей спиной они смеялись надо мной и называли глупцом, это не мои домыслы, Вир, это результаты прослушки. И тебя, единственного в своём роде и уникального, они вручили такому кретину без царя в голове, продажному подонку, который мог бы сделать с тобой что-то страшное, перепродать, застрелить? Нет, Вир, это было не высшее благо, это была взятка, это был великолепный, лучший, наверное, способ, меня отвлечь, чтобы через доступы и компании отца продолжать делать свой нелегальный бизнес. Оружие, наркотики, рабы, информация, знаешь, сколько это приносит денег?..

Много. Очень много, даже слишком много, чтобы вырастить гораздо больше таких мальчиков, как Вир, одевать их в шелка и закалывать волосы золотыми иглами.
Ноа переводит дыхание. Он будет проклинать себя за собственные слова, за то, что наконец-то говорит всё то, о чём они так долго молчали. Но сейчас у них вечер откровенности, впервые за четыре года, странный вечер, и непрерывное биение пульса в висках.

- ... Приносило. И когда всё наконец-то закончилось, когда я больше не обязан был носить маску шалопая перед ними, мне очень захотелось, чтобы ты тоже открыл глаза шире. Чтобы ты остался со мной по собственной воле, а не по приказу, Вир. Потому что меньше всего мне хотелось быть просто ещё одним человеком, который тебя принуждает.

А теперь что? Всё равно обидел, Ноа понимает это, но эти два года уныния и упадка, два года визитов в Розу, жизни в Розе, они на совести их обоих. Он не мог просто приказать ему остаться тогда. А любые просьбы для мальчика от господина Ли приравнивались к приказу и выполнялись беспрекословно.

- Ты думаешь, тут нет только твоих следов пребывания? Нет твоих фото, мебели? Оглянись. Здесь никого нет. Я не могу предложить тебе снова быть собственностью. Я никогда не стану тебя вынуждать и приказывать если это не будет обоюдной игрой. Я знаю только один способ, как сделать так, чтобы ты снова стал моим. Выходи за меня. Тогда всё будет взаимно: и я стану твоим, а этот дом - нашим.

Сердце стучит, как бешеное. Сколько он это обдумывал? Сколько проверок Вира после этого будет на работе? Какие шутки о нём будут шутить коллеги? Сколько он планировал, фантазировал, как всё может быть? И - курам на смех - у него до сих пор нет кольца.

Отредактировано Noah Mills (2020-12-09 16:04:02)

Ноа и не ждёт, что его слова как-то помогут, что его слова окажутся хоть сколь-нибудь приятными или утешительными. Это горькая пилюля, это жизнь, в конце концов, которую он жил, это происходящее с его колокольни и это отнюдь не та идиллистическая картина, которую Вир сложил в голове об их знакомстве.

Знал ли он, что Ноа был в ужасе, когда ему подарили человека? Насколько это противоречило его принципам, и сколько раз он думал, что соскочить нужно прямо сейчас.
И нет, он нихрена не втянулся, ему просто дьявольски повезло, что этим человеком оказался именно Вир.

Дело было не в отточенных движениях, наклонах головы, модулируемом голосе, так Ноа думал, дело было не в мастерстве. С Виром можно было просто молчать, и ничего не делать, и это было приятно и спокойно. Они подходили друг другу на энергетическом уровне, это было что-то большее, чем договорённость, чем секс, чем влюблённость, которая проходит через какое-то время без следа. Это была совершенно своя химия, своя магия из прикосновений, чужого дыхания, звуков голоса. Возможно, Ноа бы мог посчитать, что его очаровали, загипнотизировали, но всё это не проходило уже долгое время, сложно было не признать: вот оно, то самое, настоящее, только протяни руку, возьми и не отпускай.

Он бы и не отпустил. Если бы всё не было так катастрофически неправильно.

Вир подходит очень близко, и Ноа протягивает к нему руку, поправляя воротник провисшей куртки, касаясь костяшками пальцев шеи, щеки. Ему интересно, когда-то его мальчик сможет перешагнуть через произошедшее? Перестать считать себя частью семьи, которая вовсе семьёй и не была? Что нужно для этого сделать?..

- То, что с тобой делали плохие вещи, вовсе не делает плохим тебя. Нет, не торопись злиться. Послушай меня, пожалуйста - это просьба. То, чему ты научился - это не плохо и не грязно. То, каким ты стал - тем более, это чудо, это исключение из исключений, чёрт возьми, как у тебя при всём этом получилось остаться таким, каким ты есть.

Ноа усмехается, поправляя волосы Вира, в них по-прежнему остатки, ошмётки былого вечера, кусочек стебля цветка, пара листьев. Ноа аккуратно вытаскивает их, отбрасывая в сторону. Даже после всего, после жизни с кланом Ли, после Розы, Вир умеет выглядеть потрясающе невинным и чистым, как сейчас, таким искренним в своих чувствах, незамутненным, не травмированным, словно то, как его растили, стало безупречной, естественной канвой для его характера. Может, так было и на самом деле, потому что Ноа верит в эту искренность и верит в то, что сейчас Вир с ним честен.

