Как бы это странно не звучало, но Джим с самого утра сомневался, что в самом деле стоит проводить операцию, пожалуй, будь он на свободном выпасе, как раньше, то переиграл бы всё налету, особо не заморачиваясь на предмет а как же так, привычно доверяя собственной интуиции больше чем сухим цифрам и фактам. Но, увы и ах, теперь он был не сам себе господин и каждый шаг обдумывался на нескольких уровнях, обсуждался, обмусоливался и документировался, что в свою очередь усложняло процедуру отмены, да и людей было задействовано в разы больше. Картер уже и не помнил, когда был сам себе в поле воин, полагаясь только на себя - всё чаще вокруг были такие же отчаянные как он, а его без особых расшаркиваний назначили королём дурных вечеринок и с него же спрашивали за все провалы. Ну, точнее, в основном спрашивали с Ретта - Джим всё ещё был профессионалом в перекладывании ответственности и переводе стрелок, но вот от Батлера у него отвертеться не получалось. Батлера и осуждающего взгляда в паре с уточняющими вопросами.

Но это всё не так важно.

Сейчас было важно только то, что всё пошло не по плану. Простому такому, очевидному -  сложные схемы Джиму по-прежнему не нравились и он предпочитал работать по хорошо знакомым методикам отдела по борьбе с терроризмом. Особенно в ситуациях, когда нужно было освободить заложников или зачистить район. Зачем придумывать новое, если старое ещё работало?
Раньше по крайней мере.

Они должны были зайти и выйти - дел то на пять минут. Три оперативника с трёх сторон и он сам в качестве огневой поддержки, как обычно лежащий в траве и следящий за всем происходящим в прицел. По-хорошему Джим вообще плохо помнил как выглядит мир без перекрестия по центру, но он не жаловался - нет, конечно, нет. Ему нравилось оставаться не у дел, если всё складывалось, и пожинать плоды собственной сомнительной гениальности. Как и вполне устраивало включаться в игру, когда дела были плохи и парням нужна была помощь. В конце концов он сюда пришёл не для того, чтобы заработать себе имя, которое у него уже было, а просто чтобы хорошо делать вверенную ему работу. И чаще всего справлялся.
Но не сегодня.

Напряжённые голоса в наушнике докладывали о происходящем отвратительно быстро - время никогда не было на его стороне. Джим принимал решения, отдавал приказы, в конце концов бросил своё гнездо юного орнитолога и свалился с очередной крыши в эпицентр событий, пытаясь предотвратить неизбежное. Спойлер: ничего у него не получилось.
Это было обидно. Особенно Джима бесило, что ему не удалось переиграть и уничтожить неизвестного противника, кажется, пытающегося закосплеить их отдел (из-за них Джим смотрелся особенно подозрительно на складе в своём прикиде стильного гопника) прикрыв заложника - ему не хватило какой-то секунды, чтобы прикрыть испуганного парнишку щитом и закончить на этом разговор. Выстрел, поставивший жирную такую кляксу на их простенькой по сути операции, окончательно выдернул все предохранители в голове Картера, развязывая ему руки и давая отмашку на бесчинства в лучших традициях карателя из местной подворотни со всеми вытекающими, но удовлетворения ему маленькие победы не принесли.

Потому что он хотел большую, а его её лишили. Поставили под вопрос его профессионализм, создали лишней головной боли, убили человека в конце концов, да ещё и по морде дали пару раз, изрядно подпортив товарный вид. Нет, он, конечно, отомстил за своё прекрасное лицо в лучших традициях своей безжалостности к условно плохим парням (условно исключительно потому что он сам со скрипом проходил кастинг на роль хорошего), не жалея ни пуль, ни чужих костей, но это всё не то.

И, кажется, он даже знал, кто был виноват во всём этом переполохе.
И собственная догадка злила его даже больше, чем провал.

