Бессменные админы:
    ЗИМА 2021. [ Update is coming soon... ]
    Мистика, фэнтези в современном Лондоне. В игру допускаются:

    Легенды Камелота

    Информация о пользователе

    Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


    Вы здесь » Легенды Камелота » Сыгранные эпизоды » [12.09.2020] Я на тебе как на войне


    [12.09.2020] Я на тебе как на войне

    Сообщений 1 страница 23 из 23

    1

    Я на тебе как на войне
    https://2.bp.blogspot.com/-2-DySOKAb70/WoYEGa-35XI/AAAAAAAAAEg/WXKWLM17zmwQit3PN_wYLQ5B67cCx7SPgCLcBGAs/s640/original.gif

    Лондон, “English Rose”, ночь

    Вир и Ноа

    Иногда подарить свободу одному человеку означает обречь себя на вечные муки.

    +1

    2

    - Ты сменил причёску, - Ноа усмехается, стоя напротив Вира. Выдёргивает из букета один цветок и вплетает его в тёмные тяжелые волосы, продевает зелёный мягкий стебель меж прядей, разворачивает лепестки так, чтобы они гармонично обрамляли самое красивое из лиц, которые когда-либо Ноа видел.
    И самое равнодушное.
    Всё же, Виру потрясающе идёт голубой цвет. Цвет его глаз.

    В Английскую розу Ноа всегда ходил к одному человеку, и всегда, каждый раз приносил цветы. Лилии по средам. Незабудки по субботам. Подчинённая стабильному графику жизнь уже какое-то время не оставляла места случайности, за редкими исключениями - как сегодня.
    И каждый раз комната, где они встречались, была идеально чистой. Никаких следов пребывания кого-то ещё, кроме самого мальчика, которому Ноа так самозабвенно и упрямо дарил цветы.
    Сперва это были цветы в горшках.
    Он думал, что перестанет делать это, хотя бы притормозит, когда комната будет плотно уставлена ими, а воздух будет благоухать. Тогда и сам Вир будет пахнуть цветами - лилиями и незабудками, подаренными им. Тогда на нём останется хоть какой-то отпечаток, хоть какой-то след, знак, что они были вместе. Что он помнит.

    Но в Английской розе работали профессионалы. А Вир тем более был профессионалом. Это осознание горчило на языке, но в это же время и возбуждало. Каждый раз, возвращаясь сюда, и находя комнату, где побывали десятки мужчин и женщин, если не сотни, лишь бы урвать несколько часов компании его мальчика, он находил всё то же статичное, неизменное помещение без чьих-либо следов, кроме следов самого Вира. Цветов здесь не было - так же, как и остальных признаков пребывания здесь Ноа.
    Их и не должно было тут быть.

    Спустя несколько месяцев он перешел на букеты - их выбрасывать через пару дней, когда они теряют свежесть и привлекательность, совсем не жаль. И вовсе не надо было представлять, как какая-то помойка пестреет отборными сортами садовых растений, столь редкими, что их называли именами королев.

    Букеты тоже не задерживались. Ни на пару дней, ни на день.
    Здесь магическим образом не оставалось ничего, что могло бы придать хоть какое-то значение любому из посетителей. Любому из таких, как Ноа.
    Лишь однажды он, опускаясь за небрежно оброненной одеждой, нашел закатившееся под комод кольцо-печатку. И забрал её - нанизав на дужку очков и бережнейшим образом уложив в пиджачный карман. Чтобы не порушить отпечатки. Позже Ноа разыскал этого человека - не смог отказать себе в удовольствии. И позаботился о том, чтобы его бизнесом заинтересовалась не только налоговая. Он наблюдал за развалом его жизни с мрачным удовлетворением и отчаянием, никак не желая признавать, что теперь находит удовольствие в таких странных вещах. Это была даже не зависть. Это была месть - к человеку, который когда-то прикасался к тому, кого Ноа предпочёл бы считать своим, но кто таковым не был.

    Это хорошо, что в Английской розе работают профессионалы. И больше никаких улик под руки ему не попадалось. Это просто замечательно, что ему приходилось бледнеть от ревности лишь от собственных фантазий, в остальное время забывая, что Вир видит кого-то ещё. Прикасается к кому-то ещё. Стонет ради кого-то ещё.
    Интересно, как громко?..

    - Тебе идёт.

    Ноа продевает незабудку ему за ухо, касаясь тыльной стороной ладони чужой щеки. Его нежность, как обычно - даже не обманчива, нет, она насквозь лжива и пахнет гнилью. За ней кроется бесконечный голод, толкающий на болезненную жестокость, на грубость, на действия, которые оставят хоть какой-то след, хоть какое-то ощущение, что их встреча не приснилась, что всё это видел не только он, Ноа..
    Но сегодня он здесь не за этим.
    Впервые за несколько лет, с тех пор, как ставший свободным Вир решил собрать вещи и уйти.
    Генри озолотилась на этом мальчике, наверняка, и это парадоксально, чёрт возьми. Ноа сегодня пришел в бордель совершенно не за сексом.
    Он не видел своего мальчика целых три недели и очень, очень соскучился. И он - самую малость - хочет поговорить.
    Кое-что в нём изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз.
    Кое-что изменилось слишком сильно.

    Отредактировано Noah Mills (2020-12-01 21:28:35)

    +2

    3

    Эта комната редко используется по назначению, Вир предпочитает другие апартаменты для того, чтобы зарабатывать деньги. Там больше лент, меньше мебели, нет подушек и нет кресел, так удобнее, так быстрее и не приходится слишком долго удерживать маску.
    В этой комнате все наоборот, здесь собраны предметы мебели, который призваны показать богатство, затмить собой образ мальчика, который скромно потупившись стоит в сторонке. Вир сегодня здесь именно такой, именно в этой маске, именно для этого человека. Внутри бурлит что-то темное, что-то мрачное, но он остается совершенно спокойным, одухотворенным. В легкой летящей голубой рубашке, в свободных штанах, с босыми ногами и распущенными волосами, о, он почти идеальный образ того, что называется - невинность.

    Он не смотрит в глаза, только в пол. Он не улыбается, только чуть-чуть сдвигается с места, когда ему в пряди вплетают цветы. Это должно быть красиво, это должно дополнять его образ, облик, это должно быть запрещено. Он вообще часто получает цветы, некоторые из них он выбрасывает, потому что они напоминают ему о том, что его выставили прочь, выгнали, разрушили. НЕкоторые оставляет в своей квартире, забывая за ними ухаживать, они сохнут, вянут, умирают, так же как это делает он день ото дня. Подаренный, как высшее благословение человеку, который от него отказался.
    Цветы не делают его краше, цветы оттеняют его внутренних демонов, делая их ярче, доступнее. Вир смиренно ждет, когда с его прической будет покончено и кивает, в знак признательности. Сегодня у него образ покорный, послушный, всем собой говорящий “исполню все что вы хотите”. Он может быть гибким, когда того пожелает клиент. Он может подстроиться, он может сказать спасибо невербально не так ли.

    Вир осторожно двигается вперед, вторгаясь в личное пространство этого человека, прижимается щекой к чужой руке, все также спокойно глядя ему в глаза. Он приподнимается на цыпочки, целует в губы, говоря свое спасибо, говоря свой ответ, вот так, именно так.
    - Что у тебя в планах сегодня? - Вир не отступает, зглядывает в глаза, открывает шею, нетронутую чужими губами, зная, насколько красива эта картинка, зная, насколько привлекательна эта покорность.

    Обычно Ноа просит чего-то другого, обычно Ноа ищет под масками маски и пытается найти настоящего мальчика. Но настоящий мальчик исчез, пуф, растворился в новой реальности, где появилось что-то еще, что-то дикое, привлекательное, необузданное, голодное. Последний вдох был бы сладок, так сладок, Вир почти жмурится от ощущения этого действа.

    Он все еще стоит рядом, ждет, заглядывая в глаза. Что у них сегодня? Веревки? Отметки? Цепи? Шлепки? Плети? Может быть что-то новое? Ласка? В честь цветка, который плетен в волосы. Может быть стоит спросить? К чему быть готовым? Чего хочет клиент на этот раз?

    Вир замирает, завороженный, спокойный. Он переметнется, он изменится. Он все равно выиграет в этой игре. В той, где от него отказались, в той где об этом должны жалеть день ото дня все сильнее.

    - Начнем? - Он тянется руками к рубашке, расстегивая первую пуговицу. - Чего ждать сегодня, мастер?

    Вир почти уверен, что угадал в обращении.

    +2

    4

    От обращения "мастер" Ноа вздрагивает, вздрагивает и чувствует закручивающееся петлёй тепло где-то внизу живота, потому что он уже знает, что будет дальше, знает, что будет после того, как Вир расстегнёт свою шелковую рубашку, и та упадёт вниз, гладко соскользнув по его плечам и рукам, обняв их в последний раз белесым переливающимся маревом. Следом за этим точно также упадут брюки, и Вир останется стоять перед ним, замерев в одной позе; Ноа играл в угадайку, что выберет Вир в этот раз? Какая греческая статуя будет посрамлена в очередной раз тем, что у этого мальчика получается преподнести лучше. Выразительнее.

    Но не сегодня.

    - Тшш, замри, - вздыхает Ноа, ловит руки Вира, отводит их в стороны, заставляя обвиснуть вдоль боков, и прикасается пальцами к расстёгнутой пуговице и рубашке, он собирается застегнуть их, оставить любовника вот таким, запертым, закрытым, спокойным и нетронутым сегодня, но он прикасается к гладкой и прохладной, как шелк, коже, и начинает сомневаться.

    Приказывать так просто, так естественно, так же естественно смотреть на то, как ему подчиняются, как для него открываются именно так, как этого хочет Ноа, но он сегодня не за этим, правда? Ноа корит себя, винит, бичует, смеётся над собственным желанием - он хочет, чтобы сегодня изъявил собственную волю Вир.

    Те два года, что они делили кров, были.. наверное, потрясающими, именно такое слово мог бы подобрать Ноа, потому что никто из его любовниц прежде не обходился с ним так, не угадывал настолько, что нужно именно ему, не был в нужной степени податливым или наоборот, жестким, когда ему хотелось. Казалось, Вир читал его, как открытую книгу, и Ноа со странной тоской вспоминал времена, когда ещё не понимал этого. Например, самый первый вечер, когда он, пьяный, вернулся домой не один, почти в ужасе от того, что ему подарили ч е л о в е к а, и не имел малейшего права кому-либо показать свой ужас, выдать слабину. О нет. Он протрезвел ещё на пути домой, давясь похмельем, но продолжал изображать пьяного, затащил свой подарок в ванну и тщательно отмывал. От косметики, которая умело украшала его лицо, превращая в куклу, от чужих запахов, Ноа пытался смыть с него бордель, потому что ему претил сам факт, что человек может находиться там не по свой воле, не по своему решению. Тогда, завернув Вира в пушистое полотенце, он отвёл его в собственную постель и уснул, обнимая его, хотя совершенно не собирался этого делать.
    Ноа очень понравилось обнимать во сне его худые плечи. Зарываться носом в тёмные кудри, пахнущие его собственным шампунем. И он пообещал себе, что парень никогда больше не будет вынужден продавать себя, спать с кем-то, чтобы жить.

    - Я хочу чего-то особенного, - выдыхает Ноа. - Догадаешься, чего?