- Ты мой самый лучший подарок, самый лучший из возможных и невозможных, - Ноа переходит на шепот, потому что говорить об этом вслух для него всё ещё дико странно. - Но это такая маленькая, крохотная грань наших отношений, тебя. Ты не только подарок, ты человек, личность, у тебя есть предпочтения, вкусы, повадки, не продиктованные воспитанием. Ты ненавидишь аттракционы и тебе не нравятся кошки, потому что они тоже хотят, чтобы их любили больше всех. Ты обожаешь фотографироваться, тебя можно подкупить свежим шоколадным пирожным, ты очень любишь поспать, а ещё по утрам с тобой лучше даже не пытаться разговаривать. И я хочу всё это, я хочу тебя, который больше не будет ничего мне должен, ни мне, ни тем, кто его вырастил, я хочу, чтобы ты был здесь, со мной, ради себя, - Ноа вздыхает, отводя руку в сторону, возможно,  всё это напрасно, возможно, они снова не поймут друг друга, но он хотя бы попытался.  - И если после всего ты скажешь "да".. Будет ли это правдой, знать только тебе.

Отредактировано Noah Mills (2020-12-10 13:22:07)

Что именно привело их сюда, в его пустынный и необжитый дом, с этими беседами? Что именно заставало их наконец-то заговорить вместо того, чтобы как обычно, уютно и привычно отыгрывать роли, Ноа правда не знает, для него это неотслеживаемый алгоритм, что-то просто произошло, что-то поменялось, что-то сломалось, возможно, это был эффект накопления, и вся лавина, весь ворох снега из недосказанности, лицемерия и лжи, которым они прикрывались друг от друга, наконец-то рухнул? Это было больно - безусловно, это доводило до слёз Вира, что само по себе необычно, это заставляло сердце Ноа биться чаще. Это было немного страшно и Ноа не хотел, чтобы это повторялось часто. По правде говоря, он не хотел бы, чтобы такой накал страстей, с таким оттенком, с таким лейтмотивом и основной нотой, не повторялся больше никогда.
Но это было необходимо для них сейчас.
У Ноа было такое чувство, будто у него в руках нож с тонким лезвием, тонким и гибким, который идеально подходит для свежевания туш. И этим ножом он снимает кожу и с себя, и с Вира, оставляя их друг перед друга чистыми, подлинными. И кровоточащими.

Это так больно и так красиво, наконец-то ни один из них не имеет возможность солгать.

- Мой маленький, мой самый милый, самый хороший и чудесный Вир. Я отказался от тебя не потому, что ты не смог. Не из-за тебя. А потому, что тебя мне подарили, а я был воспитан в совсем других ценностях, где человека дарить нельзя, как объект, обладающий собственной волей, собственным характером и желанием. Для меня было противоестественно принимать тебя в подарок, - Ноа вздыхает и снова касается чужого плеча. что это, попытка в полу-объятия? Пока решение ещё не принято. А он ведь так собирался не давить на мальчика, не влиять на его решение не прикосновениями, ни словами. Ноа больше всего на свете хочет услышать, чего Вир по-настоящему хочет. Ноа больше жизни хочет узнать, что Вир хочет именно его. - Поэтому я отказался не от тебя, а от самого факта подарка. Я сказал, что ты теперь свободен, и ты был свободен выбирать, где останешься, и если бы ты остался у меня, я был бы счастлив, но нам обоим нужен был этот путь, верно? Мне, тебе.. Наверное, нужен. Иначе всё казалось бы слишком простым.

И всё же Ноа кажется, он по-прежнему не слишком доходчиво объясняет. Или же Вир не слишком понимает, о чём они говорят сейчас, кто он на самом деле, и какая у него власть есть над людьми. Ноа именно сейчас кажется, он вдруг понимает, что в Розу его мальчик пошел не в отместку, нет. Вир просто не знал, куда идти, куда применять свои навыки. Потому сейчас Ноа, тихо вздохнув, берёт его за руку, и уводит в гостиную, просто потому, что там есть полноростовое зеркало. Ноа приводит его к этому зеркалу и обнимает со спины, сцепляет пальцы пониже ребёр Вира, блуждает ладонями в стороны, оглаживает его плечи, локти...

- Ты видишь здесь, кто - идеальный фон и украшение, дополнение? Кто выглядит ярче? - Ноа мягко обнимает Вира за плечи, сжимает их ладонями и прижимается губами к чужому виску, торопливо, пожалуй, слишком, пытаясь урвать чуть больше, прикоснуться губами к ушной раковине, прихватить губами мягкую мочку уха, поцеловать, задержав дыхание, и выдохнуть -в бледную прохладную шею.