- Это что моя футболка? - Джим пока не решил, что бесило его больше. То, что он был прав и Макс приложил руку к его маленькому позорному выступлению - ну не просто же так он вышел сюда погулять, верно? То, что он нашёл его в отдалении хрен знает как, просто идя на поводу собственных эмоций, как будто нутром чуя, где он - это не могло не удручать. То, что его десять раз повторённое «отвали от меня» проигнорировано. То, что его шмотки смотрелись на этом засранце пугающе хорошо. Или всё-таки то, что этот козёл в самом деле забрал его футболки и теперь их ещё и носил. По факту в остатке получалось, что бесит его вообще всё и Уолкер особенно. Что, в общем-то, не помешало ему подобраться к нему, будучи невидимым, втягивая холодный воздух через нос, в попытках успокоить внутреннюю нервную дрожь и даже ответить на приветствие, которого не просил, можно было, конечно, поиграть в игру «меня здесь нет, ты сошёл с ума», но он был слишком зол, чтобы его хватило ещё и на подобное представление. Ему всё больше хотелось пристрелить уже, забыть и не страдать от их встреч, но, увы и ах, его брат оказался недостаточно наивным, чтобы стоять тут без щита - похвально, конечно. Но плюс двести к внутреннему раздражению Джима, как ни крути. - Это что за перфоманс, Уолкер?

Голос звучал непривычно холодно, колюче даже. И несмотря на вполне себе морозный декабрь, Картеру было категорически жарко в его расстёгнутой кожанке на овечьей шкуре - изнутри его сжигала тупая, глухая злоба и ощущение загнанности в угол. Снова. Как-то так вышло, что Уолкер бесил его даже больше мелких наглых дикобразов, которых ему приходилось за шкирку вытаскивать из неприятностей, хотя казалось бы. Может быть дело было именно в том, что Макс на самом деле мог испоганить ему жизнь, а не просто испортить настроение - Картер, конечно, не собирался сдаваться, прогибаться, отдаваться на чужую милость, но адекватно оценивал риски в ситуациях, где на его шкуру была объявлена охота. А охота, судя по всему, и впрямь была объявлена иначе как это объяснить, верно?
Как бы кому не хотелось верить в его идиотизм и умение исключительно махать пистолетом перед чужим нос, Джим был сообразительным парнем. Правда не лучшим тактиком.

- Я тебя, блять, спрашиваю. Это что за херня, Макс?! Ты тупой? Глухой? Мы же уже всё выясняли! - конечно же, он машет руками, агрессивно указывая на место своего очередного крушения. Нет, правда, дерьмо случается - Картер незаговорённый, не верит в собственное бессмертие и безусловный профессионализм, особенно сейчас, когда сфера деятельности, мягко говоря, изменилась. Но сегодня ничего такого запланировано не было. Сегодня он планировал по-быстрому со всем разобраться и стать чьей-нибудь головной болью на вечер, а не разбираться с явно непонимающим человеческих слов братом. И ему чертовски, до дрожи в пальцах, хотелось вцепиться в собственную футболку на Максе и хорошенько его потрясти, пытаясь вернуть его с небес на землю. Но вместо этого он стоял и рычал очевидные, в общем-то, вопросы, не особо надеясь на адекватные ответы и не переходя к банальному рукоприкладству. - Ты больной?

Последнее он спросил, кажется, с надеждой - в конце концов это бы многое объяснило.

Джим давится воздухом. Джим чувствует, как внутри распускается красивый, но чертовски опасный цветок тупой злости, раздирающей внутренности наживую. Он всё пытается научиться дышать заново - это же так просто. Вдох-выдох. Вдох, потом снова выдох. Но получается только хватать воздух ртом, обжигая лёгкие и злиться, злиться, злиться. У него никогда не было проблем с тем, чтобы оставлять голову холодной на операциях, но в жизни с этим было в разы сложнее. Особенно, когда речь заходила о многочисленных родственниках, в частности об одном, изрядно влиявшему на его жизнь в прошлом ни разу не в позитивном ключе. По уму ему стоило прекратить этот цирк - неважно как на самом деле, уйти или поставить жирную точку так или иначе, но это было бы слишком разумно, слишком логично. Это было слишком сложно для него самого, привыкшего быть зависимым от брата, следить за его перемещениями, тянуться, чтобы снова и снова обжигаться. Картер на самом деле не тот же человек, которым был сэр Лайонелом, и мог противостоять, ставить свои желания выше чем желания брата, сопротивляться в конце концов привычному сценарию, где он просто шёл следом и всё на что-то надеялся, но общего у них слишком много. Воспоминаний, чувств, застарелых ран и привязанностей, душащих в режиме реального времени.

- Звонить? Это с чего бы вообще? Я всё сказал в прошлый раз - нахер ты мне не сдался и в этой жизни. Мне дали чёртов второй шанс не для того, чтобы я снова всё просрал, пытаясь добиться твоего расположения. Да что с тобой не так?! - конечно же, он злится. Конечно же, он начинает орать. Естественно он понимает, что это всё гнилые провокации, банальные попытки потыкать в него острой палочкой и посмотреть на реакцию, но с чего бы ему играть во все эти игры по правилам, верно? Зачем пытаться не вестись, сохранять мнимое спокойствие, притворяться равнодушным к происходящему? Это ничего не изменит. По-хорошему ничто кроме понимания в глазах напротив и принятия его позиции ничего не изменит. Ну или смерти - чьей не так важно. Но с этим были определённые сложности.