    Он отрывает кончики пальцев от чужих ключиц, застёгивает пуговицу, аккуратно, педантично разглаживает ткань рубашки. И подводит Вира к окну - для того, чтобы обнять со спины, сомкнуть руки на его предплечья, коснуться губами торчащего из-под причёски кончика уха.
    Сердце, вот что выдаёт Ноа по полной. Оно не учащает своё биение, но удары становятся такими сильными, что Ноа почти не может сопротивляться этому чувству, не может не подчиняться этому барабанному, мрачному ритму. Он так долго пытался вытрясти из Вира его настоящие желания. Он мог целовать его часами, дразнить, не позволять кончить, он мог быть с ним, пожалуй, слишком груб, но всякий раз его мальчик отыгрывал свою роль с потрясающим достоинством, подстраивался, подыгрывал. Находил удовольствие во всём этом, или не находил, но так умело изображал это. Позже Ноа понял, что настоящего Вира за этим не разыскать - это и есть настоящий Вир, текучий, как вода, обманчивый. Подстраивающийся.
    И позволил ему уйти, если тот хочет.
    Он мог бы остаться, но... Вир ушел.
    Ноа мог бы считать, что его мальчику нужны деньги, но будем откровенны, Виру на них почти плевать, иначе он бы остался с ним, у него ведь был хотя бы один шанс, чтобы Вир остался с ним, правда?..

    Окно выводит на ночной город, не слишком оживлённую улочку, но всё же - домишки, старые постройки, уличные фонари и прохожие, которые вечно куда-то спешат. Лондон чудесный город, где каждый может стать тем, кем хочет.
    Ноа до сих пор не может понять, почему Вир по-прежнему здесь.

    Они так и стоят у окна, с которого сдёрнута штора, подглядывая за чужими жизнями, за  свободой, которая у кого-то есть, и которую они сами потеряли. Вир выбрал Английскую розу, Ноа выбрал не расставаться с ним  и теперь тоже привязан к этому месту, унизительному, странному месту, по-прежнему свыкающийся, мучительно срастающийся с колючей и ядовитой мыслью о том, что ему приходится делиться.
    Объятия становятся ещё мягче, ещё теплее, спасая от прохлады из окна, а Ноа скользит губами по гладкой шее, целует её, прикусывает нежную кожу, оставляя после себя след.
    Он не думает о том, что поступает неправильно. Ссадины, засосы, всё это сегодня - оплачено.

    Отредактировано Noah Mills (2020-12-02 15:24:42)

    +1

    5

    Он послушен в меру собственного воспитания, его научили быть идеальным, его научили быть услужливым, гибким, податливым, его научили держать в узде собственные чувства, собственные ощущения, собственный организм. Он умеет управлять собой так идеально, что со стороны все выглядит игрушечно и точно.

    Он умеет управлять собой настолько идеально, что к нему почти нельзя подкопаться. Нет настоящего Вира, нет настоящей маски, нет настоящего лица, его просто не создали при рождении. Идеальная игрушка для мастера, идеальный подарок партнеру, идеальный ублажитель для тех, кто богат и пресыщен. Единственный запрет - насилие и следы. Следы на его хрупкой коже слишком долго заживают и никто не любит порченный товар, даже настолько совершенный, даже настолько красивый как Вир.

    Он идеальный.
    Он был подарен партнеру своего мастера. Он следовал всем советам, всем просьбам, он одевался, он был на приемах, он спал с ним, он знал каждую черточку этого лица перед ним, он знал каждый жест, каждый шрам, каждую улыбку.
    И все равно вынужден был все забыть снова.

    Свобода оказалась губительна для того, кто вырос в неволе. Но, этот человек слишком поздно понял, что к чему.
    Вир замирает опустив руки по бокам, ему не нужно даже ничего говорить, Ноа сам проводит пальцами по его ключицам, сам цепляется за кожу, сам ласкает ее, сам застегивает рубашку. Зачем? Кто знает что он задумал сегодня. Трахаться можно и в одежде, можно даже без проникновения, правда, это кажется странным после всего того, что они испытали друг на друге.
    Вир не сопротивляется, он здесь для ублажения, чтобы доставить удовольствие, чтобы потакать клиенту, чтобы показать себя с лучшей стороны. Он прижимается поцелуем куда-то к подбородку, потому что может, потому что это его способ сказать что-то и снова замирает. Он так и не знает, как реагировать на свободу.

    Генриетта плохой выбор, потому что она чертовски требовательна и она слишком умна для ее блага. Она не верит в кукол и игрушек ради игрушек, а Вир не хочет подстраиваться под нее бесконечно, не хочет показывать себя, не хочет оказываться в ситуации, когда эта женщина получит хотя бы один крючок на него.

    Он в сложной ситуации, но пока пусть все остается так.
    - Особенного? - ОН задумчиво разворачивается к окну и смотрит на улицу, не видя ее. - Например? Я могу придумать слишком много особенного, мастер.

    “Ноа”, - он больше не говорит. Это имя под запретом, как под запретом уходит и все его прошлое. Это имя больше не имеет право на жизнь. Это имя больше не должно что-то значить, не должно отдаваться внутри пульсом, не должно пробуждать жажду.

    Вир послушно подставляет шею под поцелуи, что-то особенное - секс у окна? Кажется они это уже проходили? Или что-то другое? Что-то ярче? Что можно придумать стоя напротив сквозняка? Что он хочет на самом деле? Почему приходит? Почему снова и снова приносит цветы, которые теряются здесь, забываются, остаются увядающими.

    - Это и есть оно? Особенное? - Он уточняет, оттягивая воротник собственной рубашки и улыбаясь, призывно, привычно.

    +2

    6

    Окно и правда зовёт, провоцирует, но, кажется, его одного. Где-то на соседней улочке есть кофейня, в которой подают отменный штрудель и кофе варят тоже неплохой, можно сидеть за её столиком и смеяться над шутками друг друга. Где-то неподалеку есть несколько магазинчиков, в которых можно приобрести что-то из одежды и такие аксессуары, как наручные часы, причём довольно статусные, чтобы с ними можно было показаться "в свете". Где-то рядом - вот она, жизнь, упущенная ими, выскользнувшая из рук Ноа просто потому, что он в какой-то момент решил объявить о своём решении - на этой земле каждый чёртов человек должен быть свободным. И Вир. Особенно Вир. Именно с тех пор всё пошло наперекосяк. Потому что брошенные им слова ударили Вира словно в лицо камнем. Ноа думает, они не были к этому готовы - оба. Потому всё это продолжается именно так. Тягуче, болезненно. И до боли горячо, правда, таким удовольствием Ноа чувствует себя почти пресытившимся. Почти. Не до конца.
    Не сегодня, нет, он, кажется, снова не готов слезть с этой иглы.

    - Нет, Вир, - шепчет он в чужую шею. Гладит её носом. Зовёт своего любовника по имени в противовес тому, как он его игнорирует. Называет сэром, мастером, кем угодно ещё. - Это просто объятия. Не скажу, что последние недели были приятными... Но я очень рад тебя видеть. И тебе правда идёт новая причёска, - Ноа усмехается. В начищенном до глянца оконном стекле они видны в отражении. Виден и Вир с незабудками в волосах. Ноа кажется, он выглядит сердито, и он знает, что это ему кажется - на самом деле Вир выглядит никак. Сейчас, стоит снова коснуться губами его уха, мягко прижаться к ушной раковине, запечатлевая влажный поцелуй, и он улыбнется, нет, скорее усмехнется, изогнёт губы, тонко, выверенно, ровно настолько, чтобы выглядеть ещё притягательнее, маняще. Как же он в этом хорош.
    Он в этом лучший.
    И чёрт бы его побрал, как же злит это притворство! До сих пор. Особенно сейчас.
    От этого обращения, "мастер", Ноа хочет ударить Вира кулаком в челюсть.
    Но  вместо этого Ноа ласково берёт его за подбородок и прикасается губами к линии челюсти. Это правда, этот мальчик идеален, его тело, строение лица, потрясающие скулы, глаза русалки. Молочно белая кожа...  Он невероятный.
    И больше ему не принадлежит.
    Где-то внутри своих размышлений Ноа корит себя за то решение, думает, что поторопился, что не надо было, но.. Был ли у него выбор. И один из самых мелких факторов - то, что его бы не поняли на работе. Он смог бы отмазаться, он уверен. Вот только как отмазаться перед собой?..

    - Я соскучился, - Ноа тянет его за руку, разворачивает лицом к себе, притягивает за рубашку. Обнимает. Скорее сгребает в объятия по-медвежьи, удерживает за плечи, рукава, жадно втягивая носом запах.

    Он долго сомневался, слишком долго, пожалуй, позволял вызревать мыслям, планам, но теперь всё стало на свои места. Пробуждение зарубило всю его неуверенность на корню. Ноа, быть может, и сомневался в том, что поступает по праву, что ему это нужно, несмотря на странное знакомство, несмотря на предшествующий этому развод, несмотря на образ жизни, который исключает какие-либо привязанности, какой-либо способ быть в равноправном партнёрстве... Для Мэдока всё гораздо проще. Он знает, чего хочет, и знает, насколько.
    И он хочет вернуть в свою жизнь этого человека - не скудными встречами в борделе под чужим присмотром и объективами камер, нет. Он хочет всего. Или ничего. Ничего ему тоже подходит. Неплохая, в конце концов, определённость.

    - Особенное - это проснуться с тобой дома, - Ноа обнимает Вира теснее, зарывается пальцами в тёмные кудри, прижимается к виску губами. - И к завтраку пить сваренный тобой кофе. Дорого это мне обойдётся, м?..

    "Вернись домой, вернись ко мне и только ко мне", - думает Ноа, молит мысленно, и отступает тут же. Нет ничего более глупого, чем его странные романтические желания, а можно ведь просто продолжить, как обычно, и действительно, например, потрахаться у окна, жаться к стенке вдвоём, оставив на память о себе  Виру пару ссадин на лопатках. Прекрасно зная, что он их ненавидит, зная, как он будет шипеть в ванной у зеркала, пытаясь ощупать их пальцами. И вспоминать его. Восхитительно, не так ли..
    Вот тот обмен любезностями, на который они способны, не больше, не меньше. Иное им не дано, и вряд ли дано будет.

    +2

    7

    Он смотрит в окно, но не прикасается к стеклу, не обводит пальцами картинку, не пытается проявиться собственную волю. Он здесь куплен не для того, чтобы быть кем-то свободным, кем-то кем не умеет быть, он здесь потому что Ноа что-то хочет от него и в этот раз это не секс.

    И насколько бы не был болезненным секс, насколько не были бы запоминающимися его отпечатки зубов, пальцев на его собственной коже, на коже Вира, вот такие визиты - они всегда болезненнеей. Может быть попросить Генриетту отвадить его вовсе? Или брать в три раза дороже? Может у него просто скоро кончатся деньги и он, наконец-то, исчезнет, оставит Вира в покое, оставит его кокон, его стремление выжить, его умение подстраиваться без изменений.

    Такие визиты, когда он прикасается ласково, легко, незабываемо - они болят сильнее, они будят его жажду обладания, они будят в нем существо, которым он мог бы быть. ОНи заставляют его хотеть большего, они заставляют его желать сильнее, жаждать, скрипеть зубами и мысленно молиться всем известным богам, чтобы все это кончилось.

    Он мог бы спровоцировать. Он мог бы поддаться. Он мог бы подвинуть ноги, отклонится к чужой груди, подставиться, свести все к сексу, спокойному, обычному, ничего не значащему сексу.