В зеркале и так всё видно, кто из них - бледное отражение с тёмными кругами под глазами, а кто выглядит куда более поразительно. Вир белокожий, темноволосый, голубоглазый, всегда гладко выбритый, с такими потрясающими скулами, с таким призывно пухлым ртом, пухлым но не слишком. Если бы кто-то хотел прятать его за своей харизмой, потребовалось бы её очень много - харизмы, чёрт возьми, потому Ноа сейчас усмехается, довольно широко, немного мрачно, разводит руки Вира в стороны и обхватывает его своими под грудь, вот такие объятия - Ноа гладит его живот и целует в ухо, глядя в зеркало, это выглядит чертовски сексуально.

- Посмотри на себя, мой милый, мой хороший Вир, ты достоин большего, чем быть просто чьей-то тенью, ты можешь куда больше. И я люблю тебя именно такого, а не покорную, молчаливую куклу.

"Потому что кукла предсказуема, а ты - нет".

Почему-то Ноа чувствует себя так, будто сам себе дал пощечину.

- Я много работаю, Вир, в этом ничего не поменялось, - хмурится Ноа, - иногда мне приходится уехать по работе из города на несколько дней, и тебе всё равно придётся меня ждать, здесь или где-то ещё, если ты этого, конечно захочешь.

Стоя перед зеркалом и обнимая человека, которого он любит, Ноа почему-то чувствует себя проигравшим и не уверенным больше ни в чём. Проигравшим - потому что в какой-то момент его снова охватывает странное чувство, что они играют в игры, и что всё, о чём он думал, чем рисковал, что планировал, всего лишь часть чьего-то замысла.

Ноа смотрит в глаза Вира в отражении зеркала, из-за покрасневших от слёз белков и век они смотрятся поразительно яркими, два драгоценных кристалла, способные вытянуть из него душу. Дело даже не в Вире и не в том, каким чудесным, волшебным образом сплетаются в этом мальчике искренность и змеиное лицемерие.

Дело в том, что Ноа ещё никогда ни перед кем так не открывался, и сейчас, когда к нему ещё остаются какие-то вопросы, когда он должен снова, в который раз подтверждать свою уверенность и своё решение, он чувствует себя уставшим. Выпотрошенным самолично, и всё равно этого недостаточно, его честности и его сердца, вытащенного из груди и протянутого в руках к Виру, этого слишком мало, нужно ещё одно "да", ещё бесконечное количество "да". Из курса психологии он помнит, что дети, которых не любили, во взрослом возрасте могут быть особенно жестоки, требуя бесконечные подтверждения, пробуя чужую привязанность на зуб, исследуя границы дозволенного в своей манере.

Ноа вдруг понимает, что это не будет повторением двухгодичной сказки, нет, это будет куда страннее, куда больнее, куда изощрённее, потому что вот он, прямо перед ним, настоящий Вир, выглядывает из тени одним глазом, неловко пока что, даже стыдливо. Вир, которого он так упорно доставал из его внутренней клетки, требовательный, жадный, и жаждущий получить всё за один раз, Вир, который потом наверняка захочет ещё больше.

Ноа тихо вздыхает, зарывается носом в чужую макушку, прикрывает глаза, ему немного страшно, что он любит именно его - не комфортного мальчика из Розы, который умеет всё, нет, он любит другого, жестокого и прячущегося в тени, того, с кем они так мало пока что знакомы. По спине проходит волна дрожи, горяче-ледяная, электризующая и колкая, на грани между страхом и таким потрясающе острым удовольствием предвкушения. Ноа ведь именно этого хотел, правда? Чтобы его снова ждали дома. Чтобы их встречи больше не ограничивались одной и той же комнатой и попытками делать вид, что ничего не было. Чтобы Вир смотрел на него с вызовом, чтобы он не намекал, не просил, опустив глаза, как учили, чтобы он держал голову прямо и требовал то, что ему принадлежит. Требовал его всего, с потрохами.

Чтобы в выражении его лица появилось что-то гораздо большее, чем покорность или вежливость. Кто-то больший, кто-то другой.
Теперь, когда это так близко, Ноа кажется, что он открывает шкатулку Пандоры. Знает, что делает, и не останавливается - он попросту не может остановиться.

- Да, Вир, хотя ты и так не делил меня ни с кем, -  усмехается Ноа, обнимает Вира за плечи, его мальчик очень высокий, несмотря на телосложение, и всё же Ноа всё равно выше, поэтому особенно удобно обнимать его вот так, со спины, прижиматься губами к виску, понижая голос до шепота, чтобы это не было слишком громко. - Да, я стану твоим, и ты сможешь ждать меня, если захочешь этого, а можешь не ждать; я всё равно вернусь. Гадать будет больше не нужно. И ты станешь моим - а это значит, что ты больше не будешь принадлежать Розе, кому-либо ещё, потому и я не буду тебя больше ни с кем делить.

Момент прощания в Розе кажется бесконечно далёким и чужим сейчас. Это ведь было с ними, верно? Это привело их сюда. Ноа думает о нём и ему кажется, что когда-то он пожалеет. Когда-то он захочет, чтобы то "нет" было окончательным, но будет поздно.
Даже сейчас уже поздно.