Но самое мерзкое в происходящем было, что он сам не хотел знаться с братом не совсем искренне - ему просто хотелось сохранить себя, не стать в очередной раз пустым сосудом, наполнить которое было так сложно и больно. Хотел остаться собой. И он был бы не прочь, если бы брат был рядом, если бы смотрел в ту же сторону, что и он, если бы считался с ним, считал равным, в конце концов не продавал задаром и не оставлял наедине с собственными демонами. Но это было невозможно - каждым своим словом, каждым действием, каждым новым спектаклем Уолкер отдалял их друг от друга, доламывая те мосты, что ещё не были сожжены в прошлом.

У них нет будущего, которое бы устроило обоих. И Картер это уже понимал, поэтому и продолжал сепарироваться вот так. Резко, болезненно, бескомпромиссно. Не оставляя себе шансов на разворот на сто восемьдесят.

- Да в нашей семье, чтобы от тебя отказались даже делать ничего не нужно!,- наверняка Уолкер считался умелым манипулятором, этакий любитель игр в марионетки. И может быть у него получилось управлять Картером, направлять его в нужное русло, но он забывался, путался в фактах, которые каждый из двух рыцарей, рождённых в одной семье воспринимал по-разному. Совершал ошибки, упоминая семью и рассказывая брату как у них там было не принято. Это даже не смешно и Джим, в общем-то, не смеётся. Рявкает и не отступает, нет, делает тоже шаг навстречу смотря чуть снизу-вверх, пылая праведным гневом, ненавидя человека перед собой как никогда прежде за то, что тот отплясывает по его нарывающим ранам, не признавая ни вины, ни того, что так жить нельзя, доламывая воздушные замки мальчишки, мечтающего увидеть гордость в чужих глазах, мужчины, идущего против всех ради одного и не выигрывающего. Это ли не предательство? Снова. - Да мне насрать, что ты там хочешь! Засунь свои желания себе в задницу и радуйся. У тебя нет власти надо мной, ты мне нахер не сдался и плевать, слышишь, плевать я хотел на твои планы и схемы. И ты последний человек перед которым я буду отчитываться за собственные решения, связи и, чёрт возьми, работу, за которую мне платят деньги. Так тебе понятнее?! А если ты так мириться пришёл, то проваливай нахер, пока я тебе не переломал руки, понял?!

Джим бьёт по рукам, вцепившимся в его кожанку, вынуждая её отпустить. Бьёт зло и сильнее, чем того требуют обстоятельства - речь пока не о переломах, но он уже был на пределе и в самом деле мог и руки сломать, и даже открыть стрельбу. Его злила позиция Макса, уверенного в своей правоте. Его злила его глухота. Злила нужда что-то объяснять. Злило, что тот находил способы его достать, вытащить из норы, найти. Его злила сама ситуация в целом и в особенности сам Уолкер, весь из себя оскорблённая невинность, не желающая признавать, что облажался давным-давно, не видящий причин извиниться и что-то изменить. Вы только посмотрите на него!

- Я тебе сказал, что не желаю с тобой иметь никаких общих дел, не желаю тебя видеть и знать. И вот мы здесь. Из-за твоей прихоти погиб человек. И после этого ты спрашиваешь почему ты больной? Ну вот поэтому, Уолкер,- Джим машет рукой в сторону места, где не справился со своими обязанностями, раздражённо выдыхая. И правда, почему же он думает, что Макс больной? Никаких же признаков, верно? - Так в чём проблема? Ты глухой? Тупой? Хочешь напишу на бумажке? Глаза у тебя вроде бы на месте.

Отвратительно красивые глаза, к слову. В таких было бы не грешно утонуть, но вот всплыть бы навряд ли получилось.