    - Вам нравится мои волосы? - Он не улыбается, просто чуть-чуть приподнимает кончики губ. - Говорят, так удобнее держаться. Я подумываю отрастить их еще чуть-чуть, чтобы длина сравнялась с плечами.

    Вир попадает в цель. Он всегда попадает в цель. Для того чтобы быть идеальным инструментом в постели, для того, чтобы ублажать тех, кто его заказывает, он должен уметь читать их язык тела. Он должен знать их предпочтения, их точки, их знакомые и незнакомые для него детали. Они должны быть ему понятны, они должны быть ему открыты, они должны быть для него.

    Он точно знает куда наступить, как нажать, сколько силы приложить, чтобы получить нужный эффект.

    - Впрочем, цветы красивые, мне идет, не так ли? - Он оборачивается чтобы взглянуть в глаза Ноа и улыбнуться по-настоящему, фальшиво, но все еще по-настоящему.

    Его обнимают, прижимают к себе, почти сминают, Вир знает силу этих рук, Вир знает на что они способны. Он знает как нажать, как ослабить, как сладить с этим человеком. Он знает, что за всем этим “скучаю” последует какое-то ерунда, которая не будет стоить и выеденного яйца.
    И он прав.
    - Вернуться домой? - Вир помнит два года тишины собственного мира, два года понятных желаний, два года привычек, два года привязанности. Он помнит, как осторожно он подходил к этому слову, как опасался сделать что-то такое, что все разрушится, как он тыкал пальцем, прежде чем верить.

    Все рассыпалось ложью.
    И он тоже рассыпался в этой лжи. Не было двух лет, не было доверия, было использование, был секс, был обычный бартер, мен на мен, его тело на его информацию. Пусть скудную, пусть ненужную, но тем не менее.
    - Я дома. - Он смотрит в глаза человеку, которому поверил в первые с момента своего рождения и улыбается, фальшивой, доброй, ласковой улыбкой.

    За его фалью нет ничего. Ни доброты. Ни ласки. Ни даже улыбки. Но он красиво умеет дать то, что хотят его посетители.

    - Если хотите, я могу приготовить кофе, здесь есть несколько сортов и небольшая кухня. И если у вас хватит денег, вы можете проснуться здесь утром, рядом со мной. - Вир больше не нажимает на кнопки, Вир делает небольшой шаг в сторону и замирает.

    Он верил в этого человека слишком долго, два долгих года.
    Два года.
    ОН осторожно прикрывает глаза, пряча все, что под ними и выдыхает.

    - Или вам нужны еще какие-то услуги, мастер?

    +2

    8

    Конечно же, его милый, хороший, красивый мальчик считает, что его дом именно здесь, или назло говорит это ему, зная, как не нравится Ноа то, что он живёт здесь, что он тратит почти всё своё время на чужих людей, не только позволяет прикасаться к себе, но и подстраивается, подставляется, удовлетворяет чужие прихоти собой.

    Вир снова - всего лишь ничейный товар на витрине, который берут в аренду, и он сам, Ноа, делает то же самое, потому что этот товар не продаётся, он уже говорил с мисс Марлоу об этом как-то раз и ответ был настолько прохладным.. Выгони Генриетта Вира отсюда, или подсуетись Ноа так, чтобы "розу" накрыли, он найдёт другой публичный дом и вся история повторится заново. Действовать нужно было по-другому. Ноа спотыкается мысленно об это слово - действовать.

    Он до сих пор не понимает толком, как действовать, для чего? Чтобы подчинить другого человека своей воле? Чтобы Вир сделал выбор, который ему не нужен?..

    Ноа усмехается, рассматривает волосы Вира, верно, очень красивые, такие густые и тяжелые, в них приятно зарываться рукой, сжимать пальцы, чуть оттягивая, и глядя на то, как на бледной тонкой коже натягивается кожа, а под ней - мышцы, жилы, и как дёргается кадык.

    Именно поэтому Ноа сейчас хочется отстричь волосы Вира под корень, собственноручно искромсать ножницами.

    Его фанатизм в отношении этого мальчика, его удушающая ревность порой принимает слишком высокие обороты, которых, впрочем, Ноа давно перестал бояться. Вир - красивая, ювелирная бабочка на его ладони, и Ноа отчаянно хочется сжать пальцы. Лишить его способности выбирать, а порой и того хуже - ходить, разговаривать, чтобы у Вира не было больше вариантов, просто не было такой опции - уйти, отказаться, чтобы он не мог сделать это физически.

    Но, превратившись в безвольную куклу, он станет неинтересен.
    Ноа мысленно поправляет себя - нет, он больше не на его ладони, он летает рядом, красивый, юркий и неуловимый. А ещё он отрастил себе ядовитые клыки.
    Ноа плотно "сидит" именно на этом. На яде, которым Вир травит его - словами, действиями, словно в отместку за то, что ему когда-то дали право выбирать. Раньше он так не делал.. А теперь это, похоже, его единственный способ волеизъявления, почему-то, только так - нажимая на его болевые точки, и лишь изредка, нечасто, в качестве подачки или наживки - наоборот.

    - Да, нужны, - хмыкает Ноа, меняясь в лице. - Стой и не шевелись.

    Краткое умопомрачение окончено. По большому счёту, происходящее здесь мало отличается от того, что было между ними раньше. С тем лишь отличием, что теперь Ноа платит за это деньги, и это, пожалуй, более правильно и более честно.
    Он отходит к невысокому комоду, в полках которого - он уже знает это место слишком хорошо, лежат шелковые ленты, Ноа замирает на мгновение, выбирая между ними и верёвкой, и выбирает всё же ленты, их нежный шелк достаточно бережно обращается с тонкой кожей Вира, чтобы следов не осталось, а ещё на нём так чудесно смотрится этот нежно-лиловый, почти пепельный цвет.
    Рубашка Вира, расстёгнутая на все пуговицы одна за одной, падает к его ногам. Ноа останавливается за его спиной, и перетягивает его запястья лентами, заставляя свести руки за спиной. От запястьев плетение поднимается выше, Ноа почти не  смотрит, почти не сосредотачивается на этом доведённом до автоматизма процессе; он рассматривает выпирающие позвонки у основания шеи и между лопатками, синие прожилки под совсем прозрачной кожей.

    Узлы тянутся вдоль рук Вира и между ними от предплечий до середины плеч, и это такое медленное, медитативное занятие, что в нём почти растворяются накрывавшие прежде Ноа волны ревности и отчаянной тоски. Фиксация всегда даёт иллюзию контроля на время, а вместе с ней и покой, который длится ровно столько, сколько стянуты верёвки.
    Катастрофично мало.

    - Мне скучно, Вир, - Ноа придерживает один конец ленты зубами, оплетая второй вокруг его руки повыше локтя. С руками наконец-то покончено, Ноа чуть дёргает Вира на себя, ленты не сдвигаются ни на дюйм, значит, всё хорошо. - Так не слишком сильно? - он переходит к плетению уже других узлов, которые окончатся широкой удавкой с заходом на грудь. И вся эта затейливая вязка превратится в удерживающий мальчика в гладких путах, невероятно мягкий и нежный, но прочный корсет, который будет почти полностью ограничивать его движения верхней части тела. - Развлеки меня разговором. Тебя точно никто здесь не обижает?

    +2

    9

    Вир давно знает, что если подавать голос когда его не просят, можно поучить излишнее наказание. Мистер Ли был очень поучителен для всех, кого когда-либо воспитывал. Его гейши были совершенны, восхитительны и прекрасны и Вир был жемчужиной, пока не шагнул дальше, пока не вышел из круга. Увы, увлечения и смех - не его стезя, как показала практика, он больше подходил для удовлетворения других потребностей.

    Он больше заманивал, гипнотизировал, поддавался, манил к себе, чтобы выполнить все поелания, чтобы быть прекрасной мечтой. Недостижимой в своей идеальности. Вот почему у Вира никогда не было голоса, почему он никогда не говорил “хочу”, почему никогда не требовал чего-то, даже если оно было ему необходимо.

    Мечта должна оставаться эфемерной, прекрасной, бессловесной.
    Истинная мечта, которую ты никогда не сможешь получить в собственность. Не-человек.

    Вир давно это выучил, давно поддавался инстинктам, давно прогибался там, где нужно было прогнуться, улыбался так, что за его улыбку готовы были умирать, убивать. Он умел наклонить голову таким образом, что появлялась синяя прожилка, которая так и манила прикоснуться к ней. Он пытался оставаться хрупким, он застыл в своей красоте и первозданности.

    Ноа ничем не удивил его.
    Выбросил в тот момент, когда казалось бы, должен был признать свое право на него, должен был сломать эту картинку, эту мечту, должен был достать человека, показать всему миру человека. Но… слишком много телодвижений, слишком много стыда, слишком многие видели тело Вира, слишком многие касались его, слишком многие хотели его.

    Он понимал.
    И пусть горькая слюна нет-нет но появлялась у него во рту, желчь то была или просто огорчение. Он понимал и покорно стоял, когда соскальзывала рубашка с рук. Легкий шелк прошелся волной по телу, теплый и холодный одновременно, манящий, нестерпимо дорогой, самый лучший. Рубашка осела у его ног, Вир даже не перевел на нее взгляд, оставшись в полуголом вид перед Ноа.

    - Хорошо. - Он не отвечает ни на один из вопросов, просто подтверждает что слышал, что остается на месте, что все что будет дальше его добрая воля.

    Все они раз за разом хотят услышать одно и тоже, что они нужны, что их хотят, что это по желанию, что это не из-за денег. И Вир может им это сказать, ему не сложно. Он может повторять это столько раз, сколько они попросят.

    Он здесь потому что хочет.
    Потому что это все что он знает, потому что это вся его жизнь, потому что это все, на что он способен, к чему способен, зачем способен. Это все, что он умеет, все чему его научили.

    И если Ноа говоря о свободе выбора имел ввиду что-то одухотворенное, что-то другое, то он плохо знал человека с которым спал два года и просыпался с ним же по утрам. Он очень плохо знал этого человека.

    И знал ли?
    Ноа обходит сзади, как зверь, который пытается охотится. Вир легко смеется внутри себя, не двигаясь с места, не двигая даже лицом. Связывание рук - интимный процесс, кожа скользит по коже, ленты охватывают запястья и выше, выше, выше, пока не дойдут до локтей. И руки касаются, ласково, бережно, тепло, Вир наслаждается каждый шагом в отношении себя.
    Он знает кнопки этого человека, он знает на что нажимать, он знает, чего ждать, поэтому он просто молчит ожидая, когда действие закончится.
    - Шибари? - Он улыбается, чуть-чуть но все же.
    Все узлы на своих местах, все ленты связаны, скованы, каждая из них несет свой посыл, каждая из них по своему ограничивает, каждая из них по своему заявляет “мой”, но этого все еще недостаточно.

    Этого никогда не будет достаточно, пока этот человек не прекратит приходить сюда. Пока этот человек не закончит все это. “Свободен” - работает в обе стороны. Только пока что свободен один из них, и Вир точно знает кто именно.

    - Меня никто здесь не обижает, если я этого не прошу, мастер. - Он улыбается, стоя в своих путах, окутанные чужими лентами, чужими руками и все еще свободнее многих. - Но я редко себе это позволяю, отметины - это не то, что мне нравится видеть на своей коже. Это то, что вы хотите услышать, мастер? Это то, что ты хочешь сделать здесь, Ноа?

