Дейрдре не любила семейные обеды, ужины, приемы. Весь показной лоск и роскошь, которым не было конца, но за которыми ничего не стояло. Впрочем, последнее как раз, кажется, осталось в прошлом, потому что то немногое, что она позволила сохранить их отцу, не позволяло вести прежнюю жизнь, хотя бы потому что демонстрировать наличие запасов на черный день, было бы верхом неблагоразумия. Можно подумать, что отсутствие такой демонстрации помешало бы дочери восхитительного семейства отыскать все, что ей потребуется. О, ее должность позволяла ей знать больше, намного больше.

Дейрдре не любила семейные обеды, ужины, приемы. Но ее неизменно приглашали на них каждую неделю, как если бы они все здесь могли делать вид, что все еще являются ее семьей. Правда была в том, что семьей они быть перестали задолго до того, как Дейрдре осознала в себе Моргану, или Моргана захватила контроль, но теперь считаться с этим рудиментом вообще не было никакой нужды. Жрица презирала главу этого семейства еще больше, чем его родная дочь и для него же было бы лучше, если бы он держался от нее подальше – так далеко, как позволит ситуация и обстоятельства, учитывая всю специфику произошедшего во всей ее полноте. Но нет. Семейные обеды это святое. Как самая грязная провокация. Как попытка поиграть в нормальную семью. Как возможность Морганы наблюдать за тем, чтобы мистер Спенсер старший больше не думал о том, чтобы поднимать руку на свою жену. Он не нравился Дейрдре. А с пробуждением в ней Морганы, он ходил по краю глубокой пропасти, даже не осознавая этого.

Мать всегда встречает тепло и приветливо. Она никогда не умела скрывать свои эмоции и потому так легко понять, как обстоит с нею дело, не случилось ли чего дурного, не обидел ли ее кто. Не обидел. Больше не посмел бы, если не хотел, чтобы его дело получило новый виток развития, который будет уже не остановить.

За обедом они мило и мирно беседуют. Отец делает вид, что не хочет сжать пальцы на ее шее и поднять над землей, а Моргана врет, что новый повар даже лучше предыдущего. Не лучше, но делает все, что в его силах, ведь ему платят тысяч на двадцать меньше, чем предыдущему, а миссис Спенсер вообще не умеет готовить, так что… Безразлично. За пределами этого дома Дейрдре использует доставку почти все время, предпочитая ни прямо, ни косвенно не взаимодействовать с кухней.

Положенный час проходит спокойно, почти умиротворенно. У них в пять часов чай. Всегда. Они потеряли все, включая свое доброе имя, но все еще делают вид, что все так, как должно быть у семьи аристократов. Что ж, титул и впрямь же все еще был за ними. Дейрдре по-прежнему могла называться леди, не должна была работать и непременно выйти замуж за кого-нибудь уважаемого и титулованного так, что тошно станет. Выходить замуж она, конечно же, не собиралась. Работу бросать тоже, но на нее с этим наседать никто и не смел. Кто бы решился? Разве что брат, разве что единственный, у кого было на это право, разве что…

Нет. Никаких больше «разве что».
Когда-то он был ей дорог, когда-то он был ей важен, когда-то настолько, что это проклятое «брат» теперь вставало костью в горле и у Дейрдре, и Морганы, пусть и по разным, но таким схожим причинам.
Но после, что-то неизменно и болезненно пошло не так.
Проехалось катком по их жизням и им обоим. Дейрдре было больно когда-то, кажется.
Моргане было больно всегда, с тех самых пор, как Артур уснул.
Потери с нами навсегда.
Некоторые – буквально.

Она скорее чувствует, нежели слышит, как брат заходит в библиотеку, где Дейрдре с задумчивым видом листает книгу по истории Британии. С недавних пор ей очень интересно было, что именно писали в книгах о них. О ней. Об Артуре. Привычно, Моргану вообще не упоминали ни в каких исторических источниках, да и в существовании Артура сомневались, приписывая к его имени «легендарный». Как коротка память смертных. Как скоро можно у них стать просто легендой.

- Здравствуй, брат, - она улыбается привычно им обоим. Сердце Дейрдре могло бы еще сжаться в груди, но сердце Морганы оставалось безусловно холодно. Она не испытывала ничего к их волнующему прошлому, ко всему, что их связывало, к тоске, которую могла бы испытать, если бы позволила себе это хоть на минуту. Женщина поднимается из своего кресла, откладывая раскрытую книгу на столик. Она не собирается никуда бежать и уж точно его не боится. Сама сокращает расстояние между ними до непозволительного. Встает на цыпочки. Целует его в щеку и тут же убирает пальцами следы помады.

- Много дел с момента повышения, ты ведь понимаешь, - он не понимает. Он никогда этого не одобрял. Никто не одобрял. Где это видано, чтобы благородная леди проводила в обществе мужчин большую часть своего времени, бегала с пушкой наперевес и расследовала какие-то там дела? – Конечно. Чудесный день, - она почему-то не делает шага назад, почему-то не садится обратно в кресло, почему-то не уходит. Хотя ей, наверное, стоило бы, ведь все это не имело никакого смысла. Они были непозволительно близки прежде. Но были ли они друг другу хоть кем-нибудь теперь? Пропасть, что разверзлась между ними, вряд ли когда-нибудь окажется вновь твердой почвой.

- Как ты?

Кто ты?

Зачем ты здесь?

Чего ты хочешь?