На самом деле Джиму абсолютно всё равно что кто-то умер - его волнуют только последствия, потеря статуса человека, которому можно доверять от и до. Но это никоим образом не мешает ему обвинять в чужой скоропостижной кончине Макса, всячески выделяя тот факт, что он мог бы жить, если бы тот не мешался (если бы он не помешался на своей какой-то странной идее достать Джима во чтобы то ни стало и дотянуться до него, куда бы он не сбежал). Это всё попытки отвести удар, перевести тему разговора в другую плоскость, спрятать голову в песок, если так будет удобнее. Ему отчаянно не хотелось снова скользить по тонкому льду их взаимоотношений, не хотелось всех этих разговорах, громких слов о том, что всё будет по-другому, призывов к чему-то, что в нём, к сожалению, не сдохло по истечению срока годности хранения. Но его, кажется, опять забыли спросить чего хочет он и это, наверное, бесило даже больше, чем всё остальное. А поводов, чтобы выбеситься Уолкер, между прочим, давал с излишком.

- О, нет, нет, нет. Избавь меня от это сомнительной лирики. Ты,- Джим невежливо тыкает пальцем в грудь Макса, хотя гораздо больше ему хочется двинуть кулаком по чересчур правильной челюсти, если честно, делая акцент на том, что никакого мы, выдуманного Максом на самом деле не существует с отчаянием самоубийцы уже прыгнувшего с крыши, но всё же передумавшего. - Мне больше не брат. Мой брат давно умер, оставшись святым для всех кроме меня. Я любил своего брата больше чем себя и ни к чему хорошему это не привело. Так что заново я вписываться в подобную дерьмовую авантюру не собираюсь, понял? Это мой чёртов выбор, а тебе предлагаю с этим смириться.

Если бы перед Уолкером стоял не Джим, то можно было бы предположить, что он набивает себе цену отрицанием, повышает ставки на своё прощение, планирует забрать куш, когда сдастся на милость врагу тире родному человеку. Но перед ним стоял именно Джим. И он не заигрывал, не флиртовал, не играл ва-банк, не озвучивая всех условий сделки. Он был уверен в том, что его выбор единственно верный и возможный. Его выбор - это его спасение. А спасение утопающих, как известно, дело рук самих утопающих и он совершенно не планировал снова бесславно погибнуть, пытаясь достичь недосягаемого. Все эти игры не были хороши даже тогда, когда ему отчаянно хотелось верить, что в конце все будут счастливы и он обязательно получит своё суперприз. А сейчас он не верил. И, пожалуй, не было человека на свете, которого он бы боялся больше чем Уолкера, если его чувства в принципе можно было описать таким однобоким словом как страх.
Потому что его брата играл с ним в морской бой слишком жестоко. Ранил и топил корабли его надежд один за другим, уничтожал его флот, плывущий за горизонт, сжигал его караваны и едва ли сожалел о содеянном. Это была разгромная победа святого Борса над его непутевым братом Лайонелом, едва ли отдающим себе отчёт в том, что ему в самом деле нужно от брата. Сокрушительная, болезненная для потерпевшей стороны, но, к счастью, слишком давняя, не имеющая ничего общего с настоящим. И Картер планировал оставить всё как есть - прошлое должно быть похоронено под бетонными плитами, под слоями земли, под всеми останками цивилизаций, что успели прожить свой век, пока они спали. Прошлое должно остаться в прошлом.

- Ты выбрал хуево, Уолкер. Нельзя выбрать человека без его согласия, нельзя ввалиться в его жизнь и сделать вид, что всегда тут и стоял. Нельзя завладеть человеком, который не хочет, чтобы им владели. Я не хочу быть для тебя нужным. Я вообще не хочу существовать для тебя. Смекаешь? Рабство отменили чертовски давно, а нас с тобой даже кровь больше не связывает - это, кажется, было твоим любимым аргументом в любых наших спорах. Отвали по-хорошему, окей? - слова человека, в чьи глаза Джим так упорно смотрел, не решаясь отвести взгляд, ранили. Снова и снова. Они звучали так хорошо, так сладко, так ожидаемо. Вот только он хотел всё это услышать тогда, чтобы поверить, чтобы обрести почву под ногами, чтобы жизнь перестала казаться бесформенным и безвкусным куском пластилина. А сейчас не верил. Не верил ни в то, что нужен, ни в то, что выбор сделан в кои-то веки правильно. В отношениях с абьюзером никогда нельзя верить его сладким речам, ведь сердцевина на самом деле не изменилась - внутри всё такая же гнилое, в сердце всё та же пустота в месте, где должен был поселиться именно он. И всё это ложь. Блажь Борса, пока не наиграется, пока не получит желаемое. Джим ощущает себя желанным призом в гонке, после которой о нём забудут - пока он отказывается, пока не идёт следом, как это у них было принято, он как будто нужен. А что дальше? Снова и снова смотреть в чужую спину? Снова не знать куда себя деть? Снова бросаться на амбразуры, пытаясь привлечь внимание? Обратить на себя желанный взор?
В задницу такие приключения.
И Уолкера туда же.