    Вир устал играть в игру. Прошло много времени. За его масками, за его маской, за его лицом - пустота. И с недавних пор у этой пустоты даже есть имя. Интересно, видит ли он это имя, выбитое на нем?

    +1

    10

    Свободные брюки падают на пол вслед за рубашкой, что же, Ноа не удивлён, что под ними нет ничего.

    - Шибари? Немножко, знаешь, мне просто нравится, как на тебе смотрятся эти ленты, - он кивает, позволяя себе коснуться кончиком носа чужого затылка. Невесомо и на одно лишь мгновение.

    Практика связывания не была новой в их с Виром отношениях. По правде говоря, они перепробовали многое, даже слишком многое, исследуя собственные границы, ну или границы Ноа, потому что у Вира этих границ, казалось, не существовало. Какое-либо насилие было для него в запрете, но не только для него - для них обоих, Ноа бы никогда не поступил с ним так, да и с кем-либо вообще, секс для него был не об этом. Ноа до сих пор думает, что не поступил бы так, даже после всего, даже стоя здесь, в одной из комнат борделя, чувствуя себя полным идиотом перед мальчиком, который его одурачил, который так льнёт к его рукам лишь для того, чтобы в нужный момент отпрянуть.
    И всё же, связывание, это интимная игра на грани, когда один из партнёров теряет мобильность, а, значит, теряет как минимум одну из свобод. Ноа до сих пор удавалось не переступать черту, считывать чужие сигналы, и сегодня он тоже собирается её держаться, этой черты, более того, находиться далеко от неё, очень далеко, может быть, даже слишком далеко. Он вдруг понимает, что основным лейтмотивом сегодняшней встречи будет не риск и опасность, не ревность, нет, это будет единственное, чего ему так не хватает. Это будет комфорт.

    Звук собственного имени, произнесённый голосом Вира впервые за сколько? Месяц? Полгода?.. - обжигает, и Ноа позволяет себе замереть на мгновение, почти выпустив из рук шелковую тесьму. Ноа устало выдыхает, он так долго ждал этого, и что же, мальчик опять проворачивает свой фокус.. Опять оборачивает его собственные желания против него, поощрение превращает в издёвку, наказывает его, кусает, пусть только словами, но это больно, чёрт возьми. Больно, и всё равно очень приятно, Ноа замирает на несколько секунд, смакуя сочетание звуков, обкатывая его мысленно, пробуя на язык каждый звук, такой знакомый и так давно не слышанный.

    Он больше не надеется услышать это всерьёз. Ему бы уйти отсюда, по-хорошему, но Ноа мрачно думает о том, что он заплатил за вечер, точнее, за ночь, что он так хотел этого, что, наконец-то, когда он рядом с Виром, мучительный зуд в его голове, назойливые мысли залегают на дно пеленой ила, унимаются.
    Потому он продолжает своё нехитрое, привычное, медитативное дело, он вяжет узлы, он обходит Вира, теперь уже стоя лицом к лицу, и стягивает петлю с его шеи ниже, фиксируя под грудью, окутывая бледную кожу шелком, украшая, удерживая в одном месте, в одной позиции.
    Больше всего Вир, стянутый лентами в таком изящном плетении, напоминает подарок.
    И Ноа усмехается, его подарок, его когда-то собственность, не хватает только размашистого банта, и только. Это ли не закрытие гештальта. Он сводит концы лент за поясницей Вира, стягивает накрепко, фиксирует с перевязью на запястьях. Теперь хорошо, теперь правильно, теперь мальчик не сможет лишний раз пошевелиться, не сможет обнимать его, едва ли даже сможет тянуться к нему в поцелуе.. не сможет делать ничего из того, что в его работе так прочно сопряжено с фальшью.
    И к чёрту бант, это слишком пошло даже для них.

    - Сперва я хотел, - отвечает Ноа на вопрос об отметинах, - но потом немного изменил планы. Ленты не оставят на тебе следа, я думаю, мы снимем их вовремя, а пока что.. - Ноа подцепляет переплетение тесьмы на груди у Вира и притягивает к себе, чтобы поцеловать его в губы. Медленно, тягуче; так, чтобы так хотелось до боли крепко зажмурить глаза; до спёртого дыхания. - Можешь больше не притворяться, это не нужно.

    Ноа отстраняется, оставляя Вира стоять на месте. Так будет гораздо проще, неправда ли. Никаких подыгрываний, никаких сомнений, только честная реакция тела, всё же знают друг друга они - в обе стороны, и Ноа тоже немного успел изучить, что нравится Виру, поэтому сейчас он собирает на кровати подушки, целую гору подушек с наволочками из египетского шелка, взбивает их, поправляет, чтобы они были по-настоящему удобными. А после возвращается  к Виру, тянет его за всё то же плетение на груди, уводит к постели и толкает на гору подушек, заставляя упасть животом на лебяжий пух под шелком.
    Вир - неженка, и это то, что Ноа в нём бесконечно нравится, он тот самый мальчик, который отзывается на любое прикосновение, и оно же может оставить на нём кровоподтёк, если будет слишком сильным. Можно перебирать его волосы, можно греться в объятиях в ванной, можно проваляться в постели молча весь день, и это будет чертовски хорошо. Можно было. Когда-то всё это казалось искренним, когда-то.. Теперь всё это было в прошлом. Но Вир так и остался неженкой, а Ноа по-прежнему без ума от него. Потому он садится рядом с ним на постели, склоняется над его спиной, целует ямочки под поясницей, легко прикусывает зубами кожу, скользит горячими ладонями по бледным бёдрам, он хочет подготовить любовника, не спеша, у них несколько часов впереди, правда?.. Перед мысленным взором снова появляется ненавистная улыбка Генри, когда она встречает его здесь, в доме, который проглотил Вира, стал ему новым убежищем, единственным.
    Нет, сейчас он здесь лишь для того, чтобы сделать всё так, как когда-то между ними уже было.
    Когда ни для одного из них, ни для второго, это не было работой.

    - Мой дорогой мальчик, я обращался с тобой куда осторожнее, - тихо произносит Ноа, разворачивая Вира на горе подушек, притягивая к себе за бёдра. Он думал над тем, чтобы завязать ему глаза, но нет, чёрт возьми, он хочет видеть, всё видеть - напоследок, ведь он уже решил для себя, что это в последний раз.
    И именно напоследок это, как никогда, хорошо, так мягко, горячо, и тягуче сладко, что Ноа стонет сквозь сцепленные зубы, тихо стонет и тут же - стонет громко, кусает собственные губы, в последний - последний ли? - раз тонет в тепле чужого тела и мягкости подушек.
    Ему чудится запах - всё тех же незабудок, уже смятых и выпавших из волос Вира. Как их прошлое. Как их будущее.
    Разрушено было всё.

    Отредактировано Noah Mills (2020-12-06 20:54:13)

    +1

    11

    Он спокойно стоит, пока его раздевают, в этом нет ничего нового, в этом нет ничего странного или страшного. Он всегда позволяет о себе заботится, редко когда проявляет инициативу и редко когда делает что-то без приказа. Ленты ложатся на кожу, сдавливая ее, но не оставляя следов, когда их снимут, они будут практически незаметны.

    Жаль.

    Вир хотел бы, чтобы Ноа оставил на нем себя, свой след, свою метку, свою собственность. Он так этого хотел, что внутри все болело от ощущения, что они это уже проходили. Они столько времени ходили по этому кругу.

    Штаны скользят по ногам, оседая на полу, он переступает, выскальзывая из них и замирает. Ему не нужно возбуждаться, он знает чего хочет, его тело тоже этого хочет. Это никогда не было игрой, это никогда не было односторонним приказом. Вир подчиняется, стоит, принимая свои веревки, принимая свой корсет на сегодня. На сегодня он только игрушка, которую используют и выкинут после одной из ночей.

    На сегодня он не собственность, он не имя, он не звание, он кукла, которую красиво завернули, чтобы использовать. Болит ли от этого что-то? Да.
    Может ли он это показать? Нет.
    Должен ли?
    - Без следа, твой выбор? - Вир впервые разрешает себе чуть больше, чем он научен, впервые он выступает вперед, пытаясь достучаться, пытаясь дать понять что-то, что по всей видимости ускользает.

    Его тянут в постель, куда он также послушно падает в мягкие подушки, в комфорт и уют. И даже если его сейчас будут трахать и даже если будут трахать хорошо и он кончит, это все неправильно. И от неправильности происходящего он плачет, кусает губы и плачет, потому что как бы не было хорошо, как бы не было уютно, тепло, мягко, ласково, достижимо - слишком больно.

    И он не может сдержаться, не может прекратить, не может остановиться, не может спрятать лицо, взять себя в руки. Вот он, разложен в подушках, связан, использован, вытрахан, и даже поцелуй получается такой ласковый, нежный, соленый, потому что он не может.

    Мистер Ли был бы разочарован, он был бы разгневан, он заставил бы его спать на голом полу неделю и есть рис палочками без добавок. Он заставил бы его терпеть истязания, невыносимые боли, чтобы не видеть как он плачет. Мистер Ли был бы сильно разгневан, был бы сильно удручен и Вир был бы уже мертв.

    Это прощание.
    Он знает что это прощание, только он не знает что еще сказать на прощание. Что попросить? Что потребовать? Что оставить? Ленты? Цветы? Брошь? Что-то, что будет разбивать его снова и снова на куски, чтобы он больше никогда не собрался?

    Что?
    - Спасибо.

    Это все на что его хватает. Спасибо и короткий кивок.

    Ленты соскальзывают с его тела и он жмется к подушкам, лелея самого себя, заботясь о потерянном, о разбитом, о том, чего не видно. Он жмется к подушкам, забывая что в волосах где-то цветы, что кто-то еще есть в комнате, что нужно прибраться.

    Завтра.

    Для него все это будет уже завтра.

    +1

    12

    И впервые за долгое время, за бесконечные визиты сюда, Ноа делает что-то правильно, точнее, ему кажется, что он делает что-то правильно, потому что происходящее больше не идёт по накатанной, не скользит по рейсам, чтобы прокатиться по кругу и вернуться в ту самую точку, из которой они пришли, не продвинувшись вперёд ни на шаг. Второй, и более вероятный вариант - он испортил всё окончательно.

    Потому что Вир больше не прячется за безразлично-сладкой маской, не пытается подстроиться, не пытается быть удобным. Он плачет. Сперва Ноа замечает слезинки в уголках его глаз, и списывает это на банальную реакцию тела на ощущения, но это не прекращается, нет, Вир плачет под ним, стонет, и снова плачет, слёзы только усиливаются, когда всё заканчивается и Ноа аккуратно, как с самого дорогого подарка, стягивает с него ленты. Расплетает узлы, освобождает от корсета из шелковой тесьмы. И это тоже очень хрупкий момент, в котором он не может позволить себе торопиться, он ведь хотел именно так, быть осторожным, не оставлять следов. Процесс затягивается на долгие минуты; вместе с лентами Вир вытекает из его рук, выскальзывает таким же гладким шелком, прячась в своей ненадёжной крепости из покрывал и подушек, на кровати, где он всегда был царем и богом, где он всегда командовал, выполняя приказы, бессловно, беззвучно, языком взглядов и жестов. Теперь она лишь убежище, в котором зализывают раны.