- Не ожидала тебя здесь увидеть, - себя, впрочем, тоже. Она давно жила отдельно, в прекрасной квартире близко к центру Лондона. Никто не спрашивал, откуда деньги. Все отлично знали. И Дейрдре не было стыдно. Отец ей сильно задолжал, - Стены дома стали еще более невыносимыми, чем прежде.

Он, возможно, знал это лучше других.

Моргане хочется рассмеяться на слова о том, что они не изменились. О том, что она, Моргана, не изменилась. О том, что Дейрдре осталась прежней. Не осталась. Здесь, в сущности, и не было никакой Дейрдре. Даже при всей ее памяти и всех событиях, что хранила в себе, что несла в себе, как тяжкий  груз эта девчонка, ее здесь не было. Моргана – не Дейрдре. И Дейрдре – уж точно не Моргана. Но разве расскажешь об этом горячо любимому брату? Порой, наверное, даже чересчур любимому, потому что есть грани, за которые заходить было нельзя. Есть грани, заходить за которые – почти преступно. Дейрдре это знала и все равно заходила. Моргана знала это тоже. И старалась держаться от любых граней в стороне, пусть брат и оставался ей самым дорогим из существ на земле. В конце концов, Алберик к этому брату не имел никакого отношения. И все же… Да. Все же, он тоже не был ей безразличен. Потому что не был безразличен Дейрдре.

Моргана хочет рассмеяться, но она не смеется. Вместо этого только крепко обнимает мужчину, устраивая голову у него на плече. Ей кажется, что она сейчас нутром ощущает его напряжение. Ей кажется, что зажги в этом помещении спичку и все взлетит на воздух к чертям. Ей кажется, что все происходящее – жестокий сюрреализм, ценность которого в одном том, что каждое слово и каждый миг проникает под кожу, заставляя вновь чувствовать себя живой в полной мере. Хотя бы потому что Моргана уже очень давно ничего не чувствовала.

- Тогда, отчего же ты не пришел на обед? – Дейрдре поднимает глаза на брата и в них совершенно беззлобное, разве что, чуть насмешливое веселье. У него нет ничего, что нельзя было бы рассказать за обедом, но на обед он не пришел. Она его понимает. За такими обедами, привычно, и за нож хвататься не нужно – слова режут воздух похуже самого острого скальпеля. Если бы Дейрдре могла, она бы тоже избегала этих семейных сборищ, попыток играть в настоящую, все еще полную и целую семью. Но она не может. На ней ответственность. За мать, за должное поведение отца, за собственное будущее, которое так сильно от этой самой семьи зависит. Как странно. Современность,  а нас все еще определяют родственные связи, а не мы сами. Впрочем, для Англии это было весьма характерно. Настолько, что в обычаях современности Моргана легко определяла традиции древности.

- Попытки быть чужими друг другу? – ее глаза сужаются, Дейрдре смотрит придирчиво, настороженно, а затем усмехается, - Мы никогда не были друг другу чужими. Даже если ты очень этого хотел, - женщина размыкает объятия, отступает на шаг к какой-то книжной полке и поворачивается к брату спиной, охотно рассматривая череду авторов и названий, большинство из которых не вызывает никаких особенных желаний. Вообще никаких. В отличие от Алберика.

- Новые дела – слишком громко сказано, пожалуй, - тянет Дейдре, проводя пальцами по коркам книг, словно прикосновения могли сказать ей больше слов, - Я же теперь… Как же это? Ах, да, - она смеется – тихо, но совершенно по-девичьи, иронизируя над самой собой без тени сожаления, или намека на чрезмерную серьезность, - Высокое начальство. Что ни дело, то все мои, но вместе с тем, участвовать в их расследовании непосредственно могу только по личной инициативе. Если речь не идет о захвате заложников, угрозе королевской семье и национальной безопасности. Скука, да и только, - это была неправда. Скучно Дейрдре не было, в том числе потому что ее «личная инициатива» очень часто выходила за пределы вверенной компетенции. Она охотно впрягалась в дела, которые ее не касались, не были частью ее обязанностей. А в этих делах, порой, находилось такое, что у иных кровь стыла в жилах.

- Ничего интересного. Убийства, исчезновения, маньяки, изуверы, хулиганы, разбойники и просто ублюдки. Кровь, насилие, убийства и неоправданная жестокость. Скука, не правда ли? – она усмехается, взглянув на брата через плечо, - Держу пари, тебе бы понравилось. Нам надо будет как-нибудь поработать вместе. Хирург, конечно, не судмедэксперт, но уверена, ты сможешь рассказать мне кое-что интересное, - или не сможет. Какая разница? Это не ради работы. Это ради них двоих. Будущего, которого у них никогда не было и прошлого, которое теперь осталось в прошлом. Осталось ли?

- Что за пределами работы? – у них не принято спрашивать «как твоя личная жизнь?». Неприлично. Впрочем, могло ли быть между ними двумя, что-то, что могло бы считаться еще более неприличным, чем все, что их связывало? И все-таки, Дейрдре не спрашивает напрямую. Может быть, боится услышать, что лорд Спенсер нашел себе подружку. Может быть, боится услышать, что он хочет жениться. Может быть, желает услышать, что за пределами работы у него ничего. И это из-за нее. Из-за того, как прочно она засела у него в разуме, а может быть, и сердце. Сделало бы это хоть, что-нибудь проще? Вряд ли. Сделало бы это хоть, что-нибудь проще? Вряд ли. Но это, может быть, дало бы ей возможность дышать свободнее.