- Можешь выбирать что угодно, пока не получишь пулю в лоб - меня это не касается,- Джим отшатывается от чужой руки, ощущая её на своей щеке, даже когда контакт разорван. Болезненно сглатывает, смотрит сложным взглядом на брата и медленно качает головой. Хмурится, конечно же, и едва ли справляется с бушующими эмоциями внутри - его раздирает на много маленьких частей. Ему хочется сбежать, но его снова найдут. Ему хочется врезать Уолкеру, уронить его на землю и бить его, пока припорошенная снегом земля не окрасится кровью. Ему хочется резко сесть вниз, вжав голову в плечи и закрыв уши руками - лишь бы больше не слышать ядовитых речей, лишь бы больше не проверяли на вшивость, на верность своим убеждениям.
Лишь бы. Лишь бы. Лишь бы.

Но вместо этого он всё ещё стоит на своих двоих, опустив руки по швам. Всё ещё смотрит в синеву глаз напротив, едва ли надеясь всплыть, всё ещё хочет, чтобы его услышали. Хотя бы теперь. Хотя бы сейчас.
Ведь на самом деле сегодня лучшее что мог сделать Борс это принять его позицию и уйти. Не махать перед наркоманом новой дозой, приговаривая, что теперь то всё будет хорошо.
Это было бы про любовь. Это было бы про выбрать его, а не себя. Это было бы, чёрт возьми, очень правильно.
Очень по-рыцарски.

- Какой же ты эгоистичный ублюдок на самом деле.

Картер выплёвывает слова так, как будто они жгут ему рот. Истина оказалась такой простой - человек, за которым он так тянулся, человек, которого он так любил и за которым шёл так преданно, так глупо, на самом деле просто эгоист. И плевать ему на него было. И будет.

Люди не меняется. Даже спустя века, даже спустя жизни.
И как же он не понял в чём дело ещё тогда?..

И в глазах его лёд. Колотый лёд вперемешку с осознанием таких очевидных и болезненных вещей.

Джим болезненно морщится, подставляясь под чужие словесные атаки - буквально видит как опасно трескаются его невидимые щиты от чужих признаний, о которых так мечтал, вот только беда: любовь бывает разной. О какой любви он мечтал тогда? От которой отказывается теперь слово за слово отстраивая новые защитные сооружения и поджигая их собственным гневом? Об одном и том же говорят ли братья? Понимают ли друг друга? Понимали ли когда либо? Вопросы со звёздочкой ответить на которые едва ли мог хоть кто-то из главных героев этой драматичной сцены.

Чем дольше он здесь остаётся, позволяя Уолкеру продолжать этот разговор, тем больше ему кажется, что он попал в чистилище. Вот ему показали какой могла бы быть его жизнь, если бы он излечился, если бы нашёл покой в своей душе, справился со своими болезненными привязанностями, смог избавиться от богу неугодных мыслей и стать выше над самим собой. И тут же окунули с головой в омут его болезненного сознания. И снова всё по кругу: отрицание, торг, гнев. Все стадии принятия горя за десять минут - время деньги, а значит нет права на выжидание в кустах. Вот только он был, пожалуй, не готов. И всё это, чёрт возьми, больно.
Больно.
Горько.
Тяжело.
И чертовски сюрреалистично - там в бараке лежит ещё тёплый труп мальчишки, который попал в переделку не по собственной ошибке даже. Там группа Джим зачищает территорию и тихо переговаривается, считая, что Картер по-прежнему их слышит - а он ведь нет, наушник содрал с себя и выключил, когда уходил в невидимость, не собираясь давать своему оппоненту дополнительных подсказок. Вокруг всё ещё лежит снег и пейзажи давно не похожи на Средневековые. И даже их разговоры имеют мало общего с прошлым, хоть и пронизаны насквозь воспоминаниями и прошлыми обидами. И всё это вообще не входило в планы Джима на вечер.
Особенно странные заламывания рук брата на почве его причастности к СБ.