    Ноа думает, Вир и есть его самый дорогой подарок. Обёрнутая в шелк коробка с экзотическими змеями. На чёрном рынке они стоят состояние, вот только пытаться жить с ними не стоит. Ноа опасаться поздно, его уже укусили, яд уже растёкся по крови, привязал к Виру намертво.
    Ноа так искренне собирался прощаться, но теперь его планы меняются молниеносно быстро. Потому что смотреть на происходящее, и оставаться безразличным он не может. Пусть Вир ещё полчаса назад отвечал ему снисходительной насмешкой, пусть он два года делал вид, что Ноа не существует, исключая их короткие встречи.
    Его мальчик никогда не плачет, он может сердиться, он может даже быть обижен, но всё это он делает по-другому, он использует это для манипуляций, для обольщения и для того, чтобы добиться своих целей. Сейчас же его слёзы не выглядят ни красиво, ни соблазнительно. Они выглядят катастрофически настоящими, и от этой картины в груди сплетаются тугим узлом боль и то самое тёмное, тягучее, горько-сладкое ощущение, что Вир плачет именно из-за него. Его бесценный мальчик, лучше других умеющий читать контекст.

    - Чёрт бы тебя побрал, Вир. Чёрт бы тебя побрал!..

    Ноа наспех одевается сам; заглядывает в ванную, возвращается оттуда с влажным полотенцем, оттирает живот Вира а после кое-как помогает ему одеться. Он разыскивает мягкие мокасины в одном из комодов и обувает его, а после, не спрашивая разрешения, помогает ему подняться и, обняв за плечи, фактически удерживая на ногах этими объятиями, уводит из этой комнаты. Из этого дома. Через чёртов служебный ход, и пусть только попробует кто-то из персонала сказать ему хоть слово.
    Он отмахивается от возникшей на его пути хостесс обещанием заплатить, и наконец-то, они оказываются на улице. Впервые где-то вне проклятого борделя вдвоём за последние два года.

    На улице прохладно, до парковки, на которой находится его машина, пять минут пешей ходьбы, а Вир, укутанный в слишком большую для него куртку Ноа, по-прежнему плачет, словно в нём что-то сломалось. И Ноа сквозь обжигающий стыд хватается за это, как за последнюю надежду, потому что пока он плачет, он не останавливается, он идёт с ним, он не вспоминает о том, что не хочет покидать "Розу", пока он плачет, возможно, это единственный шанс забрать его наконец-то домой?.. Надолго ли этого хватит? Пара часов, минут?

    По дороге домой Ноа курит не прекращая, жалея, что у него в бардачке всего лишь обычные сигареты, а стрелка спидометра на приборном табло плавно переваливает за сто двадцать.
    Апартаменты встречают их темнотой и прохладой. Здесь, как обычно, чисто, а ещё - очень пусто местами, а потому вопиюще необжито. Ноа уводит Вира в свою спальню, укладывает в постель, прикрывает одеялом и, коснувшись губами виска, выходит из комнаты, тихо прикрывая за собой дверь.

    Что он натворил? Не так должно было всё произойти. Гера вышлет ему астрономический счёт, но это меньшая из  его проблем. Что делать дальше? Что всё это значит? В кухне Ноа засовывает голову под холодный кран в попытках хоть как-то остудить кипящие мысли, но у него не получается, у него ничего сегодня не получается, как надо. Чёрт возьми, ему срочно надо выпить.

    Отредактировано Noah Mills (2020-12-07 21:30:58)

    +1

    13

    Это его прощание самое болезненное, самое тихое, самое незабываемое. Вир льнет в подушкам, потому что там все еще есть тепло, там все еще остается часть чего-то из прошлого, часть чего-то что он хотел бы сохранить. Он не может, просто не может заставить себя остановиться.

    Вот и все, игрушка сломана. Предел достигнут.
    Что с ним будет потом? Как он будет работать? Как он будет показывать себя? Как он сможет показывать себя, зная, наверняка зная, насколько он уродлив, потрескан, потаскан, насколько он сломан. Как он может выманивать, как он может звать, как он может быть - если его нет.

    Вир плачет, крупные слезинки скатываются по лицу, он глотает воздух, слова, обещания. Он плачет, скрывая за всем этим собственные трещины, собственное уродство, которое Ноа уже видит. Которое он видел тогда. Которое он уже не терпит.

    Он знает почему остался один. Он знает, почему ускользнул в тень, почему принял эту свободу, почему поверил в нее, почему сделал такой выбор и почему перебрался сюда. Он уже тогда знал, что он сломан, просто он думал что здесь его восстановят. Новая штукатурка, новые требования, новые наряды, крикливые, красивые одежды, макияж, он справился бы.

    Если бы не Ноа.

    Ноа, которые так бережно снимает ленты, растирает места, где они касались кожи, совершенно не желает оставлять следов на нем. Вир почти смеется, но слезы все еще мешают, слезы и дикое желание что-либо разбить, разнести все это в клочья, исчезнуть. Вместо этого он жмется к простыням, пытаясь стать меньше, пытаясь уйти, исчезнуть.

    Зачем он здесь?

    - Зачем? - Зачем Ноа помогает? Зачем вытирает его? Зачем надевает одежду? Зачем ему сломанный мальчик, когда в округе пруд пруди других.

    Зачем?
    Зачем он снова надевает на него этот костюм? Пытки не кончены? Пытки еще будут продолжаться? Он еще не все показал? Не все разбил? Не все изувечил? Вир трясется и цепляется пальцами за плечи, пытаясь не стучать зубами и перебирая ногами как учили. мелко-мелко, глаза опущены в пол и никто не видит, как из катятся слезинки, как они падают на пол, растекаясь там в кляксы.
    Никто не видит, как самый дорогой экспонат просто разлетается на куски.

    Было бы здорово называть все своими именами, было бы хорошо не болеть. Он впервые думает о том, что было бы хорошо не болеть. Впервые, как потерял родителей и его лишили права на близкое и теплое.
    Куртка Ноа все равно слишком широка для него, он кутается в нее конечно же, цепляется пальцами, пытается решить для себя как успокоиться, как прекратить рассыпаться. Как снова стать цельным.

    Но Аппартаменты все теже.
    Они оба тоже.
    Он жил здесь когда-то, когда-то тут были его вещи, выкинули наверное. Когда-то тут была фотография, ее тоже больше нет, наверное, тоже в мусоре.
    Вир собирает себя по чуть-чуть, из мусора, из осколков, из свободы, которую не знает как применить. Когда-то тут было чуть теплее, когда-то работала котельная, и служанка готовила восхитительные варианты пирожных, а теперь?

    Он не смотрит по сторонам, кто он тут?
    Зачем он тут?
    Почему он все еще не ушел? Не уходит?

    - Почему? - Это первое что он спрашивает, охрипшим от слез голосом, он спрашивает. - Почему? Почему ты оставил меня? Почему ты забрал меня? Почему?
    И ему жаль, что ваза династии Мин, которую подарил мистер Ли когда-то, стоит так далеко от него.

    +1

    14

    Холодная вода не помогает. Не остужает горячую голову, не приводит в порядок мечущиеся в лихорадке мысли, а лишь затекает ледяными каплями за ворот, добавляя тревоги. Ноа пытается вытереть голову кухонным полотенцем - благо же волосы у него острижены достаточно коротко, чтобы прекратить этот ледяной кошмар на собственной голове, когда слышит шаги, замечает Вира, который не стал дожидаться его, не стал оставаться в одиночку в холодной постели, и, похоже, хоть немного да пришел в чувство в этом пустом и необжитом доме.

    Возможно, позже Ноа стоит объясниться. Стоит рассказать о том, что от многих вещей пришлось избавиться, потому что смотреть на них каждый день было слишком больно. Некоторые были сломаны в парочке нападений на его логово. Но по большей части Ноа просто нещадно избавлялся от всего, что вызывало эмоциональный отклик: растения, фотографии, картины, даже штор почти не осталось. И постельное бельё даже после химчистки было выброшено на помойку. Возможно, это доведёт Вира до ярости ещё раз?.. Ноа всё ещё усердно трёт волосы полотенцем, пытаясь промокнуть то и дело стекающую по шее влагу.
    Холодно, гадко, не по себе.
    И вопросами Вир бьёт поддых.
    Ноа сшибает с ног формулировкой "оставил". Вот значит как мальчик воспринял его подарок, его предложение решать за себя самостоятельно? Ноа морщится, трёт пальцами виски и переносицу, от всего этого начинает болеть голова, и ему всё ещё зверски хочется выпить, чтобы мысли хоть немного прояснились, чтобы внутри перестала колотиться паника.

    - Ты плакал. Впервые на моей памяти ты так плакал, а я знаю тебя целых четыре года, немалый промежуток учитывая твой возраст, - качает головой Ноа.

    Он оставляет свои волосы в покое, полотенце висит на шее, и Ноа наклоняется, доставая из шкафчика непочатый бутыль виски.

    - Я не мог оставить тебя там, в таком состоянии, - Ноа морщится, он глотает обидные слова - "на витрине", он по-прежнему не готов произнести их вслух, грязные, болезненные, обидные. Правдивые.

    Да и в любом другом месте. Вир, должно быть, забыл, как начинался их вечер? С предложения вернуться на любых условиях, это почти заверения в любви на языке Ноа, всё это было отвергнуто свысока с насмешкой, почти глумливо, Вир слишком хорошо умел показывать, кто из них на поводке, демонстрировать расстановку сил, расставлять все точки.. Ноа был не против, в игре это было почти афродизиаком. Но у даже у него есть свои пределы терпения.
    Он вздыхает и таки наливает виски в бокал на два пальца, опрокидывая залпом. Пойло обжигает горло и пищевод, проливается огнём в желудок и растекается по всему телу теплом, кажется, мгновенно. Мысли не особо проясняются, нет, на это Ноа напрасно надеялся, но пульсация в висках стихает, и уровень паники тоже потихоньку гаснет, тонет в этом обволакивающем тепле.
    Дышать становится немного легче.
    Ноа вспоминае, о чём думал долгими днями напролёт, когда не видел Вира. Когда не слышал его голоса. Когда пытался не вспоминать о нём - в эти дни он скучал по его безмолвному присутствию больше остальных.

    - Я тебя не оставил. Это лишь твой угол зрения. Мне мало знать, что я выбираю тебя. Я хочу быть уверен, что это взаимно. Конституция страны, в которой мы живём, предполагает свободу воли и выбора, и я полностью согласен с таким устройством общества. Но став свободным, ты решил, что я тебе больше не нужен, и ушел в Розу. Я правда всё понимаю, Вир. Без шуток, всё. Не надо никак это комментировать... Просто ответь на один вопрос: ты бы ушел из этого дома, если бы он был и твоим тоже? Документально, подтверждённо, юридически. Твоя собственность. И ты мог бы менять его облик в угоду своему вкусу, своим пожеланиям, обустраивать. Ты бы тоже хотел отсюда уйти?

    Отредактировано Noah Mills (2020-12-08 20:58:57)

    +1

    15

    Он в любом случае ничего тут не трогает, тут больше нет ничего его. Нет ни клочка, ни ткани, которые напоминали бы о тех временах. Вир вздыхает, захлебывается собственной истерикой, но старательно вздыхает через нее, через ком в горле, через слезы. Ему нужно успокоится, ничего не происходит.

    Ничего не происходит.
    Ровным счетом ничего не происходит. Ему показывают его истинное место, то самое, которое он заслужил. Он больше не подарок босса. он больше не украшение, он больше не кукла, призванная привлекать внимание, он больше никто и здесь его никогда не было.
    Больно ли это?
    Наверное да.
    Он вздыхает еще раз, утирает слезы рукавами куртки и замирает в своей боли, впитывает ее, окунается в нее с головой. Иначе не будет, иначе он больше не сможет, иначе он больше не просуществует. Если перерождение - это так больно, значит это оно.

    Вир знает что он не человек, какое-то время уже знает что он не человек. И этот нечеловек внутри него зовет его, плачет, призывает, обнимает ночами, гладит по голове, рассказывает самые сладкие вещи, просит участия, просит магии, просит чтобы он прекратил собственную агонию.

    Он даже больше не может сказать “нет” этому нечеловеку внутри, потому что тот, ради кого он оставался, ради кого он готовился, приход кого ожидал, больше не придет. Это прощание.

    - И правда, прошло четыре года. - Он смотрит вокруг так, как будто эта цифра удивляет его самого. - Ты никогда не просил моих слез, наверное поэтому?
    “Или потому что мне никогда не было так больно рядом с тобой?” - А теперь все поменялось не так ли. Ты прощаешься? Это показательно? - Он обводит рукой пустой дом, в котором его нет и смотрит на Ноа, который отчаянно пытается напиться, видимо, тоже должен что-то еще сказать.

    Вир чувствует себя здесь не в своей тарелке, он хочет в Розу, он хочет в знакомые места, он хочет туда, где ему больше не причинят боли. Где он сможет собраться, где он сможет все в себе переставить так, чтобы больше никого не пустить, ему больше не нужно никого внутри, ему больше не нужно привязанности.
    И кто-то в глубине души честно его спрашивает, а знает ли он что это? Что такое привязанность? Любовь? Желание? Знает ли он на самом деле что это? Или только слова.
    Всегда только слова.
    - Ты знаешь как я рос? Хотя нет, это никогда не было никому интересно, но это ведь твое прощание не так ли? Твой способ показать, что меня нет даже здесь, в доме, где я раньше был, - Вир смотрит вокруг, потерянный и грустный, но продолжает. - У меня не было никого, только учителя, они учили меня ходить правильно, держать голову, заплетать сложные прически, наносить макияж, заботится о своем теле, закутывать его в кимоно. Они учили меня правильно и скромно улыбаться, опускать глаза в пол, быть незаметным, быть необходимым, быть тихим. Они учили меня правильно подать руку, показать чего я хочу жестом, показать чего я не хочу - тоже жестом. Они подготовили из меня гейшу, которая может больше, гораздо больше чем было рассчитано изначально. Я не шлюха и не мальчик на выставке, которого может позволить себе любой, я даже не всегда участвую в акте, достаточно подготовить, достаточно разогреть и смотреть как кто-то другой занимается всей работой. Я стою так дорого, что ты не можешь себе меня позволить, потому что таких как я больше нет.

    Вир усмехается, горько и больно. Ему еще есть что рассказать и про обучение, и про боль, и про то, как его учили принимать мужчину в себя, насколько это было неприятно, насколько неудобный был фаллос, насколько было смешно в процессе. В его жизни были свои взлеты и падения, но ни одно падение не было таким оглушительным, как это.

    - Тебе подарили меня как высшее благо, для того чтобы ты заботился обо мне, чтобы ты предоставил мне все, что я захочу, не только секс, нет. Тебе сделали великий подарок, воспитанный, вышколенный, заоблачно дорогой подарок. - Вир сглатывает. - И в ответ ты отказался от подарка, подарил ему свободу. Свободу для человека, у которого ее никогда не было. Свободу для того, кто умел быть только подарком.

    - Я бы никогда отсюда не ушел, если бы ты попросил оставаться. - Он слабо улыбнулся. - Верни меня туда, где мое место Ноа. Верни меня туда, где я нужен, пожалуйста. Мне тяжело находиться в месте, где меня больше нет, это слишком. Просто слишком. Достаточно было бы просто попрощаться, я бы понял.

    +1

    16

    Ноа знал, как он рос. Откуда Ли брал маленьких детей, как ломал им психику для того, чтобы продавать в дальнейшем, или оставлять поближе для своих нужд, как оставил Вира. Ещё одной из причин, почему Ноа так долго приходилось держать контакт с китайцами, была необходимость раскрытия сети работорговли, через которую молодых китайских девочек и мальчиков, да и не только китайских, поставляли в Великобританию для утех высокопоставленных особ при деньгах. Поэтому да, Ноа знал, как всё это происходило, читал рапорты с отчётами жертв, и никогда, никогда не спрашивал об этом Вира, потому что это должно было быть очень больно. Это сделало его таким, как он есть - глубоко  убеждённым в собственной неодушевлённости, в своём статусе не человека, нет, вещи. Элитарной, эксклюзивной, стоимостью в сумму с астрономическим количеством нулей.
    Но всего лишь вещи.
    И Ноа не понимает, как этот мальчик может быть по-прежнему исполнен такого уважения к тому, кто с ним это сделал, кто вырастил его, умело подрезая ветви, как бонсай под стеклянным колпаком. С ограниченным количеством возможностей, потребностей. С крайне ограниченным запасом воздуха.
    Ноа качает головой. Он Ли искренне ненавидит и надеется что тот никогда не выйдет из тюрьмы, и что его не экстрадируют, не обменяют на кого-нибудь ещё. По правде говоря, он бы с удовольствием убил этого подонка голыми руками.

    - Думаешь, господин Ли подарил бы мне, как высшее благо, одну из своих китайских девочек? Мне, чужаку, ты не задумывался о том, почему он подарил именно тебя? Мы оба для них чужие, Вир, азиаты - расисты, особенно те, что живут в Европе. Он подарил тебя человеку, которого толком не знал, которого считал полным идиотом, избалованным мешком с деньгами, просто унаследовавшему отцовский бизнес. За моей спиной они смеялись надо мной и называли глупцом, это не мои домыслы, Вир, это результаты прослушки. И тебя, единственного в своём роде и уникального, они вручили такому кретину без царя в голове, продажному подонку, который мог бы сделать с тобой что-то страшное, перепродать, застрелить? Нет, Вир, это было не высшее благо, это была взятка, это был великолепный, лучший, наверное, способ, меня отвлечь, чтобы через доступы и компании отца продолжать делать свой нелегальный бизнес. Оружие, наркотики, рабы, информация, знаешь, сколько это приносит денег?..

    Много. Очень много, даже слишком много, чтобы вырастить гораздо больше таких мальчиков, как Вир, одевать их в шелка и закалывать волосы золотыми иглами.
    Ноа переводит дыхание. Он будет проклинать себя за собственные слова, за то, что наконец-то говорит всё то, о чём они так долго молчали. Но сейчас у них вечер откровенности, впервые за четыре года, странный вечер, и непрерывное биение пульса в висках.

    - ... Приносило. И когда всё наконец-то закончилось, когда я больше не обязан был носить маску шалопая перед ними, мне очень захотелось, чтобы ты тоже открыл глаза шире. Чтобы ты остался со мной по собственной воле, а не по приказу, Вир. Потому что меньше всего мне хотелось быть просто ещё одним человеком, который тебя принуждает.

    А теперь что? Всё равно обидел, Ноа понимает это, но эти два года уныния и упадка, два года визитов в Розу, жизни в Розе, они на совести их обоих. Он не мог просто приказать ему остаться тогда. А любые просьбы для мальчика от господина Ли приравнивались к приказу и выполнялись беспрекословно.

    - Ты думаешь, тут нет только твоих следов пребывания? Нет твоих фото, мебели? Оглянись. Здесь никого нет. Я не могу предложить тебе снова быть собственностью. Я никогда не стану тебя вынуждать и приказывать если это не будет обоюдной игрой. Я знаю только один способ, как сделать так, чтобы ты снова стал моим. Выходи за меня. Тогда всё будет взаимно: и я стану твоим, а этот дом - нашим.

    Сердце стучит, как бешеное. Сколько он это обдумывал? Сколько проверок Вира после этого будет на работе? Какие шутки о нём будут шутить коллеги? Сколько он планировал, фантазировал, как всё может быть? И - курам на смех - у него до сих пор нет кольца.

    Отредактировано Noah Mills (2020-12-09 16:04:02)

    +1

    17

    Вир так и стоял посреди пустого помещения в куртке, которая ему не принадлежала, рядом с мужчиной, которому он не принадлежал, в доме, который ему не принадлежал. Стоял и думал о том, что когда-то очень давно видимо сделал выбор, сделал тот наклон головы, который показывает тебя. Сделал тот жест рукой, который выдает в тебе что-то гипнотическое, что-то привлекательное, что-то притягательное.
    Если он сделал выбор - значит он сам ошибся и сам виноват, не так ли? Если он сделал выбор?

    Вир не помнит выбора. Вир не помнит ничего, кроме наставников, кроме старух, которые улыбались даже беззубые, самые искусные из гейш по сей день. Он не помнит ничего кроме их наставлений, кроме их шепота, кроме их восхищения.
    Он никогда не был порицаем, не был обделен восхищением или комплиментами. Он никогда не был тем предметом, которого стесняются, которого выставляют на показ, чтобы обеднить себя, чтобы опозорить себя. Он всегда был лучшим, он всегда скользил среди шелков, подарков, богатых украшений, рук в кольцах, за которые можно купить мир. Он скользил в мире, где если бы им не восхищались - он был бы мертв.

    Поэтому он слушает Ноа, слушает и его слова режут его без ножа. Режут так глубоко, куда не добирались ни одни слова до этого. Они режут его, калечат, делают его уродливым, делают его поношенным, израсходованным, делают его шлюхой, которой он и должен был быть не так ли?
    Эти слова уничтожают в нем то красивое, что вырастили в нем дамы. Эти слова убивают в нем то, чему его учили. Эти слова говорят ему, что он был просто шлюхой, которую отдали, которую использовали, которую выбросили потом.

    Вир задыхается.
    Он хватает воздух ртом, и вот он, где-то тут он должен быть, воздух. Он глотает снова и снова, хрипит, пытаясь перестать это делать и паникует только больше, царапая горло пальцами, оставляя на нем кровавые разводы. Да и не стоит думать об этом сейчас, когда он останется один, когда у него будет шанс оставаться в одиночестве, он разрисует эту красоту ровно так, так она того достойна.

    А пока он просто делает первый вдох, через больное горло, через испуг, через слова, которые уничтожили его. Он делает вдох и закрывает глаза. Его любовь, его восхищение, его самопринятие, его воспитание, его положение - пустота, пшик.

    И кто бы мог подумать, что человек, которого он полюбит, сделает это с ним.
    Сделает это с ним.
    Уничтожит.
    И он пока не знает как пойти дальше, куда пойти, как собраться. Он слушает, слушает дальше, про свободу слушает, про принуждение, про то, что он хотел как лучше. Он правда все это слушает. Но не слышит главного.

    “Нужен”
    “Ты мне был нужен”
    Столько красивых слов, столько бравады, столько правды, столько ран, чтобы не сказать ничего. Он готов уходить. Ему больше здесь нечего делать, у него теперь есть идея в голове, которая его не отпускает, идея, привести внешний вид к внутреннему, разрушенному, израненному.
    Кому понадобиться цветок, который уже увял не так ли.
    - Стал твоим? Нашим? - Он медленно двигается в сторону Ноа, хотя должен бежать от него, должен уйти от него, должен ускользнуть из этого дома, мира. - Ты хочешь все это, после того что сказал? После того, как сказал, что я был для тебя отбросом? Не самым лучшим из подарков, а просто каким-то отбросом, так? И ты хочешь? Хочешь оставить меня себе? Насовсем?