- Что? - Джим готовился к очередному акту плясок на горячих углях, в конце концов собирал остатки самообладания чтобы снова озвучить свои намерения жить эту жизнь иначе, чтобы отречься снова. И ещё разок, если понадобится. Но к разговорам о СБ он определённо не был готов. При чём здесь вообще очередная богадельня, в которую он вписался без задней мысли, вверяя свою жизнь в руки Ретта, чья железная хватка бульдога его никогда не подводила? И скрыть своё искреннее удивление у него естественно не получается - выглядит он совершенно глупо. Разгорячённый, взведённый как арбалет, готовый к бою, да к чему угодно, но не к обсуждению его мотивации работать в СБ, смотрящий теперь на Уолкера без капли понимания, а что собственно происходит, и, кажется, даже приоткрыв рот от удивления. Потому что.. что, простите? - Ты головой ударился? При чём здесь СБ? Что за херню ты вообще городишь? Должен, не должен. Проклятое место. Бла-бла-бла. Что за бред? Я просто там работаю, при чём здесь ты вообще? Мне сделали предложение - я согласился. Всё. В душе не знаю, что ты там можешь и что могут они - мне всё равно. Все эти ваши подковёрные войны меня интересуют мало.

Картер делает неопределённый жест рукой прямо перед лицом Уолкера и снова делает шаг назад, увеличивая расстояние между ними. Ему отчаянно хочется закурить, а ещё в душ, чтобы отмыться от пыли собственного унижения на поле боя, который он не должен был проиграть, и от слов Уолкера заодно - вдруг это поможет, вдруг если всё смыть сразу, то сказанное не въестся под кожу и он не будет снова отравлен без шанса на исцеления. Бред, конечно, но и рыцари вдруг восставшие из мёртвых едва ли можно назвать чем-то логичным и очевидным, верно?

- Отпусти.

Такое простое слово, но так много вариантов как его можно интерпретировать и, видит Бог, Джим совсем не хочет уточнять кого отпустить, куда и чем это может закончиться. В конце концов от него ждали ответ - он его дал. Лаконичный, честный, с привкусом горя, которое ему никогда не было по плечу. Отпусти и забудь - лучшее, что может сделать для него брат. Единственное, что он может сделать, если в самом деле любит. Это было бы про спасение, про во время отдёрнутую руку от смертника, по которому уже дали разряд в двести двадцать вольт. Но любил ли его брат настолько, чтобы отпустить? Чтобы не пытаться вернуться всё вспять, чтобы понять, что так ломало сира Лайонела и из-за чего он так и не нашёл покоя при жизни?
Джим сомневается.

- Если ты меня любишь, если я для тебя так важен, как ты говоришь, а я в этом сомневаюсь - отпусти. Я не буду рядом, но зато я буду жив. Я буду в порядке, понимаешь? Рядом с тобой я никогда не буду собой, не найду покоя, я сойду с ума и снова пойду умирать. Всё повториться, слышишь? Я не могу - у меня не получается. Я отдал тебе всё, что у меня было даже больше. Оставь мне хотя бы эту жизнь. Пожалуйста?

Джим ненавидит объясняться. Джим ненавидит слова. Джим ненавидит себя за эту слабость, за просьбы, за попытки объясниться. Ненавидит за то, что не бросается на Уолкера, не пытается его вдавить в землю, похоронить заживо. Ненавидит себя за пустоту внутри, за надежду, за веру в то, что если сделать так, то всё будет в порядке. Ненавидит за то недобитое в себе, за едва живое восхищение братом, за желание коснуться хотя бы в последний раз, за то, что вынужден делать шаги назад, чтобы быть в себе увереннее, за то, что в принципе позволяет все эти разговоры и за побеги себя тоже ненавидит. Нет человека на Земле, который был бы более жалким, чем он. Потому что он слаб. Потому что зависим. Потому что защищает брата, даже когда его руки развязаны и встаёт между тем, кто мог бы его убить запросто, решив все его проблемы, и Борсом.
Даже пытаясь уйти, он оставляет открытой заднюю дверь. Всегда.
Каждый чёртов раз, когда пытается спастить.
Каждый.
Чёртов.
Раз.

И они оба об этом знали.
Поэтому наверное Картера так перекосило - от понимания всей глупости этой затеи.
Поэтому он достаёт сигареты, чтобы не смотреть на Уолкера, рискуя снова утонуть в этой трясине и погибнуть.
И закуривает, выдыхая в сторону, специально отводя взгляд.
Эта зима могла бы быть лучшей зимой в его жизни, как и любая другая.
Но уже не будет.

Джим ёжится в своей дублёнке, но дело ведь не в том, что на улице морозно.
Просто у него внутри снова (всегда) ядерная зима и спасения от неё нет.