    Вир подобрался к Ноа так близко, что чувствует запах виски и смотрит, пытаясь найти что-то в глазах, в поведении, в ощущении - что-то какое-то противоречие.

    - И если я скажу да? Это будет правдой?

    +1

    18

    Ноа и не ждёт, что его слова как-то помогут, что его слова окажутся хоть сколь-нибудь приятными или утешительными. Это горькая пилюля, это жизнь, в конце концов, которую он жил, это происходящее с его колокольни и это отнюдь не та идиллистическая картина, которую Вир сложил в голове об их знакомстве.

    Знал ли он, что Ноа был в ужасе, когда ему подарили человека? Насколько это противоречило его принципам, и сколько раз он думал, что соскочить нужно прямо сейчас.
    И нет, он нихрена не втянулся, ему просто дьявольски повезло, что этим человеком оказался именно Вир.

    Дело было не в отточенных движениях, наклонах головы, модулируемом голосе, так Ноа думал, дело было не в мастерстве. С Виром можно было просто молчать, и ничего не делать, и это было приятно и спокойно. Они подходили друг другу на энергетическом уровне, это было что-то большее, чем договорённость, чем секс, чем влюблённость, которая проходит через какое-то время без следа. Это была совершенно своя химия, своя магия из прикосновений, чужого дыхания, звуков голоса. Возможно, Ноа бы мог посчитать, что его очаровали, загипнотизировали, но всё это не проходило уже долгое время, сложно было не признать: вот оно, то самое, настоящее, только протяни руку, возьми и не отпускай.

    Он бы и не отпустил. Если бы всё не было так катастрофически неправильно.

    Вир подходит очень близко, и Ноа протягивает к нему руку, поправляя воротник провисшей куртки, касаясь костяшками пальцев шеи, щеки. Ему интересно, когда-то его мальчик сможет перешагнуть через произошедшее? Перестать считать себя частью семьи, которая вовсе семьёй и не была? Что нужно для этого сделать?..

    - То, что с тобой делали плохие вещи, вовсе не делает плохим тебя. Нет, не торопись злиться. Послушай меня, пожалуйста - это просьба. То, чему ты научился - это не плохо и не грязно. То, каким ты стал - тем более, это чудо, это исключение из исключений, чёрт возьми, как у тебя при всём этом получилось остаться таким, каким ты есть.

    Ноа усмехается, поправляя волосы Вира, в них по-прежнему остатки, ошмётки былого вечера, кусочек стебля цветка, пара листьев. Ноа аккуратно вытаскивает их, отбрасывая в сторону. Даже после всего, после жизни с кланом Ли, после Розы, Вир умеет выглядеть потрясающе невинным и чистым, как сейчас, таким искренним в своих чувствах, незамутненным, не травмированным, словно то, как его растили, стало безупречной, естественной канвой для его характера. Может, так было и на самом деле, потому что Ноа верит в эту искренность и верит в то, что сейчас Вир с ним честен.

    - Ты мой самый лучший подарок, самый лучший из возможных и невозможных, - Ноа переходит на шепот, потому что говорить об этом вслух для него всё ещё дико странно. - Но это такая маленькая, крохотная грань наших отношений, тебя. Ты не только подарок, ты человек, личность, у тебя есть предпочтения, вкусы, повадки, не продиктованные воспитанием. Ты ненавидишь аттракционы и тебе не нравятся кошки, потому что они тоже хотят, чтобы их любили больше всех. Ты обожаешь фотографироваться, тебя можно подкупить свежим шоколадным пирожным, ты очень любишь поспать, а ещё по утрам с тобой лучше даже не пытаться разговаривать. И я хочу всё это, я хочу тебя, который больше не будет ничего мне должен, ни мне, ни тем, кто его вырастил, я хочу, чтобы ты был здесь, со мной, ради себя, - Ноа вздыхает, отводя руку в сторону, возможно,  всё это напрасно, возможно, они снова не поймут друг друга, но он хотя бы попытался.  - И если после всего ты скажешь "да".. Будет ли это правдой, знать только тебе.

    Отредактировано Noah Mills (2020-12-10 13:22:07)

    +1

    19

    В нем сейчас столько противоречий, в нем сейчас столько всего странного, дикого, болезненно, что Вир не знает как выцарапать это из себя, как убрать, как снова стать чистым, как прекратить по кругу сравнивать себя с теми, с кем нельзя. С кем он не должен себя сравнивать. Как? Как перестать? Если теперь в голове все эти картинки, прикосновения, подарки, ночи, улыбки.

    Если в голове теперь полный бардак и Ноа. Во всем этом всегда есть Ноа, готовый разбить его еще чуть-чуть, готовый еще немного его поранить, готовый его уничтожить. За что? Зачем? Он всего лишь еще один человек, он даже не подарок.
    Вир сглатывает новые слезы. Он даже не подарок. Кто он? ТОгда что он был? Чем он был? Зачем он был?
    Он не может, просто не может больше плакать, не может больше выдерживать этот груз, он больше не хочет. Он почти сломан, почти закончен, в нем остаются шарниры для ног и рук, чтобы что-то с ними делать. Но он даже не помнит как двигать руками, не то чтобы обнять кого-то.

    Он так и стоит близком к человеку, который подобрался к нему, который сделал его, который был с ним. Он так и стоит, не зная, почему он все еще здесь, почему он все еще не может быть где-то в другом месте, где можно рассыпаться, осесть на пол и больше никогда не вставать.

    - Плохие вещи? - Он бездумно повторяет, как заведенная кукла, слишком поломанный чтобы думать, чтобы мыслить. - Не значит что плохой я. Хорошо.
    Он повторяет это в голове, снова и снова, испытывая новый виток желания снять с себя кожу, очиститься. Кто-то приходит в мир чистым, кто-то весь мир делает чистым, а кто-то как он, однажды вступив не туда, больше не может очиститься.

    Старушки в его голове хохочут над ним, кивая друг другу, разевая беззубые рты. Они смеются над ним, потому что он уже ошибся, он уже оступился, он должен был быть гейшей, он должен был не принадлежать никому. Он должен был выступать украшением дома, украшением праздника, незаметной тенью, которая то и дело подает напиток и поправляет веер.
    Он уже оступился.

    Он захотел принадлежать одному человеку.
    Он так хотел этого, что ошибался снова и снова, забыв все, чему его научили, забыв все науки, забыв все законы, забыв последнее, что он выбрал для себя. Вир слабо улыбается, подаваясь ближе к руке, которая однажды убьет его. Он ошибся, когда захотел оставаться здесь, рядом с Ноа.

    Но сколько еще он заплатит за это?

    - Я хотел тебя, когда мне нельзя было тебя хотеть. Я должен был оставаться нейтральным, я должен был подчиняться установленным правилам, я должен был быть украшением, дополнением, изысканным компаньоном, слишком ярвким, привлекающим внимание к себе и отвлекающим от тебя. Я должен был быть всем тем, чем я в итоге не смог стать. Не смог и ты отказался от меня, не так ли? Когда я провалился? Ты отказался от меня и вот я здесь, снова, не идеальный, грязный, запятнанный, сломанный и уже не изысканный цветок, не яркая бабочка, не кукла, которую можно выставить на витрину. - Вир усмехается и цепляется за руки Ноа, цепляется так, как будто в последний раз, как будто больше вариантов не будет. - И если я скажу тебе “да”, это сделает так, что я получу тебя? Да? Несмотря на то, что я не он, больше не он, не тот кого ты когда-то узнал. Да?

    +1

    20

    Что именно привело их сюда, в его пустынный и необжитый дом, с этими беседами? Что именно заставало их наконец-то заговорить вместо того, чтобы как обычно, уютно и привычно отыгрывать роли, Ноа правда не знает, для него это неотслеживаемый алгоритм, что-то просто произошло, что-то поменялось, что-то сломалось, возможно, это был эффект накопления, и вся лавина, весь ворох снега из недосказанности, лицемерия и лжи, которым они прикрывались друг от друга, наконец-то рухнул? Это было больно - безусловно, это доводило до слёз Вира, что само по себе необычно, это заставляло сердце Ноа биться чаще. Это было немного страшно и Ноа не хотел, чтобы это повторялось часто. По правде говоря, он не хотел бы, чтобы такой накал страстей, с таким оттенком, с таким лейтмотивом и основной нотой, не повторялся больше никогда.
    Но это было необходимо для них сейчас.
    У Ноа было такое чувство, будто у него в руках нож с тонким лезвием, тонким и гибким, который идеально подходит для свежевания туш. И этим ножом он снимает кожу и с себя, и с Вира, оставляя их друг перед друга чистыми, подлинными. И кровоточащими.

    Это так больно и так красиво, наконец-то ни один из них не имеет возможность солгать.

    - Мой маленький, мой самый милый, самый хороший и чудесный Вир. Я отказался от тебя не потому, что ты не смог. Не из-за тебя. А потому, что тебя мне подарили, а я был воспитан в совсем других ценностях, где человека дарить нельзя, как объект, обладающий собственной волей, собственным характером и желанием. Для меня было противоестественно принимать тебя в подарок, - Ноа вздыхает и снова касается чужого плеча. что это, попытка в полу-объятия? Пока решение ещё не принято. А он ведь так собирался не давить на мальчика, не влиять на его решение не прикосновениями, ни словами. Ноа больше всего на свете хочет услышать, чего Вир по-настоящему хочет. Ноа больше жизни хочет узнать, что Вир хочет именно его. - Поэтому я отказался не от тебя, а от самого факта подарка. Я сказал, что ты теперь свободен, и ты был свободен выбирать, где останешься, и если бы ты остался у меня, я был бы счастлив, но нам обоим нужен был этот путь, верно? Мне, тебе.. Наверное, нужен. Иначе всё казалось бы слишком простым.

    И всё же Ноа кажется, он по-прежнему не слишком доходчиво объясняет. Или же Вир не слишком понимает, о чём они говорят сейчас, кто он на самом деле, и какая у него власть есть над людьми. Ноа именно сейчас кажется, он вдруг понимает, что в Розу его мальчик пошел не в отместку, нет. Вир просто не знал, куда идти, куда применять свои навыки. Потому сейчас Ноа, тихо вздохнув, берёт его за руку, и уводит в гостиную, просто потому, что там есть полноростовое зеркало. Ноа приводит его к этому зеркалу и обнимает со спины, сцепляет пальцы пониже ребёр Вира, блуждает ладонями в стороны, оглаживает его плечи, локти...

    - Ты видишь здесь, кто - идеальный фон и украшение, дополнение? Кто выглядит ярче? - Ноа мягко обнимает Вира за плечи, сжимает их ладонями и прижимается губами к чужому виску, торопливо, пожалуй, слишком, пытаясь урвать чуть больше, прикоснуться губами к ушной раковине, прихватить губами мягкую мочку уха, поцеловать, задержав дыхание, и выдохнуть -в бледную прохладную шею.

    В зеркале и так всё видно, кто из них - бледное отражение с тёмными кругами под глазами, а кто выглядит куда более поразительно. Вир белокожий, темноволосый, голубоглазый, всегда гладко выбритый, с такими потрясающими скулами, с таким призывно пухлым ртом, пухлым но не слишком. Если бы кто-то хотел прятать его за своей харизмой, потребовалось бы её очень много - харизмы, чёрт возьми, потому Ноа сейчас усмехается, довольно широко, немного мрачно, разводит руки Вира в стороны и обхватывает его своими под грудь, вот такие объятия - Ноа гладит его живот и целует в ухо, глядя в зеркало, это выглядит чертовски сексуально.

    - Посмотри на себя, мой милый, мой хороший Вир, ты достоин большего, чем быть просто чьей-то тенью, ты можешь куда больше. И я люблю тебя именно такого, а не покорную, молчаливую куклу.

    "Потому что кукла предсказуема, а ты - нет".

    Почему-то Ноа чувствует себя так, будто сам себе дал пощечину.

    +1

    21

    Воспитание-воспитание-воспитание, все упирается в это проклятое слово, которое ничего не значит на самом деле. И Вир знает, что не значит, потому что можно обойти, можно сделать иначе, можно получить то, что ты хочешь разными путями.
    Его научили одному из путей, но их тысячи не так ли? Тысячи путей, когда ты получаешь то, что ты хочешь, когда ты поднимаешься по лестнице все выше и выше, напрямую к богу, получая раз за разом блага, которые хотел бы. И ты идешь это восхождение, босой и оборванный и счастливый.

    Он знает про воспитание все и знает, что Ноа лжет сам себе. Что он не захотел, что он не был готов, что он решил что так будет правильно и люди подумают… Вир скрипит зубами, люди подумают, посмеют подумать, посмеют смотреть, посмеют судить и это затронет. Затронет Ноа, не Вира.

    Вот что он слышит в причинах и прикрывает глаза. Слез больше нет, удушья больше нет, только красные полосы на шее, но они пройдут, когда отек сойдет они пройдут, он всегда сможет их подкрасить, если на то пошло, если необходимо будет он сведет их другими способами.

    Но он так и не услышал “да” на свой вопрос. Не услышал то, ради чего сюда пришел, не получил то, чего хотел больше всего, к чему шел два года, чего добивался, до чего добирался. Не просто было влюбиться, так сложно оказалось прикасаться к человеку, потому что ты хочешь сам, а не потому что так надо. Так сложно оказалось улыбаться ему просто так, потому что он смешной, а не потому что это уместно и это порадует его. Вир сделал столько нарушений ради него и для чего…

    Для чего?
    Если бы мистер Ли спросил, он бы даже не смог ответить. Гайдзин выбросил его из дома, как только подошло время, как только он больше не был удобнее, как только он стал просто шлюхой в доме честного человека. И Вир снова и снова вздрагивает от этих мыслей, но послушно идет следом, к зеркалу, в которое не хочет смотреться.

    Да, он видит там свое бледное изможденное лицо, потекли слез на шеках, красные полосы, общее уродство, с которым он будет разбираться потом. Когда ему дадут ответ или дадут возможность уползти в угол. Он сможет, он справится.
    Вместо себя он смотрит на Ноа, как он осел, каким спокойным он выглядит сейчас, как обнимает, прижимает к себе. Мог бы это быть его ответ? Мог бы быть это его возможный и единственный ответ? Справился бы он с ним? Вир? Справился бы?

    Он видит не только Ноа, не так ли. Он видит там рыцаря, кого-то, кто давным давно поклялся защищать земли Артура, того, кто давным давно должен был его убить. Вир закрывает глаза и выдыхает.

    - Ты ведь знаешь что не важно что из нас дополнение, не важно кто для чего создан и воспитан, не важно, что будет завтра, не важно что было вчера. Ты будешь моим, если я скажу “да”? Окончательно моим? Мне не нужно будет делить тебя? Мне не нужно будет ждать тебя в Розе или еще где, гадая придешь ты или нет? Я буду здесь не так ли? Я буду твоим тоже? Да? Скажи мне?

    Вир обнимает руки, обнимающие его. Его многому научили, не только как дарить удовольствие, не только как заманивать в свои сети, не только быть послушной куклой, его учили получать то, что он хочет, когда он хочет.
    - Так твой ответ - “да”? Ты будешь моим?

    +1

    22

    - Я много работаю, Вир, в этом ничего не поменялось, - хмурится Ноа, - иногда мне приходится уехать по работе из города на несколько дней, и тебе всё равно придётся меня ждать, здесь или где-то ещё, если ты этого, конечно захочешь.

    Стоя перед зеркалом и обнимая человека, которого он любит, Ноа почему-то чувствует себя проигравшим и не уверенным больше ни в чём. Проигравшим - потому что в какой-то момент его снова охватывает странное чувство, что они играют в игры, и что всё, о чём он думал, чем рисковал, что планировал, всего лишь часть чьего-то замысла.

    Ноа смотрит в глаза Вира в отражении зеркала, из-за покрасневших от слёз белков и век они смотрятся поразительно яркими, два драгоценных кристалла, способные вытянуть из него душу. Дело даже не в Вире и не в том, каким чудесным, волшебным образом сплетаются в этом мальчике искренность и змеиное лицемерие.

    Дело в том, что Ноа ещё никогда ни перед кем так не открывался, и сейчас, когда к нему ещё остаются какие-то вопросы, когда он должен снова, в который раз подтверждать свою уверенность и своё решение, он чувствует себя уставшим. Выпотрошенным самолично, и всё равно этого недостаточно, его честности и его сердца, вытащенного из груди и протянутого в руках к Виру, этого слишком мало, нужно ещё одно "да", ещё бесконечное количество "да". Из курса психологии он помнит, что дети, которых не любили, во взрослом возрасте могут быть особенно жестоки, требуя бесконечные подтверждения, пробуя чужую привязанность на зуб, исследуя границы дозволенного в своей манере.

    Ноа вдруг понимает, что это не будет повторением двухгодичной сказки, нет, это будет куда страннее, куда больнее, куда изощрённее, потому что вот он, прямо перед ним, настоящий Вир, выглядывает из тени одним глазом, неловко пока что, даже стыдливо. Вир, которого он так упорно доставал из его внутренней клетки, требовательный, жадный, и жаждущий получить всё за один раз, Вир, который потом наверняка захочет ещё больше.

    Ноа тихо вздыхает, зарывается носом в чужую макушку, прикрывает глаза, ему немного страшно, что он любит именно его - не комфортного мальчика из Розы, который умеет всё, нет, он любит другого, жестокого и прячущегося в тени, того, с кем они так мало пока что знакомы. По спине проходит волна дрожи, горяче-ледяная, электризующая и колкая, на грани между страхом и таким потрясающе острым удовольствием предвкушения. Ноа ведь именно этого хотел, правда? Чтобы его снова ждали дома. Чтобы их встречи больше не ограничивались одной и той же комнатой и попытками делать вид, что ничего не было. Чтобы Вир смотрел на него с вызовом, чтобы он не намекал, не просил, опустив глаза, как учили, чтобы он держал голову прямо и требовал то, что ему принадлежит. Требовал его всего, с потрохами.

    Чтобы в выражении его лица появилось что-то гораздо большее, чем покорность или вежливость. Кто-то больший, кто-то другой.
    Теперь, когда это так близко, Ноа кажется, что он открывает шкатулку Пандоры. Знает, что делает, и не останавливается - он попросту не может остановиться.

    - Да, Вир, хотя ты и так не делил меня ни с кем, -  усмехается Ноа, обнимает Вира за плечи, его мальчик очень высокий, несмотря на телосложение, и всё же Ноа всё равно выше, поэтому особенно удобно обнимать его вот так, со спины, прижиматься губами к виску, понижая голос до шепота, чтобы это не было слишком громко. - Да, я стану твоим, и ты сможешь ждать меня, если захочешь этого, а можешь не ждать; я всё равно вернусь. Гадать будет больше не нужно. И ты станешь моим - а это значит, что ты больше не будешь принадлежать Розе, кому-либо ещё, потому и я не буду тебя больше ни с кем делить.

    Момент прощания в Розе кажется бесконечно далёким и чужим сейчас. Это ведь было с ними, верно? Это привело их сюда. Ноа думает о нём и ему кажется, что когда-то он пожалеет. Когда-то он захочет, чтобы то "нет" было окончательным, но будет поздно.
    Даже сейчас уже поздно.

    +1

    23

    Вир смотрит на них в зеркале, у него в глазах рябит от картинки, или от усталости, он столько плакал, он так горько прощался, он так не хотел расставаться насовсем. Он не хотел уходить, он не хотел исчезать раз за разом, а потом ожидать снова и снова, что все вернется, что Ноа вернется.

    Он смотрел в зеркало, на руки, которые его обнимали, сколько раз они прикасались к нему другими способами, сколько раз они гладили его кожу, искали местечки, которые сводили его с ума, сколько раз они были внутри него, сколько раз они были вместе? Сколько времени прошло?

    Это самое интимное, что у них было за это время.
    Это и вопрос, который так и витает между ними.

    Вир знает себя, знает, что если себя отпустить, что если дать себе волю, что если разрешить себе чуть-чуть откусить, он захочет всего. Он захочет Ноа себе насовсем, так ведь нельзя? Он ведь не в том мире, в котором можно не так ли? Ноа только что ему пояснил, что так не происходит? Но как же хочется, как нестерпимо хочется оставить его всего себе.

    Оставить, запечатлеть, вкусить до самого дна. Чтобы больше не уходил, чтобы всегда был, чтобы всегда был только его, ничей больше, никогда ничей больше. Вир вздыхает и гладит чужие руки, все еще покорный, все еще успокоенный, все еще человечный.
    - Я буду ждать тебя здесь не так ли? Смогу ждать тебя дома, где будет фотография, какие-то детали, твои и мои, где будет что-то общее, что-то наше? И постель? Не так ли? Постель тоже будет наша, та, на которой я смогу тебя ждать? - Вир смотрит в глаза Ноа, голодным взглядом смотрит, знает что не получит сегодня большего, но все еще хочет.

    Ему все еще мало рук, губ, прикосновений, обещаний. Ему все еще мало Ноа, нужно больше, гораздо больше, гораздо сильнее, нужно внутри, нужно добраться до кожи, провести ногтями по спине, обхватить за талию.

    Вир просто смотрит.

    - Тогда “да”, я выйду за тебя, я стану твоим, только твоим насовсем, как и ты моим, насовсем. - Вир улыбается, изученной улыбкой счастливого человека, который получил самое ценное из того, что мог получить.

    Он улыбается, потому что когда бы не случилась свадьба, когда бы не произошла дата, когда бы не появилось кольцо, Ноа будет его. Будет его собственным, его личным, только его и больше не уйдет, не исчезнет, не запаникует, не скажет прощай, не сломает его еще раз, не выбросит.

    Вир чувствует себя в тепле и уюте, слишко уставший, слишком голодный и не знающий с чего начинать праздновать и праздновать ли. Он растерянно смотрит на Ноа в зеркале. В квартире по прежнему пусто, по прежнему холодно, по прежнему нет никаких вещей Вира, по прежнему одиноко. Но они смогут это заполнить, они смогут это исправить.

    Он разворачивается в чужих руках, улыбаясь, несмотря на то, что снова хочется плакать. Улыбаясь и тянется вверх, целуя Ноа так, как хотелось все это время, жадно, жарко, с языком, с зубами, прижимаясь всем телом, наконец-то разрешая себе действовать наперед, не ожидая реакции партнера, не подстраиваясь, не выискивая скрытые мотивы, не подчиняясь.

    Он целует его. Потому что это спасибо.
    Потому что это начало.
    Потому что они больше не расстанутся.

    Отредактировано Vere Matthews (2020-12-15 19:47:26)

    +1


    Вы здесь » Легенды Камелота » Сыгранные эпизоды » [12.09.2020] Я на тебе как на войне